Слишком пряный? Слишком жидкий? спрашивал он.
И я говорила:
Пожалуйста, только соль и перец.
И потом всегда ела салат за столиком во внутреннем дворе «Сабвея», хотя там и не идеально. С одной стороны, я не смогла бы его есть прямо в помещении, под наблюдением создателя этого сэндвича. Но снаружи я становилась добычей любого прохожего, в том числе и людей из нашего офиса.
Не то чтобы поедание сабвеевского салата было само по себе стыдно. Но у меня были свои пищевые ритуалы, мне они нравятся, и я их защищала: как можно сильнее отделяла от всего рабочего. Они мои и только мои. Делиться ими ни с кем не хотела. Поэтому я ела снаружи, лицом к оштукатуренной стене. Ела голодно и жадно, иногда запихивая вилкой в рот смесь индейки, огурцов и перца, иногда выискивая тот или иной ингредиентскажем, одну оливку насаживая на вилку.
Триумфальный момент моего ланча заключался в том, что он состоял из двух блюд: большой салат, а затемзамороженный йогурт. Я люблю, когда еда состоит из множества частей: это растягивает процесс. Если бы я могла есть неограниченно долго, так бы я и сделала. Мне приходилось ограничивать количество пищи, иначе не было бы секунды, когда я что-нибудь не отправляла себе в рот.
По обе стороны от «Сабвея» стояли две лавочки с йогуртом, «Йогурт уорлд» и «Йо!Гуд». В «Йогурт уорлд» нужно было обслужить себя самому. Никто не лапал ни твой йогурт, ни топинг, и даже расчет автоматизирован. Главная прелестьноль социального взаимодействия. В «Йо!Гуд» надо было заказывать у служителя, но йогурт там того стоил. Он бывал со вкусом банана, карамели и дрожжевого пирога, все без жира, без сахара, с низким содержанием углеводов и всего 45 калорий на полчашки.
Значит, можно получить порцию 16 унций и всего 180 калорий. А в «Йогурт уорлд» самый низкокалорийный йогуртэто 120 калорий на 4 унции. Чтобы по цифрам совпасть с «Йо!Гуд», мне тут пришлось бы брать детскую порцию. Так что я жертвовала одиночеством из математических соображений, ради объема.
Радовало, что продавец в «Йо!Гуд» не слишком рвется со мной разговаривать. Этот мальчик был из ортодоксальных евреев, лет ему девятнадцать-двадцать. Он был очень спокоен, очень вежлив, у него была синяя ермолка и курчавые пейсы. Мне становилось грустно от его мягкой манеры, а еще от того, как он произносит слово «йогурт»: йу-горт. Мне прямо заплакать хотелось между этими двумя слогами. В них какая-то невинность, серьезное желание сделать приятное покупателю, признание в йогурте вещества невероятной важности, рассчитанная и похожая на нежность точность в работе с йогуртовой машиной. Такую внимательную сосредоточенность у работника общественного питания не каждый день встретишь. А еще в нем ощущалось сдержанное отстранение: он никогда не подаст мне чашку в руки, всегда поставит ее на прилавок передо мной, покажет на тот же прилавок, куда мне положить деньги. Не из рук в рукинаши миры соприкасаться не должны. Как будто онпризрак ушедших времен. А может быть, это время только для меня ушло.
Глава вторая
Реформистская синагога, куда я ходила, пока росла в Шорт-Хилле в штате Нью-Джерси, была синагогой евреев сумки от Шанель, а не евреев Торы. Более всего я ощущала свое еврейство, когда мои дед с бабкой (тоже реформисты, но внимательно соблюдавшие кашрут) возили меня в Нью-Йорк и устраивали мне тур по всем старым кулинарным призракам нашего племени. И у деда, и у бабки был диагноз «ожирение». У них в результате избыточного веса развился диабет, но еда все равно была вещью, достойной праздника. В кошерных молочных ресторанах подавали теплые, смазанные маслом луковые рулетики и селедку в сливках, в «Дели» на Второй авенюкапустный борщ и сэндвичи с горячим пастрами. А ещечерно-белые печенья от «Десертов Уильяма Гринберга», пинты и кварты соленийкислые, полукислые и сладкиеиз «Гусса» на Эссекс-стрит.
Когда я возвращалась из Нью-Йорка, мать просила полный отчет обо всем, что я там ела. «Ты хочешь быть пампушкой или хочешь нравиться мальчикам?»спрашивала она.
