Убивай-Много не идет к Чичучимаш, вот и приходится ей давать работу старым ногам, посетовала она.
Матиас в ответ только плечами пожал. Решив покинуть страну и завербоваться в немецкую армию, он действительно стал реже навещать свою спасительницу. Несколько месяцев назад шкуры начали хуже продаваться, служащие фактории и другие белые трапперы смотрели на него косо, как на всех немцев после начала войны.
До Матиаса доходили слухи о лагерях для интернированных из числа «подданных вражеской страны». Граждане Канады немецкого происхождения гнили там с осени. Он не слишком удивлялся, зная, как канадцы относятся к иммигрантам. Японская община Ванкувера давно подвергалась нападкам националистов: в ход пошли запрет на профессию, вандализм, экспроприации, устрашение. Так чем они лучше Гитлера, истребившего своих евреев? Матиас мог бы спокойно отсидеться в лесах, но он закипал от одной только мысли, что кто-то считает его «нежелательным элементом», пусть даже эти люди ему глубоко безразличны. Не хотел он и жить с индейцами.
Ты собрался на войну Голос Чичучимаш прозвучал торжественно-печально.
Откуда старая сова узнала? Матиас нервно закурил. Она тоже взяла сигарету, глубоко затянулась и спросила:
Зачем?
Зачем? Зачем? У него не было ни одной веской причины для возвращения в Германию, просто не сиделось на месте. Он был любопытен и достаточно безумен, чтобы добровольно кинуться в водоворот войны. Нечто, сидевшее глубоко в подсознании, не давало ему передышки, вечно куда-то гнало, даже на ледяных одиноких просторах, среди индейцев кри. Чичучимаш думала, что сумеет его излечить, и он часами потел в специальных палатках, сходя с ума от невыносимого жара под мерные завывания индейцев. Ничего не случилосьни во время, ни после. Никаких видений и предчувствий, ни малейших изменений и ни грана успокоения.
Да, он собрался на войну. Матиас вспомнил французскую песенку, которую мать пела ему в детстве:
Мальбрук в поход собрался.
Миротон, миротон, миротэн.
Не знал, когда вернется,
Авось на Троицын день
Чичучимаш медленно пускала колечки голубоватого дыма, они таяли в воздухе, а она искала в них знаккак везде и во всем. Возможно, настал час сниматься с якоря. Матиас нарушил тягостное молчание:
Возьмешь сигареты и муку? И мясоесли хочешь.
Пора расставаться, сын мой.
Но я отправляюсь только через две недели!
Матиас был разочарован. Он питал тайную надежду, что индианка откроет ему хоть часть будущего, даст смутное представление о том, что его ждет, скажет слово, произнесет загадочную фразу. Один белый трапперони вместе охотилиськак-то рассказал, что шаман из племени Черноногих наделил его даром предвидения. Трактовать картинки он не умел, но были они очень яркие и совершенно реалистичные. Чичучимаш не сделает ему подобного подарка, потому что он не готов его принять.
Мне нечего тебе сказать Она угадала его мысли.
А мне ничего от тебя и не нужно, высокомерно бросил он в ответ.
Еще как нужно! Но я не вижу. Все скрыто. А когда я грежу о тебе, никогда не вижу лица. Так-то вот
Она встала, надела шерстяную шапку, накинула поверх дубленой куртки клетчатое одеяло. Они молча дошли до деревни, светя под ноги масляной лампой. Крак радовался ночной прогулке, не предчувствуя своего будущего, ведь, покидая хижину, его хозяин и сам не знал, как поступит. Крак остался в деревне, и Матиас до сих пор не забыл укоризненный взгляд собачьих глаз и был обречен жалеть об этом до конца жизни. В тот день он последний раз видел тех, кем дорожил больше всего на свете. Пока не встретил Рене.
12
Жюль Паке затянул «О Святая ночь». Голос у него был сильный и довольно красивый, ему внимали с благоговением, как хору в церкви. Подпевать никто не решалсяразве что шептали едва слышно, и только Филибер воодушевился и вдруг вступил на словах: «Надежда счастьем сердце наполняет! Вдали горит грядущих дней заря». Голос у парня был высокий, он отчаянно фальшивил, сбивался на трудных нотах: «Он знает жизнь, Он испытал мученья. Пади пред Ним, признай Его Царем!», но не сдавался. «ХристосГосподь! Хвала Ему навеки! Ему вся власть и честь принадлежит!» взвыл он, и детишки покатились со смеху, а взрослыевсе, кроме Жюля, сконфуженно потупили глаза. Филибер ничего не замечал, он вкладывал в пение всю свою чистую простую душу, но именно его невыносимый голос был всего милее ушам Господа, ибо «блаженны нищие духом []».
