Гося?
Прежде чем я успеваю что-то добавить, лучшая подруга тети Майи роняет сумку на пол и обнимает меня.
Я обнимаю ее в ответ и смеюсь, смеюсь не только от радости, но и от облегчения.
Поверить не могу, что это ты, говорит Гося, а я глажу ее по волосам и тоже с трудом верю собственным глазам.
Я тоже никак не могу поверить, что это и правда ты!
Продавец, стоящий за прилавком, вдруг проявляет интерес.
Вы мешаете работе магазина, говорит он.
Мы же единственные покупательницы, протестует Гося. Она правамагазин опустел. Видимо, немолодой мужчина незаметно ушел.
Здесь у нас коммерческое предприятие, а не место для проведения вечеринок.
Гося вздыхает.
Мы уйдем.
Я еще не купила хлеба, возражаю я, но Гося качает головой и сжимает мое предплечье. Выйдя из булочной, она достает из сетки свой собственный батон, разламывает его пополам и протягивает мне половину.
Расскажи мне все с самого начала, говорит она. Почему я не видела тебя раньше? Ты что, только что вернулась?
Да, сегодня утром.
Где ты была?
Сначала в Биркенау, а в конце меня перевели в Гросс-Розен. Когда я произношу эти названия, она вздрагиваетей известно, что они значат. А где была ты?
Гося краснеет и опускает глаза на свои туфли.
Мне выдали разрешение остаться, потому что я работала в больнице и была признана незаменимым сотрудником. А потом, когда немцы перестали выдавать такие разрешения, один из врачей разрешил мне спрятаться в подвале своего дома. Там я и оставалась до последних месяцев войны. А потом попала в концлагерь Флоссенбюрг. Но я пробыла там только несколько месяцев. Она смущенно кривит рот, как будто стесняется того, что ей так повезло.
В лагере и несколько месяцевэто слишком долго. Я за тебя рада, успокаиваю ее я. Рада, что ты оставалась в безопасности, пока это было возможно.
Сейчас я живу с моей сестрой и ее мужем. Место, где они скрывались, так и не нашли. Она в нерешительности замолкает, подыскивая слова. А Майя
Нет.
Это исчерпывающий ответ. «Нет, Майи нет». Но я заставляю себя продолжить, потому что Гося мой друг и имеет право знать все:
Почти сразу после того, как нас увезли со стадиона. Их убили всех, кроме Абека.
О нет. Она закрывает глаза, и я жду, пока она скорбит. Открыв их опять, она понижает голос. Почти никого из наших не осталось, тихо говорит она. Самое большее несколько сотен. Не понимаю, как могло погибнуть столько людей.
Я пытаюсь найти Абека. Нас разлучили в Биркенау. Насколько я понимаю, здесь ты его не видела?
Как бы мне хотелось, чтобы это было не так. Ты была в вашей квартире?
Да, я только что с Марьяцкой. Квартира разграблена, но сейчас там никто не живет. Я попытаюсь поискать его в Шродуле. Может быть, он забыл, где мы договорились встретиться. Может быть, он считает своим домом гетто.
Гося качает головой.
Гетто больше нет, говорит она. Оно полностью разрушено. Так что пойти туда он не мог.
Ты в этом уверена?
Да, я сама ходила туда, когда вернулась сюда в июне. Ты бы видела ту часть города, Зофья, там почти не осталось зданий.
У меня падает сердце. В доме нашей семьи Абека нет. И он не мог пойти в нашу комнату в гетто. Гося находится в Сосновце с июня, а мою семью она знает с самого детства; у нас с ней были одни и те же друзья. Если бы Абек вернулся, Гося наверняка об этом узнала бы, особенно теперь, когда нас осталось так малоона сама сказала, что из наших выжило только несколько сотен.
Кто еще был с вами в поезде, который вез вас в Биркенаутам был кто-то из тех, кого мы знаем?
В тот день? медленно говорю я.
Да, когда вас везли на поезде. Кто был там с вами?
Я сразу поняла, что она имеет в виду, и просто тянула время. Ведь чтобы ответить на ее вопрос, мне придется снова подумать о том дне, а я стараюсь не думать о нем никогда.
В поезде со мной была только Но я не могу продолжать, потому что снова погружаюсь в ужасы того дня: в моих ушах звучат истошные крики, мои ноздри наполняет смрад разложения, меня мучает жажда, я ужасно слаба и едва могу дышать. Там была
Зофья? Что с тобой?
