Кровь замедляет ходв ход идет самообладание и контроль, и я буквально кожей чувствую, как он берет себя в руки. Самоконтроль привлекает людей. Еще как привлекает! Еще как
Он делает глубокий вдох, а на выдохе я слышу:
Нет, насиловать не буду.
Он заправляет рубашку в брюки, и, глядя на то, как я не смею поднять на него глаз.
Сама придешь.
Он разворачивается и уходит, громко хлопая дверью. Я оседаю на пол и начинаю рыдать.
* * *
Двое из охраны пришли за мной, когда я уже вдоволь наелась жалостью к себе. Не знаю, подслушивали они под дверью или это просто профессиональное чутье, которые вырабатывается с годами, но как только я утерла слезы, дверь открылась, и вошли двое. Не те, что являют собой гору мышц, а те, кого вы даже не заметите в толпе, пока не посмотрите им в глаза.
Идемте, сказал один из них.
Куда? спросила я.
Но никто из них не потрудился ответить.
По опыту общения со «Сказкой», я знаюесли ты не идешь добровольно, тебя тащат силой. Что бы там ни решил их хозяин, мне приходится послушно идти туда, куда скажут, уповая исключительно на его благоразумие и человечность, которые здесь не в цене. Но почему-то именно увидев этих двоих, я поняла, как устала. Все, чего я так боялась, все, что случилось за последние двадцать четыре часа и все, что мне предстоит, вылилось слезами. Ну не драться же мне с ними?
Я поднялась и пошла к двери.
Потом был лифт и коридоры. Но самым удивительным было то, что мы не спускались внизмы поднимались наверх, но такими затейливыми дорогами, что я перестала понимать, куда иду. Одно я понималаздание гораздо больше, и куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Наконец, когда мне начало казаться, что мы уже давно должны были вылезти на крышу здания, мы поднялись по лестнице, прошли узкий коридор, где уперлись в толстую металлическую дверь со сложной пропускной системой, где один из охранников долго и сложно открывал её. Наконец, дверь открылась, мы трое вошли в узкий и короткий холл, где дорогой ремонт и точечное освещение еле лилось с потолка. Здесь был лифт и двое охранников. И все.
Двое моих провожатых и двое стоявших по обе стороны от дверей лифта обменялись фразами, не имеющие никакого смысла для меня, но очевидно что-то значащих для них, после чего один моих конвоиров представил меня, отчеканив мои фамилию, имя и отчество. Я поморщиласьв его устах моя фамилия прозвучала грубо и резко, словно у него вместо языка наждак, и до того мне стало неприятно, что я, потеряв всякий страх, повернулась к нему и посмотрела на него. Он тут же ответил взглядом и глухим:
Что-то не так?
Да все не так, если на то пошло.
Где мы? только и спросила я.
Но он не счел нужным ответить.
Один из тех двоих, что стояли на страже лифта, повернулся и приложил большой палец к небольшому квадрату скана отпечатка пальца и двери лифта неслышно открылись.
Заходите, сказал второй.
Я зашла внутрь, но оглянувшись, увидела, что никто из них не идет дальше. Двери лифта оставались открытыми.
Приложите большой палец к скану на панели, глухо сказал тот, что вызывал лифт.
А куда мне потом идти? спросила я.
Там не заблудитесь, ответил он и отвернулся.
Я приложила палец к крошечному скану на передней панели и двери послушно закрылись. Три секунды меня окружало полное молчание. Я даже не понимала, еду ли я или стою на месте. А потом двери вновь открылись.
Тот же холл, но без охраны и с кучей денег, залитых в пол, потолок и стены красивым черным мрамором с белыми и серебристыми прожилками, массивные двери из темного, почти черного дерева, и вуаль серебристого света. На меня пахнуло роскошью, от которой я не решалась сделать даже шаг. Я смотрела, как вьются по стенам узоры природного камня и не понимала, к чему все это? Что вообще происходит? Зачем я здесь?
Я закрыла глаза и глубоко вздохнула, а затем шагнула вперед.
Двери лифта закрылись автоматически сразу же за моей спиной. Стало тихо, как в склепе. Я огляделасьникого и ничего. Только огромные двери. Ну что ж, действительно, сложно заблудиться. Я сделала несколько шагов и, не найдя дверной ручки, просто толкнула дверь. Она с трудом поддалась, впуская меня внутрь.
