Сомневаюсь, что сеньору интересна моя биография, говорит он, поглядывая на Санчеса Террона. Вы явились беседовать не обо мне, а о деле. Об этих путешественниках.
Дорога туда менее важна, чем обратно, поясняет Игеруэла. Достаточно не терять их из виду Настоящая работа начнется уже в Париже. Надо будет сделать все возможное, чтобы помешать им. Эти двадцать восемь томов ни в коем случае не должны пересечь границу.
На лице Рапосо расплывается довольная улыбка. Он только что добавил четвертого валетавалета бастоск остальным трем.
Вот теперь дело другое, говорит Рапосо.
Повисает пауза. На этот раз после недолгого колебания слово берет Санчес Террон:
Насколько я понимаю, у вас есть надежные связи в Париже.
Я провел там какое-то время Неплохо знаю город. И его опасности.
Услышав последнее слово, философ заморгал.
Физическая неприкосновенность обоих путешественников, уточняет он, задача первостепенная.
Неужто первостепеннее первостепенной?
Разумеется!
Взгляд Рапосо медленно, задумчиво перемещается с игральных карт и застывает на перламутровых пуговицах на камзоле Критика из Овьедо. Затем по пышному галстуку поднимается к его глазам.
Вас понял, невозмутимо произносит он.
Санчес Террон внимательно наблюдает за выражением его лица. Затем оборачивается к Игеруэле и угрюмо смотрит на него, требуя разъяснений.
Однако это, добавляет тот, не исключает чрезвычайных мер в том случае, если вы, сеньор Рапосо, сочтете необходимым к ним прибегнуть.
Чрезвычайных мер? Рапосо пощипывает бакенбарду. А, ну да.
Академики переглядываются: Санчес Терроннедоверчиво, Игеруэлаумиротворяюще.
Было бы идеально, намекает издатель, если бы упомянутые меры вынудили этих двух сеньоров отказаться от своей затеи.
Меры, вы говорите, бормочет Рапосо, словно не до конца понимая значение этого слова.
Точно так.
А если обычных мер окажется недостаточно?
Игеруэла съеживается, как каракатица, не хватает только чернильного облака.
Не понимаю, куда вы клоните.
Все вы отлично понимаете. Рапосо засовывает валетов обратно в колоду и осторожно ее тасует. Расскажите лучше, как мне действовать, если, несмотря на все меры, эти кабальеро все-таки достанут свои книги?
Игеруэла открывает рот, собираясь ответить, но Санчес Террон опережает его:
В этом случае мы вам даем карт-бланш, чтобы самому решать, каким способом их отобрать.
Если первоначально моральное превосходство философ собирался оставить за собой, ему это не удалось. Рапосо смотрит на него с откровенным презрением.
Карт-бланшэто значит белое письмо, так?
Так.
А насколько белое?
Белоснежное
Рапосо искоса посматривает на Игеруэлу, желая убедиться, что тот слушает внимательно. Затем выкладывает колоду на скатерть.
Белоснежные письма нынче недешевы, сеньоры.
Все расходы будут покрыты, заверяет его издатель. За вычетом суммы, которую вы уже получили.
Он сует руку во внутренний карман камзола и достает мешочекв нем спрятаны шесть тысяч восемьдесят реалов, отчеканенных в девятнадцати унциях золота, и протягивает Рапосо. Тот взвешивает мошну на ладони, не открывая, и с невозмутимой наглостью смотрит сперва на одного академика, затем на другого.
Расходы-то небось на двоих?
Санчес Террон беспокойно ерзает на стуле.
Не ваше дело, отрезает он недовольным тоном.
Рапосо удовлетворенно кивает, убирая кошелек:
Вы правы. Не мое.
Снова повисает пауза. Рапосо молчаливо разглядывает обоих, в его глазах заметен странный игривый блеск.
А в карты вы играете? внезапно интересуется он. В поддавки или еще во что-нибудь?
Я играю, выдавливает из себя Игеруэла.
А яни в коем случае, презрительно заявляет Санчес Террон.
В карточной игре либо выигрываешь, либо проигрываешь Главноеодни карты всегда нападают на другие Вы слышите меня?
Да
Рапосо ставит локти на стол, смотрит на колоду, затем снова поворачивается к философу. В это мгновение Санчесу Террону кажется, что у Рапосо на боку под камзолом торчит рукоять кинжала.
А что, если из-за непредвиденных обстоятельств, которые случаются сплошь и рядом, с одним из этих людей, а может, и с обоими, случится какая-нибудь неприятность?
На этот раз пауза затягивается. Первым, благодаря своему привычному цинизму, ее прерывает Игеруэла:
Насколько серьезная?
