Спасибо, хмуро сказал Герман. А где же Анжела?
Она уехала вместе с Андреем в Англию. У него там какие-то срочные дела, и он решил взять с собой девочку показать ей страну.
Почему же ты меня не предупредила об этой поездки?
А ты разве против ее путешествия в Англию?
Нет, конечно, пробормотал Герман.
Но вот видишь, в чем же тогда дело?
И все-таки мне хочется знать, где в данный момент находится моя дочь.
Хорошо, я тебя буду извещать об ее перемещениях, усмехнулась Эльвира и словно шалью запахнулась плотным облаком сигаретного дыма.
Эльвира провела его на кухню и стала поить чаем. Герман молча наблюдал за ней и не мог не признать, что в этой огромной квартире она смотрится очень органично.
Знаешь, мне действительно понравилась твоя книжка, вдруг сказал она. Я там нашла немало любопытных мыслей. Ты совершил рывок вперед. Меня это радует. Если меня сейчас интересовали бы эти проблемы, я бы с удовольствием подискутировала бы с тобой. Но, слава богу, все это ушло от меня навсегда и я могу позволить себе не думать о Марке Шнейдере и его гениальных книгах. Да и кому они сейчас нужны? Скажи мне, неужели тебя в самом деле все это волнует. Я окончательно поняла то, о чем догадывалась и раньше: человек не должен размышлять обо всех этих бредовых вопросах, касающихся смысла жизни и прочего. Ничего, кроме мизантропии, они не приносят. Все несчастья от таких людей.
Но когда-то мы с тобой одинаково восхищались его книгами.
Каждый человек должен пройти через испытание глупостью. Все отличии между людьми заключаются в том, что одни растягивают его на всю жизнь, другие же успевают его завершить вовремя и пожить нормальной человеческой жизнью.
Если исходить из твоих слов, то у меня этот период все еще продолжается и конца ему не видно.
Ты романтик, который страстно мечтает превратиться в прагматика. А эти два вида человеческих особей несовместимы. Поэтому из тебя по-настоящему не получается ни тот, ни другой.
Поэтому-то ты и ушла от меня?
В какой-то степенида. Я убедилась, что ты бесперспективен. Твой уделэто вечные метания между двумя крайностями. И мне совсем не улыбалось всю жизнь метаться вместе с тобой. Хочешь совет?
Давай.
Я знаю, что ты давно и страстно мечтаешь о больших деньгах. Но у тебя их никогда не будет. Тебе надо научиться жить в нищете.
Герман почувствовал раздражение.
Не думаю, что это мой удел. И ты в этом еще убедишься. Деньги можно заработать и головой, а не только торговлей национальными богатствами.
Эльвира рассмеялась, Герман вдруг почувствовал себя идиотом. Он всегда проигрывал ей, она умела одним жестом или несколькими словами показать ему, насколько он глуп, наивен и невыдержан.
Хотя ты старательно разыгрываешь из себя современного человека, на самом деле ты переполнен самыми старыми предрассудками. У тебя весь набор качеств классического обывателя. Знаешь, даже в сексе ты какой-то старомодный. Мне всегда не хватало какой-то искры, какой-то новизны, когда я занималась с тобой любовью. И не удивительно, ведь все свои силы ты тратишь на удовлетворение своего больного самолюбия. И Марк Шнейдер тебя интересует не больше, чем марсиане. В книге это заметно. Учти мое замечание, может быть, оно поможет тебе в дальнейшей работе.
Герман в очередной раз почувствовал раздражение, менторский тон, который с некоторых пор Эльвира усвоила в общение с ним, всякий раз выводил его из себя. Но что-либо возразить ей сейчас он не мог, наоборот, он должен благодарить ее за помощь в издание книги.
Хорошо, в следующий раз я непременно учту твои замечания. И даже в предисловие укажу, чьими ценными советами я воспользовался. А теперь мне бы хотелось откланяться.
