Так девушка и поступила, едва закончив одиннадцатый класс. Пока несравненный Герман всё ходил вокруг да около, искал или избегал причин и поводов для встреч, сомневался, опасался, а часто просто слонялся без дела, Кире хотелось жизни: событий, перемен, активного исследования и познавания. Психоэмоциональный ритм того самого особенного, самого непонятного, самого желанного Германа никак не совмещался с ее стремительным желанием жить взрослой самостоятельной жизнью. Девушка была уверена, что этот кареглазый умопомрачительно вкусный мистер «всезнайка» никогда не сможет ускориться и оторваться от своих друзей и маминой опеки. Что вся его глубинная трагедия (черт знает, в чем она заключалась), весь его бездейственный подход к жизни («пусть будет как будет» или «всё само как-нибудь решится», или «бесполезно менять и меняться, мир рухнул, и я вместе с ним»)всё это никак не способствовало их сближению. И пусть на уровне общности восприятия и на уровне моментального сцепления того, название чего девушка тогда еще не знала, Кира с Германом сливались в единое целое, едва они пересекались взглядами, пусть эмоциональные децибелы зашкаливали от одних только по большей части невинных мыслей друг о друге, не говоря уже о коротеньких моментах близостиих общее будущее было так же нереально, как если бы Герман разучился убегать от ответственности и возлагать решения важнейших задач на авось. Он просто не умел жить иначе. Незачем ему было уметь. Бабушки, дедушки, мама и даже до целых семнадцати лет папавсе носились вокруг единственного чада с бубнами и плясками. Велосипед хочетпожалуйста, магнитофонвот тебе, джинсы пятыебез проблем. Образцовая семья. Бабушкамедик, дедушкалетчик-герой, папа небольшой, но начальник, мама в министерстве. К чему напрягаться в такой компании? Германа всё более чем устраивало. Добиваться, взрослеть, вставать на ноги ему было ни к чему. Футбол, диван, музыка, книжкаэти невинные подростковые страсти владели Германом до появления его основной страсти. Но об этом позже.
А Кира не умела жить так невыносимо медленно и бесцельно, как Герман, и не хотела размазывать свою жизнь по бесконечному бутерброду под названием «подожди, как-нибудь потом».
Ох, уж этот Герман ему было, во-первых, страшно получить от ворот поворот, при этом еще и будто бы лениво и напряжно даже задумываться о том, что Кира ждет его и что ему надо бы хоть разочек-другой обернуться в ее сторону, по-мужски уверенно вглядеться в нее, обнять, почувствовать ее трепет. Вместо этого их первый поцелуй на выпускном на глазах изумленных был таким, словно он украл его, словно ему нельзя ее целовать, будто запрещено показывать, что он претендует на ее близость. Укоряющие взгляды тех, кто знал и донес Герману об отношениях Марка и Киры, связывали молодого человека по рукам и ногам.
В автобусе на подъезде к дому после выпускного Кира смотрела в окно с такой тоской. Она знала, что завтра ей придется вернуться к Марку, делать вид, что всё замечательно. Девушка понимала, что ни завтра, ни через неделю Герман не решится позвонить и пригласить ее хоть в кино, хоть на край света и не осмелится спросить о причине тоски в ее глазах. Он же увидел ее в них, он не мог не увидеть.
Увидел и осмелился не позвонить, а явиться с подарком на семнадцатилетие, спустя не неделю, а пять дней, и был любезно отправлен Кирой восвояси по причине ожидающихся гостей. А что еще ей оставалось делать, когда с минуты на минуту должен был прийти Марк? Кире почему-то казалось, что они убьют друг друга, если окажутся в одном помещении вместе с ее растерянностью и неспособностью сделать выбор.
Сама виновата, корила себя Кира, прижимая к груди шкатулку Германа и провожая его взглядом через окно, не говори потом, что он ничего не сделал и не решился. Ты и только ты причина того, что он ушел.
Занята она, видите ли. Будто я не знаю, что она занята. Ну, раз так, навязываться я не стану. Переживу, бурчал себе под нос Герман. Занята так занята. Не бегать же за ней, в конце концов? Если бы я был ей нужен, она бы отменила всех своих гостей.
