Все тело у меня распухло и саднило от ушибов, из носа шла кровь. Я обхватила голову и немного посидела так, глядя в одну точку. Потом пошла закрыла ворота, приняла холодный душ, чтобы унять боль, и уже собиралась готовить, но меня так трясло, что все валилось из рук. Тогда я просто легла на кровать и заснула. В тот вечер никто не будил меня.
Когда на следующее утро я вышла из комнаты, мама сказала только: «У тебя что-то с лицом». Я ответила, что мне все равно.
Тогда она стала давать мне задания: помой посуду, то-сё. Но я наотрез отказалась, спорила одним словом, вела себя невыносимо. К вечеру мама совсем потеряла терпение: она решила хорошенько проучить непослушную дочь.
Обычно она требовала, чтобы я легла на живот, и бралась руками за лодыжки так ей было удобней связать меня: мама всегда била нас только по рукам и ногам.
В тот раз я отказалась ложиться на пол. Мама потянула меня за волосы с той стороны, куда ударил учитель, но мне было уже все равно. Она лупила, щипала меня, потом позвала на помощь бабушку. Все тело болело, но я даже не заплакала, только подняла на маму взгляд, полный ненависти, и произнесла: «Я больше не собираюсь терпеть».
Тогда мама попросила Махада усмирить меня, но я взмолилась по-английски, чтобы никто больше не понял: «Прошу тебя, не делай этого. Вчера меня избила мама, потом учитель. И вот теперь опять. На мне все домашнее хозяйство, это несправедливо».
Махад сказал: «Я в этом не участвую» и вышел. Видя, что даже сын ее предал, мама еще больше взъелась на меня.
К полуночи они с бабушкой все-таки связали меня. Тогда я произнесла то, что обычно говорила Хавейя: «Давай продолжай, добей меня. Если ты не сделаешь этого сейчас, то, когда ты меня отпустишь, я наложу на себя руки». В ответ мама крепко побила меня и сказала: «Я не буду тебя развязывать. Сегодня ты спишь на полу».
Часа в три ночи мама вышла из спальни, освободила меня, и я смогла немного поспать в восемь надо было вставать и идти в школу. Там меня мутило, шатало, и прямо перед обедом я упала в обморок. Кто-то отнес меня домой, и я поспала еще чуть-чуть. Когда я проснулась, а мама ушла из дома, я пробралась в ее комнату, открыла шкаф, до отказа набитый разными лекарствами, налила воды в большую кружку и стала глотать таблетки горстями, всего штук сорок или пятьдесят.
Потом доктор объяснил, что в основном там были витамины, но тогда я этого не знала. Я хотела умереть. Мне было больно физически и морально. Наша семья рушилась на глазах, в ней все были несчастливы. Вместо того чтобы поддерживать и оберегать, мама срывала на мне всю свою злость и горечь. Мне пришлось наконец признать: папа никогда больше не вернется.
Но я не умерла, поэтому на следующий день снова пошла в школу. В одном глазу у меня лопнул сосуд то ли от учительских, то ли от маминых побоев. Одноклассницам я сказала, чтобы они оставили меня в покое.
Во вторник к маме в гости пришла тетя Джимо Муссе сестра Абшира Муссе, одного из лидеров ДФСС. Отец, Джимо и Абшир были близки, потому что их матери принадлежали к субклану Иссе Махамуд. Когда я вернулась из школы, тетя Джимо посмотрела на меня и сказала изменившимся голосом:
Айаан, что с тобой? Ты в порядке?
У меня болит голова и еще опухло вот тут.
Когда Джимо коснулась моего левого виска, она еще больше забеспокоилась:
Кто с тобой это сделал? Нужно срочно отвезти тебя к врачу.
У меня была мягкая шишка, похожая на переспелый помидор, тете показалось, что если надавить на нее пальцем, он уйдет прямо в череп.
В этот момент в разговор вмешалась мама:
Что случилось? Кто ударил тебя по голове? Я была уже совершенно измождена.
В субботу, когда ты ушла, учитель вернулся и побил меня, а в воскресенье ты добавила.
Мама заплакала и стала причитать:
Этого мне еще не хватало О Аллах, за что мне все это? Тетя Джимо Муссе была настоящей Осман Махамуд. Она созвала верхушку клана и сказала им:
Дочь Хирси Магана умирает. У нее на голове большая рана. Ее срочно надо отправить в больницу.