* * *
Я не слышала, как он вошел и снял обувь, не слышала звука тихих шагов по темно-коричневому дереву. Темноту ночи в огромной гостиной слегка разбавляет зарево уличных огней, льющихся снаружи сквозь стекла. Он бросает взгляд на диван, останавливается, улыбается и медленно идет к нему. Подойдя, он молча смотрит, расстегивая запонку левого рукава рубашки, затем правого, после чего не торопясь расстегивает пуговицы рубашки, снимает её и небрежно кидает на низкий столик, выкладывает телефон из кармана и кладет на рубашку. Затем он опускается на колени, которые утопают в мягком, густом ковре и наклоняетсятихий и нежный поцелуй касается губ, и если бы не знать этого человека, увидеть эту сцену первой и единственной, можно с уверенностью сказать, что молодой парень без ума влюблен.
От поцелуя я просыпаюсь. Открыв глаза я вижу его лицо перед собой, и первые несколько секунд просто смотрю на него. Такое красивое лицо. Его красота не имеет ничего общего с красотой Белки, чья приторная смазливость порой сводит скулы. Его красотагенетический шедевр, идеальная геометрия форм, восхитительная симфония линий, которые перетекают из одной в другую так гармонично, словно были нарисованы легкой рукой Создателя в мгновение истинного вдохновения. С какой любовью он рисовал его, сколько огня вложил в серые глаза.
Забыть бы все, что я знаю о тебе и любить до конца жизни. Пока смерть не разлучит нас.
Знаешь, я тут думала прошептала я. Он вопросительно вскидывает брови и улыбается, ожидая, что же я скажу ему. Я продолжаю. Ты предлагал пойти с тобой. Говорил, что сможешь дать мне необходимые знания и научить всему тому, что дает «Сказка» не вылезая из постели. И вот мне стало интересно, как? Как можно повторить все это будучи абсолютно голыми?
Он тихо засмеялся, и я поймала себя на мысли, что этот смех по нему я скучала больше всего. В нем столько силы и спокойствия, что я невольно верюон может защитить меня от всего на свете. Кроме самого себя. Он погладил меня по щеке (это не страшно, после этого больно не бывает) и сказал:
Чтобы напугать, унизить и сделать больно, совсем не обязательно забрасывать человека на территорию старого завода. Я могу показать
Не надо, быстро говорю я.
Улыбка медленно гаснет на его лице, уступая место похоти. Только в его исполнении похоть бывает совершенной.
Боишься? спрашивает он.
Я киваю.
Он облизывает губы и смотрит на меня, перескакивая взглядом от губ к глазам. Между нами искрит, как пробитая проводка. Хочешь меня? Хочу Мы как будто танцуем, наши взгляды сплетаются в вальсе, где каждое движение глаз, губ, языка, становится столь ярким, что слов не нужно. Хочешь меня? Хочу
Его палец нежно гладит мою щеку. Он говорит:
Хочу, чтобы ты боялась. Мне столькому нужно тебя научить Ты будешь любить меня.
Он смотрит на меня и ласкает мое лицо.
А ты? спрашиваю я.
Он умеет быть таким нежным, как никто на всем белом свете, и сейчас рука, которая гладит мою щеку, красочнее любых слов признается мне в любви.
А я, снова блестящий язык скользит по губам. Мой похотливый щенок Я отдам тебе все, что у меня есть.
Я смотрю на него, и острая игла пронзает мое нутро.
А как во все это великолепие вклинится твоя жена?
Сначала он просто смотрит на меня, а затем тихий смех разносится в тишине комнаты. Он смеется и опускает голову вниз, качая ею. Он снова поднимает голову и смотрит на меняего глаза улыбаются и так ласковы, что мне становится еще больнее.
Пойдем, выпьем кофе.
Он поднимается на ноги, подает мне руку, и я послушно встаю с дивана, и только сейчас понимаю, что уже ночь. Я еще раз оглядываю огромную гостинуювсе дорого и огромно. Большой, широкий и удивительно мягкий диван с воздушными широкими подлокотниками и десятком подушек, выполнен в форме полукруга, обхватывает низкий, круглый журнальный столик. Темные стены, пол и высоченный потолок. Здесь вообще все выдержано в цветовой гамме крепкого кофе и темного шоколада. Только диван и пушистый коверсливочно-кремового оттенка. Огромная плазма. Вся противоположная дивану стенаодно большое окно, и откуда-то снизу льется уличный свет. Оно открывает поистине незабываемый вид на всю территорию санаториянезабываемый он потому, что под ногами огромный город наслаждения и вседозволенности сверкает миллиардами огней, искрясь и переливаясь, но слева, там, где кончаются административные здания, раскрашенные как проститутки, высится стена, в которой отчетливо видна металлическая дверь