Торжественная часть вечера сменилась развлекательной. Берта принесла проигрыватель и несколько пластинок. По просьбе американцев начали с Мориса Шевалье, потом поставили Мистенгет, следом за нейнесколько танго, а потом и яву. Жюль пригласил жену, ПайкСидони, Жанна пошла с Максом, Филибер тоже нашел партнершу. Юбер выбирал мелодии и следил, чтобы игла не съезжала с пластинки. Когда отзвучала зажигательная ява, он перешел к серьезной музыке и завел Штрауса. При первых аккордах вальса «На прекрасном голубом Дунае» импровизированный танцпол мгновенно заполнился парами. Жанна направилась к Матиасу, протянула руку. Голова приятно кружилась от выпитого, она чувствовала, что сегодня ей все позволено, и не приняла бы отказа. Матиас обнял девушку левой рукой, элегантно поднял правую, приняв ладонь партнерши, и они закружились. Он едва касался Жанны, но вел уверенно и так красиво, что остальные танцоры почти сразу превратились в зрителей. Жанна, легкая и гибкая, словно бы плыла по воздуху и излучала счастье.
Дэн наблюдал, до крови кусая губы. Рене заметила, что американец то и дело бросает на соперника косые завистливые взгляды, и почувствовала беспокойство. Жанна и Матиас кружились в танце, она улыбалась, он был сдержан, элегантен и держал спину очень прямо. «И где же это охотник за бобровыми хвостами насобачился вальсировать, как Кларк Гейбл?» злился Дэн.
Ритм музыки ускорилсяблизилась кода. Жанна безудержно смеялась, Матиас тоже поддался волшебству танца. Рене не спускала глаз с лица Дэна, завороженно следившего за парой. Венский вальс закончился на самой выразительной ноте, запыхавшиеся танцоры застыли на месте лицом друг к другу И тут Матиас сделал нечто немыслимое, чудовищноепоклонился, прижав ладони к бокам, и щелкнул каблуками.
Этот типнемец! заорал встрепенувшийся Дэн. Онгрязный шпион!
Никто не шелохнулся, не произнес ни слова. Матиас не пошутил в ответ, не попытался срезать американца насмешливой репликой. Он так удивился, что несколько секунд стоял молча, а потом молниеносным движением схватил лежавший на лавке автомат, прицелился и скомандовал:
Жанна, два одеяла. Берта, мою куртку!
Девушка смотрела на него пустыми глазами, не в силах двинуться с места. Берта подчинилась.
Отдайте Рене.
Девочка высвободилась из рук Жинетты и пошла к фермерше. Ее лицо выражало свирепую радость. Она протянула руки, чтобы взять вещи, но Берта отступила на шаг, и Матиас повторил приказ:
Отдайте!
И Берта отдала. Рене прижала сверток к себе и посмотрела на Матиаса: «Что дальше?» Люди выглядели совершенно растерянными и все еще не могли осознать, чему стали свидетелями. Все произошло слишком быстро. Матиас перестал быть симпатягой, который только что выпивал и смеялся вместе со всеми. Он направил на них оружие, стал бездушной машиной для убийства. Как будто решив снять последние сомнения, Матиас процедил сквозь зубы:
Я пристрелю любого, кто шевельнется. Все поняли?
Ответом на его слова стала гримаса ненависти на лицах Альбера, Франсуазы и Юбераони с самого начала не доверяли чужаку. Однако сейчас он внушал им не только ужас, но и тайный восторг и какое-то нездоровое, патологическое влечение. Бедное старое человечество! Матиас старался не смотреть на солдатбоялся, что не совладает с искушением изрешетить их на месте. Жанна все еще пребывала в прострации, а на Матиаса снизошло странное чувство безмятежности, как будто все наконец встало на свои места. Он играл роль, а теперь может показать этим крестьянам истинное лицо.
В мозгу у него что-то щелкнуло, в присутствии потенциальных жертв сработал условный рефлекс по Павлову: если понадобится, он убьет всехстаруху Марсель, малыша Жана и даже Жанну. Их мозги брызнут на стены подвала, а окровавленные тела будут вповалку валяться на полу. Да, именно так! Матиас не мог разрядить обойму в Бертуона удерживала Рене за плечи, не давая ей вырваться, и выстрелил в воздух. Раздались крики, и Жюль заслонил собой жену.