Я опускаю глаза и вижу, что хлеб в моей руке трясется. Трясутся мои руки. «Мы сейчас не в вагоне для скота. Мы на улице. Мы не в лагере. Мы в Сосновце. Это не тот день. Это не тот день».
Железнодорожная станция в Биркенауэто спящее чудище, которое сторожит дверь в мою память. Если ткнуть его слишком сильно, оно проснется. Если оно проснется, то пожрет меня. Я медленно обхожу вокруг краев этого воспоминания. Даже его краяэто ад.
Там была пани Руфь, договариваю я. Старушка с длинными седыми волосами. Она ехала с нами. Она
А там были знакомые мужчины? перебивает меня Гося, и теперь до меня доходит, почему она спрашивает, что имеет в виду: есть ли у нас друзья, содержавшиеся в мужской половине Биркенау и, возможно, видевшие Абека после того, как меня разлучили с ним?
Аптекарь. Аптекарь молился на стадионе и Нет. Аптекарь погиб на том футбольном стадионе, напоминаю себе я. Еще до того, как нас загнали в поезд. Мне надо подумать о том, что происходило после того, как мы сошли с поезда, что происходило на платформе в тот последний день, в тот день, когда Нет, нет, нет.
Пан Цвайг, выдавливаю я из себя. Пан Цвайг, библиотекарь. Он был с нами. И тот тщедушный паренек из мясной лавки. Кажется, его звали Соломон.
Гося сжимает мою руку.
Соломон Прагер?
Да, Соломон Прагер. Вспомнив его имя, я с трудом выцарапываюсь из того воспоминания.
Он вернулся. Он жив. Мой зять видел его на прошлой неделе.
В мясной лавке?
Мясная лавка закрыта: теперь он работает батраком. Когда сегодня днем закончится моя смена, я разыщу его и спрошу, знает ли он что-то об Абеке.
А можно мы найдем его сейчас? Давай пойдем прямо в эту минуту. Я совсем позабыла про хлеб, про обед, про Диму, но Гося, словно извиняясь, качает головой.
У меня есть только час на обед, и я не знаю, у кого работает Соломон, это знает мой зять. Обещаю, что после работы я его найду.
Тогда приходи ко мне на ужин, неохотно предлагаю я. Там буду я и и еще один русский офицер. Дима помог мне. Теперь его перевели сюда.
Объясняясь, я чувствую, что краснею, но Гося и бровью не ведет. Должно быть, она слышала обо всяких отношениях.
О, Зофья, как же здорово увидеть тебя снова. Гося кладет ладони на мои щеки, а я на ее, и мы касаемся друг друга лбами. Я приду к тебе сегодня вечером. Обещаю.
Она перечисляет несколько названий ближайших продуктовых магазинов, которые открыты и в которых к нам относятся хорошо, и говорит, что я могла бы купить там провизию, чтобы приготовить ужин. Дойдя до моего дома, я снова поднимаюсь по лестнице, готовясь извиниться перед Димой за то, что так долго ходила за хлебом.
Добравшись до площадки четвертого этажа, я вижу его. В цветочном горшке пани Войцик, в котором преждея в этом уверенаничего не было, торчит флажок вроде тех, которыми детишки размахивают на парадах, и на этом флажке изображена свастика.
Ć
Вечером Гося приходит с подарками. Одеяло. Две пары женского белья. Пачка стирального порошка и кусок мыла, белого и пахнущего антисептиком, не похожего на те мягкие коричневые бруски, которые мы раньше покупали в магазине.
Сейчас система снабжения по карточкам работает лучше, объясняет она. Но на этой неделе везде не хватает мыла. Это я взяла в больнице.
Спасибо. Я благодарна ей за то, что она принесла, но по чрезмерному энтузиазму, с которым подруга сует узелок мне в руки, сразу понимаю, что это приношение призвано возместить мне дурную весть.
Соломон не смог помочь.
Она потупляет глаза.
Он не видел его. И вообще не помнит, чтобы видел его в лагере.
Понятно.
Она пытается взять меня за руку, но поскольку я все еще держу узелок с подарками, она сжимает мои запястья. Соломон хотел, чтобы я передала тебе, что он просит прощения. Он сказал, что приглядел бы за Абеком, он хотел, чтобы ты это знала. Если бы он знал, что Абек тоже там, он бы попытался приглядеть за ним.