Тюремщик остановился перед деревянной дверью с двумя замками. Перебрав ключи, нашел нужные и отпер сначала верхний замок, а потом нижний. Распахнул дверь в комнатушку, где обнаружились только дубовый стол и стул, да еще высоко на стене горела лампа. Он пересек крохотное помещение и постучал в другую дверь, поменьше:
Прошу прощения, госпожа надзирательница. Доставлена новая заключенная.
Некоторое время ответа не было. Потом раздалось тихое:
Минутку.
Они стали ждать. Мужчины переговаривались между собой, прислонившись к стене. Закованная в цепи Эванджелина неуверенно переминалась с ноги на ногу посередине комнаты. У нее намокли от пота подмышки, кандалы натерли щиколотки, а в животе урчалоона с утра ничего не ела.
Спустя некоторое время дверь отворилась. Надзирательница до их прихода явно спала. Ее лицо с резкими чертами было изборождено морщинами, а седеющие волосы забраны в небрежный узел. Одета она была в выцветшее черное платье.
Ну что, приступим, раздраженно проговорила женщина. Арестантку уже обыскали?
Нет, мэм, отозвался стражник.
Она махнула рукой в его сторону:
Займитесь.
Он грубо провел руками по плечам Эванджелины, вдоль боков, сунул их ей под мышки и даже, быстрым движением, между ног. Девушка порозовела от смущения.
Когда констебль кивнул надзирательнице, та прошла к столу, зажгла свечу и опустилась на стул. Открыла большую амбарную книгу, испещренную записями, сделанными бисерным почерком. И вопросила:
Имя?
Эван
Не вы, прервала ее женщина, не поднимая головы. Вы утратили свое право говорить.
Эванджелина закусила губу.
Констебль извлек из внутреннего кармана жилета листок бумаги и вгляделся в него.
Имя?.. Так Эванджелина Стоукс.
Надзирательница обмакнула перо в чернильницу и заскрипела им по странице толстенной учетной книги.
Замужем?
Нет.
Возраст?
Э-э-э сейчас поглядим. Вроде как двадцать два. Или пока еще не исполнилось?
Посмотрите хорошенько. Сколько ей полных лет?
Здесь говорится, что она родилась в августе, а сейчас у нас март. Выходит ей двадцать один.
Надзирательница резко подняла голову, ее перо застыло над бумагой.
Выражайтесь точнее, констебль, иначе мы всю ночь здесь проторчим. В чем обвиняется? Постарайтесь изложить покороче.
Он откашлялся.
Видите ли, мэм, там не одно правонарушение.
Начните с самого тяжкого.
Он вздохнул.
Ну Во-первых ей вменяется в вину серьезное преступление. Гнуснее и не придумать.
А именно?
Покушение на убийство.
Надзирательница вздернула бровь и посмотрела на Эванджелину.
Я не начала было та.
Женщина выставила перед собой ладонь. Потом опустила глаза, продолжая писать в книге.
Кого она пыталась убить, констебль?
Горничную, которая находится в услужении у э-э-э, он пошарил взглядом по листку, у Рональда Уитстона, проживающего по адресу: Сент-Джонс-Вуд, Бленхейм-роуд, дом двадцать два.
Способ покушения?
Мисс Стоукс столкнула ее с лестницы.
Надзирательница подняла голову. И уточнила:
Жертва не пострадала?
Похоже на то. Перепугалась страшно, но в целом полагаю, что нет, не пострадала.
Краем глаза Эванджелина заметила смутное шевеление в том месте, где пол соединялся со стеной: из трещины в плинтусе, с трудом протискиваясь в щель, вылезала тощая крыса.
Так, с этим разобрались. Что еще?
В комнате мисс Стоукс была обнаружена фамильная драгоценность, принадлежащая хозяину дома.
Какая именно драгоценность?
Перстень. Золотой. С очень дорогим камнем. Рубином.
Мне его подарили, вырвалось у Эванджелины.
Надзирательница опустила перо.
Мисс Стоукс, вам уже было сделано два замечания.
Простите. Но
Вы больше не произнесете ни слова, если только к вам не обратятся напрямую. Ясно?
Девушка с несчастным видом кивнула. Смятение и беспокойство, весь день придававшие ей собранности, уступили место опустошающей апатии. Эванджелина почти отстраненно подумала, не упадет ли сейчас в обморок. Может, и упадет. Надо полагать, милосердное забытье будет лучше всего этого ужаса.
