Потом ещё.
Настроение повышалось. В конце концов, ничего страшного, если этот Рыбаков и выпишется. Главноене придавать этой истории значения. В конце концов, ничего особенного нет, что в клинике кому-то там успешно сделали операцию. Мало ли тут оперируют. Если самому не провоцировать, не ходить и не бить себя в грудь, то и подпитки не будет. Не восторгаться самому и пресекать чужие восторги- вот что будет мудро. А Ломоносов рано или поздно влипнет. Ещё будет время нанести ему удар
Зазвонил телефон.
Аркадий Маркович? услышал он голос Горевалова.
Да, Петя. Слушаю. Закончили?
Да где там! Я всё хотел к вам зайти, да у вас студенты сидели.
А что случилось? Ты что, не мылся?
Мылся! В бане! Аркадий Маркович, а вы сейчас где? Есть пара минут?
Самарцев задумался. С одной стороны, что-то там случилось. Горевалов звонить по пустякам не стал бы. С другой стороны, объявлять ему своё местоположение не хотелось. О тайне «лаборантской» почти никто в отделении не знал. Оставалось бросить недоеденный бутерброд и бежать в кабинет, пока молодой ординатор не пришёл туда первым.
Ну подходи, поговорим, разрешил Самарцев.
Он успел раньше. В учебную комнату за время его отсутствия, кажется, никто не входил. За столом одиноко сидел один Сергей Говоров, староста группы хирургов. Он листал учебник. Гинекологов ещё не былов больничном буфете в этот час огромные очереди.
Не пошли на операцию? рассеянно спросил Аркадий Маркович. Напрасно. Не взяли ассистироватьможно постоять посмотреть, задать вопросы. Пользы от этого будет больше, чем от учебника.
Слегка стукнув в дверь, вошёл Горевалов, и доцент попросил студента «всё же сходить в операционную». Говоров нехотя вышел, и врачи остались одни.
Так что у тебя случилось, Петя?
Клинический ординатор сел, отвернулся, посидел так немного, точно борясь с нахлынувшими чувствами. Потом с усилием обернулся. Красивое лицо его было холодно и жестоко.
Выгнали меня, объявил он. Лом меня точно пацана сделал. От стола кышнул так, что мало не показалось. Вся операционная небось до сих пор за животики держится
Постой, постой, встревожился Самарцев. Несмотря на сбивчивость рассказа, было ясно, что случилось ЧП. Спокойнее, и поподробнее. Так ты мылся или нет?
Пётр Егорович в нескольких сильных выражениях рассказал о своей ссоре с Булгаковым, о «соломоновом решении» Ломоносова, о безуспешном заступничестве заведующего. Несмотря на то, что ординатор использовал несколько нестандартную лексикуона была избыточно ёмкой и конкретной, непривычной ухудоцент ухватил суть сразу.
А что за студент ассистировал Виктору Ивановичу?
Такой, в очках, зануда. На еврея похож. Тут по ночам ещё шестерит медбратом. За Ломом как собачонка бегает, дневники ему пишет, выписки. Из вашей, кстати, группы. Его Антоном зовут.
Булгаков, сообразил Самарцев. мЕсть у меня такой студент
Это хам, Аркадий Маркович. Я ему говорюотойди, возьми крючки. Не слушает, лезет под руку, мешает. Из-за него простыню расстерилизовал, сестра сразу вой подняла, Лом мне по первое число вставил. Хам
Я с ним поговорю.
Поговорите, Аркадий Маркович. Что б запомнил, как в другой раз А то всё «субординация, деонтология» А на деле
Что же касается Виктора Ивановича- не знаю, что и сказать, вздохнул Аркадий Маркович. Человек специфический. Мы все тут с ним мучаемся не первый год. Работал в Москве, в каком-то НИИ на кафедре и считает себя каким-то суперменом, которому нет преград. Я пытался попросить Гаприндашвили, чтоб он на него воздействовал. Но он за своих горой Эта дурацкая история с огнестрельным
Самарцев заставил себя прикусить язык. Ещё хватало жаловаться клиническому ординатору! Конечно, случай, произошедший в операционной, был безобразный. Но ничего кроме того, что поговорить с Булгаковым, как зачинщиком конфликта, Самарцев не мог.
В коридоре послышались оживлённые молодые голоса. Вернулись из буфета и попытались войти смеющиеся гинекологи, но Аркадий Маркович попросил их минутку подождать.
Не расстраивайся, Петя. «Через тернии к звёздам». Чтоб ты не был сегодня безлошадным, поступай в моё распоряжение. Я сейчас на аппендицит пойду. Будешь ассистировать?