Понятия не имею. Рапосо уклончиво улыбается. Обычная неприятность. Из тех, что случаются в долгих и опасных путешествиях.
Все мы в руках Божиих.
Или в руках судьбы, важно ответствует Санчес Террон. Законы природы неумолимы.
Вас понял. В глазах Рапосо снова вспыхивает игривая искорка. Законы природы, говорите
Вы совершенно правы.
Валеты, короли и прочее Либо ты сам завидуешь, либо завидуют тебе.
Надеюсь, мы друг друга понимаем.
Рапосо вновь сосредоточенно щиплет бакенбарды.
Есть одна штука, которую я всегда хотел узнать, произносит он, поразмыслив. Вы ведь ученые по языку или что-то в этом роде?
Верно, соглашается Санчес Террон.
Вот о чем я давным-давно размышляю Когда слово начинается на звонкий звук, например «ж», то как пишется приставка«без» или «бес»? «Безжалостные» или «бесжалостные»?
А в это время у себя дома на улице Ниньо дон Эрмохенес Молина, библиотекарь Испанской королевской академии, собирается в дорогу. Небольшой сундук и старенький чемодан из картона и потертой кожи стоят раскрытые в спальне возле кровати. Помощница по хозяйству уже уложила в их недра белое постельное белье, просторный халат, ночной колпак и сменные туфли из бычьей кожи, купленные специально в дорогу. Гардероб не слишком изыскан: гольфы заштопаны, рубашки изрядно потерты на рукавах и воротнике, а шерсть, из которой связан колпак, скорее вентилирует, нежели греет. Доходы старого преподавателя и переводчика с латыни в Мадриде той эпохивпрочем, как и любой другойне позволяют особых излишеств, а расходыуголь, воск и масло, все, что обогревает, кормит и освещает, арендная плата и разные налоги, не говоря уже о табаке, книгах и других пустяках, съедают подчистую все скудные средства, которые водятся в доме.
Стол накрыт, дон Эрмохенес, зовет хозяйка, просунувшись в дверь.
Иду.
Второй раз суп греть не буду, ворчливо добавляет хозяйка: на службе у дона Эрмохенеса и его покойной супруги она состоит уже пятнадцать лет.
Сказал же, сейчас приду.
Дон Эрмохенес неторопливо складывает кафтан и чулки и кладет их в сундук. Сверху, стараясь не помять рукава и фалды, пристраивает сильно потертый камзол из коричневого сукна. На спинке одного из кресел висят черный плащ на шелковой подкладке, солнечный зонтик из тафты и шляпа из бобрового меха с круглыми полями, смутно напоминающая церковное облачение; а на комоде ждут своей участи прочие скромные предметы, которые будут сопровождать своего владельца в дороге, как то: гигиенические и бритвенные принадлежности, два карандаша и тетрадь, старенькие карманные часы на цепочке, табакерка с крышкой, покрытой глазурью, ножик с костяной ручкой и Гораций, изданный на двух языках в формате ин-октаво.
Уложив камзол в сундук, библиотекарь на миг замирает, погружаясь в раздумья. Иногдакак, например, сегоднямысли о путешествии приносят досаду и преждевременную усталость, густую и вязкую, как похлебка, ожидающая на столе в гостиной. И ещеглубочайшую тревогу. Дон Эрмохенес до сих пор не понимаетвсе объясняют этот отъезд его природной добротой, однако доброта тут ни при чем, как он мог, почти не сопротивляясь, согласиться на поручение своих коллег по Академии, и теперь ему предстоит долгий путь, полный тягот и лишений, в чужую страну. У него нет ни энергии, ни физической выносливости для подобного подвига, тяжко вздыхает библиотекарь. Он никогда не мечтал о путешествиях за пределы Испании, исключением была лишь Италия, колыбель романских языков, которым он посвятил всю свою жизнь и свои труды; однако ему так и не представилась возможность совершить желанное паломничество: увидеть Флоренцию и Неаполь, посетить Рим и побродить среди его камней, пытаясь уловить отзвук прекрасного языка, из которого позднее, переплавленный в алхимическом тигле времени и истории, получился испанский язык, и на нем заговорили народы, проживающие на берегах всех океанов. Дон Эрмохенес ни разу в жизни не выезжал из Испании, да и по ней путешествовал не слишком много: Алькала и Саламанка, где он учился в юности, Севилья, Кордова, Сарагоса. Вот и все. Не так много. Большую часть своей жизни он портил себе глаза в тусклом мерцании сальной свечи, корпя над старыми текстами, пачкая пальцы чернилами и покусывая кончик пера. Что касается Фемистокла, то его род был не настолько знатен, чтобы способствовать его славе И так далее.