Стало быть, нападение и кража, подытожила надзирательница, не поднимая головы от бумаг. Это все вменяемые ей преступления, констебль?
Да, мэм. А еще она тяжести.
Понятно.
Нагуляла ребенка, мэм.
Я поняла, что вы имели в виду, констебль. Женщина подняла на него глаза. Таким образом, мисс Стоукс обвиняется в покушении на убийство и похищении имущества?
Полицейский кивнул.
Хорошо, вздохнула она. Можете идти. Я сама сопровожу заключенную в камеру.
Как только мужчины друг за другом покинули комнату, надзирательница склонила голову в сторону Эванджелины.
Надо думать, тяжелый у тебя нынче выдался денек. Не хочу тебя расстраивать, но дальше будет еще хуже.
Эванджелина ощутила прилив благодарности. Впервые за весь день к ней кто-то отнесся почти по-доброму. На глаза навернулись слезы, и, хотя девушка запретила себе плакать, они все равно побежали по щекам. Скованными руками их было не вытереть. Некоторое время в комнате слышались только ее сдавленные рыдания.
Мне придется отвести тебя вниз, наконец проговорила надзирательница.
Все было совсем не так, как он сказал, всхлипнула Эванджелина. Я я не
Не сотрясай воздух попусту. Мое мнение здесь ровным счетом ничего не значит.
Но мне очень не хочется, чтобы чтобы вы обо мне дурно думали.
Ее собеседница сухо рассмеялась:
Ох, девонька. Непривычная, видать, ты ко всему этому.
Так и есть. Совсем непривычная.
Отложив перо и закрыв амбарную книгу, надзирательница поинтересовалась:
Снасильничали тебя?
Что, простите? непонимающе переспросила Эванджелина.
Тот мужчина взял тебя силой?
А-а. Нет. Нет.
Значит, по любви, да? Надзирательница со вздохом покачала головой. Обманул он тебя? Ну что ж, на собственной шкуре убедилась, что мужикам верить нельзя. Да и бабам, по правде говоря, тоже: полагаться в этой жизни можно только на себя. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше. Вот так-то, девонька.
Она пересекла комнату, открыла шкаф и достала оттуда два куска коричневой мешковины, деревянную ложку и оловянную кружку. Обмотав тканью ложку с кружкой, затянула узел бечевкой, а получившуюся петлю надела на связанные руки Эванджелины. Потом взяла со стола подсвечник, вытащила из выдвижного ящика связку ключей и сделала арестованной знак следовать за собой.
На вот, сказала надзирательница, когда они вышли в коридор, возьми! И протянула Эванджелине горящую свечку, которую та неловко держала, капая расплавленным воском на большие пальцы, пока женщина запирала замки.
От дешевой сальной свечи сильно пахло бараньим жиром: Эванджелина видела такие, когда сопровождала отца, навещавшего бедных прихожан.
Они прошли вниз по коридору, мимо шипящих светильников, и спустились по лестнице. У главного входа надзирательница повернула налево, в открытый внутренний двор. Эванджелина проследовала за ней, стараясь не поскользнуться в темноте на сырых булыжниках и прислушиваясь к стонам продажных женщин. Ей хотелось приподнять подол, но из-за наручников сделать это не представлялось возможным. Намокшие юбки шлепали по голым щиколоткам. Свеча освещала только несколько футов впереди, пройденный путь скрывала тьма. По мере приближения к противоположной стороне двора крики становились все громче.
Должно быть, Эванджелина и сама издала какой-то звук, вероятно, всхлипнула от жалости к себе, потому что ее провожатая бросила взгляд через плечо и сказала:
Ничего, привыкнешь.
Еще один пролет вниз, потом короткий коридор. Надзирательница остановилась перед черной железной дверью, верхняя половина которой была забрана косой решеткой, и снова передала девушке свечку. Выбрав ключ из связки, поочередно вставила его в три разных замка, после чего распахнула дверь в темный проход.
Эванджелина застыла на месте, едва не задохнувшись от невероятного смрада. Он пробудил в ней давнее воспоминание: скотобойня в Танбридж-Уэллсе, куда она однажды случайно забрела и поклялась, что никогда больше и ногой не ступит. Женщин в камерах она не видела, но слышала. Бормотание и стоны. Жалобный плач младенца и кашель, похожий на собачий лай.