Аппендицит? по лицу Петра Егоровича было видно, что ассистенция на этой операциислишком незаманчивое предложение для хирурга его масштаба. Ладно, давайте. Но я вообще-то хотел аппендицит сам уже сделать. Что хоть за кадр?
Не в этот раз, мягко возразил Самарцев. Там планируется общий наркоз, сложности. Не спеши, я помню. Подбираю тебе что-нибудь, как подберусделаешь.
Подбирайте, Аркадий Маркович. За мной не заржавеет. Вы же знаете. Поедем ко мне на дачу на шашлыки с сауной. Или вас больше «Витязь» устраивает? Можно запросто зальчик организовать. С отдельным обслуживанием
Потом на эту тему поговорим, Петя, Самарцев озабоченно встал, глянул на часы. Её уже, наверное, подняли. Пока я со студентами пару вопросов обсужу, иди, распорядись там. Заполни историютам стандартные анамнез и клиника. Проследи, чтоб её анестезиолог посмотрел. Разверни стол в ургентной и зови меня.
Ладно, Горевалов, махнув рукой, принял ситуацию. Как фамилия? деловито спросил он.
Матюшина, 17 лет.
Пухлые губы ординатора тронула недоверчивая улыбка. Он внимательно посмотрел на Самарцева.
Олька, что ли?
Да, кажется, её зовут Оля. А ты что, её знаешь?
Знаю. Дочка Сергея Петровича? Правда аппендицит? Нома-альноПётр Егорович почесал крупную голову, поджал губы. Что-то весёлое вспомнив, не выдержал, рассмеялся. Ни следа того мертвенного вида, с которым он зашёл в кабинет. Всё же ему было только двадцать пять лет, и смешного в жизни было больше, чем грустного.
Иду, Аркадий Маркович. Значит, историю, анестезиолога, операционную, и звать вас.
XI
«Да, у некоторых комсомольская биография начинается со школы. Но опыт показывает, что таких немного, особенно среди тех, кто достигает каких-либо комсомольских высот. Много ли среди секретарей и заведующих отделами ЦК ВЛКСМ и ЦК ЛКСМ союзных республик бывших комсоргов класса? Единицы! Почему?»
(Советская печать, октябрь 1986 года)
Спустя два часа после начала операции у больной Леонтьевой подходила к завершению. Хирурги даже опережали негласный временной норматив для подобных операций без малого на час. И это при том, что операция была сложна техническиво-первых, по причине чрезмерной упитанности больной, во-вторых, набитый камнями желчный пузырь располагался неудачно, внутри ткани печени. Что бы отделить его, не поранив ни печень, ни стенку пузыря, требовалось большое искусство. Осложняли дело и обширные спайки в области желчных протоков, оставшиеся после двух предыдущих воспалений. Нормальные анатомические взаимоотношения в воротах печени были нарушены, и работать хирургам приходилось буквально на ощупь.
Виктор Иванович и Антон Булгаков были по-прежнему вдвоём. Несмотря на то, что оскорблённый Горевалов окончательно их покинул, а ломоносовский стол окружали многочисленные студенты, и среди них тоскующий Ваня Агеев, предлагать свои услуги в качестве второго ассистента никто так и не рискнул. Ломоносова студенты побаивались. Между тем на соседнем столе Гиви Георгиевичу, решившему всё же ограничиться типичной резекцией 2\3 желудка, ассистировали сразу троехирург-стажёр из 6-й больницы и два интерна.
Виктор Иванович, поблёскивая золотыми очками, в четвёртый раз подозвал санитарку, чтобы та вытерла ему вспотевший лоб, прификсировал дренажные трубки, острожно подтянул тампоны, проверяя надёжность остановки кровотечения и обернулся к медсестре:
Катя, сейчас будем закрываться и уносить ноги. Давай на брюшину. Не мне, он не взял протянутый тут же иглодержатель, заряженный режущей иглой с длинной жёлто-коричневой ниткой кетгута. Доктору! Шейте, Антон Владимирович. Теперь я поассистирую. Только не спешите, коллега. На вас теперь смотрит вся Россия
Антон, никак не ожидавший такого королевского жеста, взял инструмент и началсначала размашисто и неуверенно, но уже через два стежка окреп духом и начал соразмерять свои движения. Подхватывая края брюшинытолстой плёнки, окутываюшей органы брюшной полостипинцетом, он бысто нанизывал их на иглу и проводил нить, которую Ломоносов тут же протягивал и захлёстывал. Окровавленные пальцы хирургов слаженно порхали над раной, которая уменьшалась с каждым их движением. За ходом этого процесса напряжённо следили студенты. Булгаков, изо всех сил сдерживая рвущуюся наружу радость, чувствовал себя героем. Для сверстников он становился недосягаем.