На следующее утро меня отвезли в самый лучший и дорогой госпиталь в Найроби. Итальянский доктор назначил рентген. Оказалось, что череп был проломлен и скопилось много крови, которая давила на мозг. Я нуждалась в срочной операции. Это было ужасно: меня побрили налысо, на голове остался большой шрам, и мне пришлось двенадцать дней провести в палате. Клан оплатил все расходы.
Только в больнице я впервые поняла, что в глубине души мама любила меня, а все ее наказания предназначались не мне, а миру, который отобрал у нее право на счастье. Каждый раз она приходила ко мне, говорила, что любит, и плакала. Никогда раньше я не видела ее такой ранимой.
После этого семь лет она не поднимала на меня руку.
* * *
Когда я вернулась, в школе многое изменилось. Некоторых знакомых девочек там больше не было; в ответ на мои расспросы все пожимали плечами и говорили, что их, наверно, забрали, чтобы выдать замуж. Такое порой случалось, даже в начальной школе: одной из девочек пришлось уйти, потому что она была помолвлена. Но раньше я как-то не обращала на это внимания.
А теперь я заметила, что в классе нет Латифы. По словам Халвы, однажды днем, в субботу, отец приехал за ней и сказал, что она больше не вернется в школу: ей пора готовиться к тому, чтобы стать женщиной. Одноклассница, которую пригласили на свадьбу, рассказала нам подробности про жениха, который был намного старше невесты, про множество подарков. Латифа выглядела испуганной, она плакала, и слезы капали на ее красивое белое платье.
Одна за другой девочки признавались нам, что уходят из школы, чтобы выйти замуж. Чаще всего они говорили об этом и учителям. И никто из руководства ничего не делал для того, чтобы помешать родителям забирать дочерей и выдавать их замуж за незнакомцев. Многие девочки были против, а некоторые просто впадали в оцепенение. Одну ученицу заставили выйти замуж за двоюродного брата. Другая пятнадцатилетняя йеменка сказала, что ее обручили с мужчиной, который был намного ее старше. Она была не рада этому, но добавила: «Мне все же больше повезло, чем сестре, ей тогда было всего двенадцать».
Зайнаб, говорливая девочка с круглыми щечками, уехала на рождественские каникулы и больше не вернулась. Через год мы с ней случайно встретились на празднике в Центре мусульманской общины, неподалеку от школы. Зайнаб была беременна; одетая во все черное, она вела за собой чьих-то детишек и казалась толстой и некрасивой. Она сказала, что почти не выходит из дома без свекрови, и очень хотела узнать новости из школы. В ней не осталось и следа от той веселой и непоседливой девчонки, с которой мы носились по коридорам.
Однажды меня пригласили на совместную свадьбу сестер Халвы, Сихам и Насриен, им было семнадцать и девятнадцать, они уже закончили школу. Родственницы новобрачных съехались в Найроби со всей Кении, Йемена и Уганды. Перед началом церемонии эти женщины должны были проверить невест. Сихам и Насриен лежали на подушках на полу. Их лица и верхняя часть тела были покрыты зеленой тканью, а руки и ноги оставались голыми. Все родственницы шумно восхищались красотой и изысканностью узоров, нарисованных хной на коже девушек, хотя на самом деле, конечно, проверяли, девственны ли невесты.
На следующий день все женщины и только женщины собрались в большом зале, и начался праздник. Невесты с макияжем, как на картинке из журнала, неподвижно сидели на диване, похожие на кукол в своих розовых кружевных платьях.
В последний вечер торжество проходило в другом зале, и на этот раз мужчины тоже присутствовали; они ели и разговаривали по ту сторону длинной, высокой перегородки, разделявшей комнату пополам, только высокий помост был виден всем. На женской половине столы ломились от разнообразных блюд и выпечки никогда раньше я не ела ничего более вкусного. После ужина женщины стали причитать, а в комнату вошли невесты в западных платьях; их лица были закрыты. Оба жениха взошли на помост, откинули вуали с лиц невест, а потом неуклюже сели. Они только что приехали из Йемена и были странными. Мне показалось, что я опять в Саудовской Аравии.
Насриен успела познакомиться с будущим мужем, пока готовилась к свадьбе, поэтому она была почти спокойна и, казалось, смирилась со своей участью. Но Сихам ни разу не видела мужчину, за которого собиралась выйти замуж; она побледнела и задрожала. Чуть позже новобрачные ушли в сопровождении ближайших родственников. Халва сказала мне, что потом должны появиться окровавленные простыни, и праздник продолжится.