Если бы не Анжела, ноги моей не было бы в этом доме, думал Герман, шагая по улице. Он понимал, что Эльвира своим благодеянием опять переиграла его, вновь продемонстрировала свое превосходство над ним. А он-то дурак радовался своему успеху, удивлялся, почему столь легко издатели взяли в производство его книгу, приписывал это обстоятельство ее неоценимым достоинствам. Как он мог быть таким наивным, как не почувствовал какого-то подвоха? Единственное объяснениеэто его непроходимая глупость и самонадеянность. Им вдруг вновь овладело уже немного ослабевшее желание мести. Неужели когда-нибудь наступит блаженная минута, когда ему удастся отомстить за все перенесенные им унижения Эльвире, а заодно и ее муженьку. Это будет самое сладкое мгновение его жизни, мгновение, которое сделает его пусть на миг, но счастливым.
Герман посмотрел на часы; вечером он обещал заскочить к Натэлле, но до этого еще далеко, а пока ему следует заняться другими делами. Дома лежала незавершенная статья, заказанная ему одним журналом, но заниматься ею не хотелось, хотя в отличии от Эльвиры, которую судьба освободила от этой заботы, он должен постоянно думать о хлебе насущном. А значит, ему придется ехать к себе и садиться за письменный стол.
Около года назад в доме журналистов должен был состояться вечер, посвященный творчеству Марку Шнейдеру. Герман поплелся туда без всякого желания; состав выступающих так и вероятное содержание их выступлений не вызывали у него никакого энтузиазма. Случайно он забрел не в тот зал; в небольшом помещение собралось два десятка юнцов и девиц одетые словно солдаты одинаковов джинсы и засаленные свитера и почти все как одинпатлатые. Стихи читал совершенно неизвестный ему поэт, и Герман решил задержаться здесь ненадолго, не столько заинтересовавшись его поэзией, сколько царившей в зале атмосферой характерной для такого типично непризнанных гением сборища. Он сел на единственной свободный стул, стоявший в последнем ряду. Внезапно перед ним выросла высокая и худая девица в очень коротком платье из которого высовывались длинные и тощие ноги. Она явно находилась в напряженном поиске незанятого места. Увы, таковых не было видно. Внезапно с ее губ слетел раздраженный возглас. Герман неожиданно для себя вдруг предложил присесть ему на колени. Девушка смерила его изучающим взглядом, словно пытаясь определить, не безопасно ли это для нее, а затем, не говоря ни слова, села ему на ноги.
Начали они этот вечер с его колен, а кончили они его в постели Германа. Сначала ему казалось, что это случайная интрижка, на один вечер и на одну ночь. С этой мыслью он и выпроводил ее на следующее утро из своей квартиры.
Но через несколько дней, когда его в очередной раз охватил приступ хандры, он позвонил ей, и она тут же, словно «Скорая помощь» на срочный вызов, примчалась к нему домой. Они провели вместе весь день и ночь любви, Герман по достоинству оценил ее преданность и ту самоотдачу, с которой она занималась сексом.
Постепенно он привязался к ней, но ни о чем серьезном не помышлял. Натэлла, помимо того, что трудилась корректором в одной из столичных газет, была еще по совместительству и поэтом. Впрочем, на самом деле она была и не Натэллой, а Наташей, но это имя казалось ей чересчур неинтересным и прозаическим. Но несмотря даже на такое переименование ее стихи не нравились ему, они казались ему одновременно банальными и претенциозными. Но к своему удивлению он вскоре убедился, что ее поэзия пользуется определенным успехом; однажды с помощью одного своего знакомого, работающего на радио, ему удалось вытащить ее в эфир, где она прочитала несколько своих виршей. В ответ на передачу пришла пачка писем, которую Натэлла с гордостью продемонстрировала ему. Потом какой-то композитор написал на ее стихи песню, быстро превратившуюся хотя и на весьма непродолжительное время в довольно модный шлягер. Затем каким-то чудесным образом ей удалось напечатать свой сборник, правда, тиражом всего в тысячу экземпляров. Но это была настоящая книжка, которую она раздавала всем подряд, украшая ее своим автографам.
Натэлла обитала в небольшой двухкомнатной квартире вместе с матерью, на взгляд Германа весьма странной особой, которая, как казалось ему, совершенно не интересовалась жизнью дочери. Хотя он бывал у них достаточно часто, он не был даже уверен, отпечаталось ли его имя вместе с его образом в ее мозгу. По крайней мере всякий раз, когда он с ней здоровался, она удивленно вскидывала на него глаза и бормотала что-то совершенно нечленораздельное.