Дедушка с бабушкойлишь краткая передышка от вселенной, а вселенной была мать. Вселенная и ее истинный смысл. Матьсолнце, матьправила, матьсам Господь Бог! Матьверховная жрица еды, религии нашего дома: воздержание, воздержание и еще раз воздержание! Мать и ее архаические представления о диете: дыня и творог, тунец и морковка, хлебцы. Матьгрозный судья, врывающийся в примерочную магазина детской одежды, а мне шесть лет, и она шепчет: «Представь себе Эми Дикштейн в этом платье. А теперь посмотри на себя». Этот шепот вошел в меня глубоко и остался навсегда.
Я была пухловатая, как клецка, и низкорослая. Мама боялась, что от маленького роста я буду сильнее набирать вес, превращусь в ярмарочного уродца. Она видела будущие страдания, боялась, что я вырасту точно такая, как ее родители, ожирения которых она стыдилась, или как толстая кузина Венди, которая была несчастна. Вот интересно, если бы я могла вернуться в то время и спасти себя из той примерочной, я бы это сделала? Наверное, нет. Мне самой эта пухлая девчонка неприятна.
Чем больше мать ограничивала мой прием пищи, тем больше я жрала украдкой. Меня разносило, а она не могла себе представить, что я ворую конфеты в магазинах и поедаю в гардеробной чужие завтраки. На детских днях рождения она сверлила меня глазами, когда я откусывала пирог. Грозила, что будет учителей спрашивать, что я в школе ем, если я еще буду набирать вес. Раз в месяц я взвешивалась на весах в YMCA. При людях она не орала, но потом я плакала в машине на заднем сиденье.
В шестнадцать я сама начала ограничивать себя в еде. Выработала для этого арсенал уловок: диет-кола, сигареты, подсластители ко всему, откладывание еды, овощи на парý и всегда есть только в одиночестве. Мы с бабушкой и дедушкой по-прежнему ездили в Нью-Йорк, но рестораны, бывшие когда-то для меня храмами, превратились в капканы. Я как фехтовальщик отбивалась от всех этих блинчиков, кнышей и шанежек, заменяла хоменташи с вишней диетической газировкой «Др. Браун». Ловко уклонялась от клецок из мацы, выстраивала границу между собой и бубликами, спасалась маринованными огурчикамиочень низкокалорийными, барух ашем.
Много лет мне не удавалось похудеть нормально. А потом вдруг я похудела чересчур. Мне надо было сбросить 20 фунтов, а я сбросила 45. И мне хотелось, чтобы так осталось навсегда. Я еще сильнее сузила рацион: шпинат, брокколи, курятина на пару. Говорила, что у меня спартанский режим. От осознания собственной жертвы кружилась голова.
Только я все время мерзла. Чуть ли не жила в горячей ванне. Тело стало покрываться пушком, прекратились месячные. Ночами мне снились взбесившиеся буфеты. Ночью подвздошные кости больно упирались в кровать. По школе пошел шепоток, мать не говорила ничего.
Как-то вечером меня так трясло, что я испугалась, как бы не умереть. И сказала матери:
Я тебе что-то скажу. Кажется, у меня расстройство пищевого поведения. Может быть, анорексия.
Анорексички куда тощее тебя, ответила она. Они выглядят как жертвы концлагеря, их сразу госпитализируют. Нет у тебя анорексии.
У меня уже больше двух месяцев как не приходят месячные.
Это ее встревожило. Моя фертильность была для нее важна: она хотела когда-нибудь иметь внуков. Мать послала меня к нутриционистке, и та мне помогла увеличить дневной прием калорий. Мы это делали медленно, методично, со схемами и списками, где каждый сеанс еды был расписан по объемам и калориям.
Я перестала мерзнутьпросто зябла. Прекратилась дрожь, исчез пух. Снова можно стало спать на животе, шепотки стихли. Снова начались кровотечения. Но меня с тех пор неотступно преследовали калории. Постоянный их подсчет не прекращался в голове ни на секунду.
Глава третья
Стоя в очереди за йогуртом в «Йо!Гуд», я обдумывала смесь, которую сотворила бы, если бы каким-то волшебным образом стала невосприимчива к калориям. Мне мерещился йогурт «красный бархат», сочащийся карамелью и посыпанный стружками «Сникерса». Йогурт «дульсе де лече» я погружала в соус маршмеллоу, потом поливала потоком измельченных «ореос». На планете из голландского шоколада жили всяческие виды мармеладок: медведи, черви, рыбы, пингвин, динозавр и персиковые колечки. Там на горе из сливочного пирога шел снег из конфет «риис пис» и выпадала шоколадная роса.