Он отмахивается:
Все в порядке.
Ты мог бы остаться на ночь.
При этих словах он замирает. Обдумывая предложение, он шарит глазами по моему лицу. Интересно, вспоминает ли он меня пятнадцатилетней? Или думает про тот последний раз, когда мы пробовали, пять лет назад, у него дома, в его постели с фланелевым бельем? Мы попытались воссоздать наш первый раз: я в тонкой пижамке, свет приглушен. Тогда у нас ничего не вышло. У него не стоял; я была слишком старая. Потом я расплакалась в ванной, включив воду и зажимая рот рукой. Когда я вышла, Стрейн уже был одет и сидел в гостиной. Мы никогда это не обсуждали и с тех пор ограничивались общением по телефону.
Нет, мягко говорит он. Нет, мне нужно возвращаться домой.
Хорошо. Я встаю со стула так резко, что он скрипит об пол, как ногти по доске. Мои ногти по его доске.
Он смотрит, как я просовываю руки в рукава куртки и вешаю сумку на плечо.
Сколько уже ты там работаешь?
Я пожимаю плечами. Мой мозг застрял на воспоминании о его пальцах у меня во рту, меловой крошке у меня на языке.
Не знаю, тихо говорю я. Давно.
Слишком давно. Ты должна любить свое дело. Не соглашайся на меньшее.
Все нормально. Это работа.
Но ты создана для большего. Ты была такой смышленой. Гениальной. Я думал, к двадцати годам ты уже опубликуешь роман, завоюешь мир. Ты в последнее время не пыталась писать?
Я качаю головой.
Боже, какая жалость. Мне бы хотелось, чтобы ты писала.
Я поджимаю губы:
Извини, что разочаровала.
Ну же, перестань. Он встает, берет мое лицо в ладони и, пытаясь меня успокоить, понижает голос до полушепота: Скоро я приеду к тебе в гости. Обещаю.
На прощание мы сдержанно чмокаем друг друга в щеки. Бариста за стойкой продолжает пересчитывать наличные из банки для чаевых, старик у окна продолжает разгадывать кроссворд. Раньше его поцелуй порождал волну слухов, разносившихся, как лесной пожар. Теперь, когда мы прикасаемся друг к другу, мир этого даже не замечает. Я знаю, что должна бы вздохнуть свободней, но чувствую только утрату.
Придя домой после работы, я ложусь в постель с телефоном и перечитываю сообщение, которое прислала мне Тейлор Берч, прежде чем опубликовать свои обвинения против Стрейна:
«Привет, Ванесса. Не уверена, что ты что-то обо мне знаешь, но мы с тобой находимся в странном положении: нас связывает одинаковый опыт, который травмировал как меня, так и, полагаю, тебя».
Закрыв окно переписки, я захожу на ее страницу, но новых постов нет, так что я прокручиваю ее старые фото. Вот она в отпуске в Сан-Франциско, вот ест большой буррито, вот селфи на фоне моста Золотые Ворота, вот она в своей квартире: продавленный бархатный диван, блестящий паркет, пышные растения в горшках. Я прокручиваю дальше назад: она в шапочке-киске с Женского марша; ест пончик размером с собственную голову; позирует с друзьями в баре на фото под названием «Встреча выпускников Броувика!».
Я захожу на собственную страницу, пытаюсь увидеть себя ее глазами. Я знаю, что она за мной следит; год назад она лайкнула одну из моих фоток случайно дважды щелкнула курсором и сразу отменила, но я все равно увидела уведомление. Я сделала снимок экрана и отправила его Стрейну, подписав: «Похоже, ее никак не отпустит», но тот не ответил. Жизнь соцсетей и мое самодовольное ликование из-за того, что шпионка спалилась, его не заинтересовали. А может, он даже не понял, о чем я. Иногда я забываю, сколько ему лет; раньше я думала, что, когда я вырасту, наша разница в возрасте сгладится, но она все так же велика.
Идут часы, я копаюсь в телефоне: захожу в свои старые аккаунты на фотохостингах и прокручиваю снимки в прошлое, из 2017-го в 2010-й, из 2007-го в 2002-й год, когда я впервые купила цифровой фотоаппарат, год, когда мне исполнилось семнадцать. Когда нужная мне фотосессия наконец загружается, у меня перехватывает дыхание: я с косичками, в сарафане и гольфах стою на фоне березовой рощи. На одной фотографии я поднимаю подол, выставляя напоказ бледные бедра. На другой стоя спиной к объективу, оглядываюсь через плечо. Разрешение низкое, но фотографии все равно чудесные: березы монохромный задник для моего сине-розового платья, медных волос.