В тот день обиженный Герман твердо решил забить на все свои не озвученные даже самому себе надежды на Киру. В тот день с грохотом всех своих ста девяноста сантиметров молодой человек приземлился на бордюр возле продуктовой палатки, выкурил за два часа пачку сигарет, запивая каким-то горячительным из маминых запасов, неуверенно встал и, пошатываясь, направился изучать аспекты взрослости за рамки Кириной видимости. По сути, просто отказался от своего недоформулированного желания и от несбыточной мечты о Кире, вытеснив ее суетой и вседозволенностью.
Ну, и Кира тем временем уже шла взрослеть в противоположном направлении, в настойчивые и такие понятные объятия Марка. Через два месяца после выпускного, отчаявшись дождаться весточки от любимого, прихватив с собой подаренную им недавно шкатулку, студентка первого курса иняза переехала к Марку. Не то чтобы она горела желанием поскорее выскочить замуж. Вовсе нет, но дома же был натуральный балаган. Мать познакомилась с каким-то кавалером и бессовестно три раза в неделю устраивала личную жизнь на маленькой кухонке. Кире совершенно некуда было деться от вечного бардака и чужих ботинок, шастающих по коридору. В однокомнатной квартире ютились три взрослых человека, не считая собаки. Она просто сбежала от коммунального хаоса. Благо, было куда бежать.
А вот почему Марк выбрал Киру? Почему он без тени сомнения принял ее в свой дом, пошел против матери и всячески ее оберегал? Это так и осталось загадкой. Он мог позволить себе любую.
В девушке тогда не было ни толики сочащейся тридцатипятилетней сексуальности, запечатленной знающей вкус удовольствия Кирой в первоклассном фотоархиве, ни женской мудрости, ни материнской заботы. Сплошная застенчивость, хрупкость, легкость походки, звонкая улыбка, ямочки, крепкая не по годам воля и жесть характера, помноженная на огромное желание добиваться всего самой. Хотя стоит признать, с поддержкой такого мужа, как Марк, добиваться было довольно просто.
Скоро освоив новую роль гражданской жены, Кира принялась строить планы, а Марк с удивительной готовностью бросался их реализовывать. Молодой человек, несмотря на свой лидерский нрав, старался ни в чем не перечить своей избраннице. Но Кирина эмоциональная незрелость, вечное желание какого-то движения, обиды, что это движение не происходит с желаемой скоростью, острое недовольство немыми упреками гражданской свекрови не позволяли приступить к формированию даже фундамента их семейных отношений. Кира часто плакала ни с того ни с сего. Причин не объясняла. Понять ее было невозможно. Несколько раз девушка взрывалась, собирала вещи, хотела уйти, но Марк всегда останавливал ее. Обнимал крепко-крепко, и Кира затихала. Да, и идти ей было некуда.
После подобных сцен девушка подолгу стояла у окна. Не плакала, просто смотрела куда-то вдаль. Марку было тревожно за нее в такие дни. Он даже не догадывался тогда, куда она так пристально смотрит. Много позже муж узнал, что там вдалеке виднелся кусочек дома Германа. Того самого Германа, которого она так ждала, которого искала во всех мужчинах всю свою жизнь.
В моменты нервных срывов девушка то и дело брала в руки шкатулку, любовалась ей, перебирала бусины от сломанного маминого ожерелья, ставила ее на самое видное место в комнате, не позволяла никому к ней прикасаться. Пару лет спустя Марк узнал, что шкатулку ту подарил жене тот самый долбаный придурок, которого он часто встречал у ее подъезда. Доброжелатели сообщали ему по-братски время от времени, что видели Киру вместе с каким-то высоким челом, но мужчина никогда не придавал этому значения. Где он, а где Герман? Это даже смешно.
С характером своей крошки Марк вскоре примирился и перестал реагировать на ее извержения. А потом умаявшаяся Кира, окончательно осознав, что Германа в ее жизни не случится, особенно после встречи на скамейке под дождем, позвала своего настойчивого в законные мужья, и молодые начали готовиться к свадьбе.
После замужества Кира немного успокоилась. Первый год царила полная идиллия. Супруги заканчивали высшее образование, устроились на постоянную работу, радовались первому дивану, одеялу, телевизору, телефону, поездке на море. И всё бы хорошо, но Марк стал периодически задерживаться на работе и злоупотреблять, мягко говоря. Снова начались ссоры. Кира на дух не переносила алкоголь, так же как и храп перебравшего ночами напролет. С той поры девушка привыкла спать с головой под подушкой и жутко бесилась, если муж будил ее под утро с призывом к супружескому долгу. Так день за днем прошли еще три года.