Я открываю свою последнюю переписку со Стрейном, копирую и вставляю фотки в новое сообщение. «Кажется, эти я тебе еще не показывала. Мне здесь семнадцать».
Я знаю, что он наверняка давно лег спать, но все равно нажимаю «отправить» и смотрю, как доставляется сообщение. Я не смыкаю глаз до рассвета, листая фото своего юного лица и тела. Время от времени я проверяю, не изменился ли статус сообщения с «доставлено» на «прочитано». Есть шанс, что ночью он проснулся и в полусне взглянул на телефон, а там юная я цифровой призрак. Не забывай ее.
Иногда мне кажется, что именно это я и делаю всякий раз, как звоню ему и пишу: пытаюсь настигнуть его, как призрак, затащить в прошлое, прошу снова рассказать мне, что произошло. Заставить меня понять это раз и навсегда. Потому что я застряла. Я не могу жить дальше.
2000
РАЗ В МЕСЯЦ ПО ПЯТНИЦАМ В СТОЛОВОЙ устраивали дискотеки. Столы выносили, свет приглушали такое зрелище не редкость в любой старшей школе. Диски крутил нанятый диджей, посреди зала танцевала кучка людей, а застенчивые ребята, разделившись по половому признаку, жались к стенам. Приходил и кое-кто из учителей. Следя за порядком, они слонялись из стороны в сторону, держались на расстоянии и обращали на нас меньше внимания, чем друг на друга.
Эта дискотека была приурочена к Хеллоуину, так что школьники надели маскарадные костюмы, а у дверей стояли два громадных ведра конфет. Большинство не особенно заморачивались: мальчики в джинсах и белых футболках называли себя Джеймсом Дином, девочки в плиссированных мини-юбках и с хвостиками называли себя Бритни Спирс, но некоторые изрядно потрудились и не поленились закупиться в городе. Одна девочка расхаживала по столовой в костюме дракона с шипастыми крыльями и шлейфом из сине-зеленой чешуи, а за ней хвостом ходил ее парень провонявший краской из баллончика рыцарь в картонных доспехах. Смеющийся мальчик в деловом костюме и резиновой маске Билла Клинтона размахивал перед носом у девочек фальшивой сигарой. Я же кое-как изобразила из себя кошку: черное платье, черные колготки, нарисованные усы и картонные уши, сборы заняли десять минут. Я пришла, только чтобы увидеть мистера Стрейна. В тот вечер он выполнял обязанности дежурного.
Обычно я на танцы не ходила. Все в них вызывало у меня отвращение: плохая музыка, позорный диджей с козлиной бородкой и мелированием, ребята, притворяющиеся, будто не глазеют на обжимающиеся парочки. Я заставляла себя терпеть, потому что прошла уже неделя. Целая неделя с тех пор, как мистер Стрейн ко мне прикоснулся, с тех пор, как он положил ладонь мне на ногу и сказал, что видит, что мы похожи, что мы оба любим все мрачное. Что было потом? Ничего. Когда я отвечала на уроках, он опускал взгляд на стол, словно ему невыносимо было на меня смотреть. На встрече клуба писательского мастерства он собрал свои вещи и оставил нас с Джесси одних («Совещание», объяснил он, но зачем ему на совещании куртка и портфель?), а потом, придя к нему на консультационный час, я обнаружила, что дверь заперта, а за текстурированным стеклом темно.
Так что мое терпение было на исходе; может, я даже была на грани отчаяния. Я хотела, чтобы что-нибудь произошло, а это казалось более вероятным на мероприятии вроде дискотеки, когда границы временно размываются, а ученики и учителя жмутся друг к другу в полутемном помещении. Мне было все равно, что именно произойдет, еще одно прикосновение, комплимент. Это было не важно, мне просто требовалось понять, чего же он хочет, что все это значит и значит ли что-либо вообще.
Поклевывая мини-плитку шоколада, я наблюдала, как пары танцуют под медляк, покачиваясь, словно бутылки на волнах. В какой-то момент по залу пробежала Дженни в атласном платье, отдаленно похожем на кимоно. Из ее стянутых в узел волос торчали палочки для суши. На секунду мне показалось, что она направляется прямо ко мне, и я застыла. Шоколад таял у меня на языке. Но потом я заметила за ее спиной Тома, который, даже не попытавшись нарядиться, надел свою обычную одежду джинсы и футболку с Беком. Он дотронулся до ее плеча; Дженни отпрянула. Из-за слишком громкой музыки услышать мне ничего не удалось, но было очевидно, что они ругаются, и серьезно. У Дженни подрагивал подбородок, она зажмурилась. Когда Том кончиками пальцев прикоснулся к ее руке, она оттолкнула его так сильно, что он чуть не упал. Я впервые видела, как они ссорятся.