Мелисса Бродер - Сегодня мне так грустно [Так грустно сегодня]

Мелисса БродерСегодня мне так грустно: личные эссе

Как всегда быть недостаточной

Привести в мир ребенка без его согласия, может, и неэтично. Но добровольно покинуть матку - попросту безумно. Матка - это нирвана. Это трип по вечной орбите вне пространственно-временного континуума. Это теплый, влажный рейв в центре земли - но ты там единственный рейвер. Там нет странных нью-эйдж проводников. Нет плохого техно. Есть только ты и бесконечность.

Я родилась на две недели позже срока, потому что не хотела покидать матку. Когда меня все же оттуда выпнули, я подумала: «О, нет». С тех пор я пытаюсь вернуться туда снова.

В свой первый день на земле я узнала, каково это, когда тебя недостаточно. По словам моей матери, врач, который принимал у нее роды, назвал меня симпатичной. Мне хотелось ему поверить, потому что я люблю, когда меня видят и ценят. Одобрение - мой главный бро. Но я была не из тех детей, кто легко принимает комплименты. Владей я речью, я бы польстила ему в ответ, чтобы приглушить зашевелившееся внутри чувство вины за то, что я существую. Вместо этого я использовала внешнюю атрибуцию.

Внешняя атрибуция существует, чтобы каждый мог почувствовать себя паршиво. Это удобный инструмент, чтобы заключить, что все хорошее в жизни - ошибка, субъективная реальность и/или чья угодно заслуга, кроме твоей собственной. Плохое же - объективная истина. И в нем ты всегда виноват сам.

Я решила, что слова врача - всего лишь неверное мнение. У него явно был паршивый вкус в детях. Назови он меня страшной, я бы провела остаток жизни в больнице, пытаясь убедить его, что я симпатичная. Но я ему понравилась. С ним определенно было что-то не так.

Если тебя никогда не будет достаточно, важно найти способ обратить комплимент против себя - выстроить из него тюрьму - что я и сделала. Я решила, что останусь симпатичной до конца жизни. Если я стану страшной, в этом будет только моя вина. Не урони мяч. Не запори все к чертям собачьим. Я определенно собиралась все запороть к чертям.

Потом меня поместили в палату с, допустим, двадцатью другими младенцами. Я уверена, что сразу же сравнила себя с ними и поняла, что не дотягиваю. Похоже, остальные дети отлично проводили время на земле. Они пачкали подгузники как нефиг делать. Наверно, сразу же врубились, как существовать. А я, едва вступив в мир живых, совсем расклеилась. Зачем я здесь? Какой в этом смысл? Дела мои явно шли не очень.

Мой первый день на земле - и я знаю, что уже думала о смерти. Много. Возможно, достаточно, чтобы перечеркнуть все будущие достижения, отношения и всё, что я могла бы однажды полюбить, вопросами «в чем смысл?» и «зачем вообще заморачиваться?» В то же время я еще не смирилась с тем, что я совершенно точно однажды умру, поскольку из этого следует, что стоило бы насладиться своей единственной короткой жизнью - а кому это вообще нужно?

Дела пошли еще хуже, когда моя мать объявила, что не может кормить грудью. Точнее, как она позже мне сказала, я ее «убивала». Убивать свою мать, будучи младенцем - это доказательство человеческой «слишком-многости». В контексте еды и потребления «слишком-многость» превращается в недостаточность. Твои аппетиты слишком велики для этой планеты, а поэтому тебя здесь, наверно, не должно быть.

Я «убивала» свою мать, потому что я слишком сильно сосала ее грудь. Меньше двадцати четырех часов на этой земле - а я уже пыталась заполнить чем-то извне свои многочисленные ненасытные внутренние дыры. Я пыталась заглушить экзистенциальный страх - «что же здесь происходит, твою мать» - молоком. Я сосала и сосала, но молока не хватало. И его не хватило бы никогда. Одной груди было слишком много, но я не насытилась бы и тысячей. Что мне действительно было нужно, так это космическая грудь. Я искала грудь настолько всеведущую, что она могла бы заполнить все мои дыры. Мира было уже недостаточно, и, разумеется, не было достаточно и меня. Они дали мне бутылочку.

В итоге я дососалась до того, что мой вес превысил положенную норму для моего роста. Это оказалось проблемой, потому что у родителей моей матери было ожирение. Ей нужен был объект, на который она могла бы проецировать свои тревоги. Я подошла для этого идеально! Религией у нас дома быстро стала еда: еда, которую мне было нельзя, и еда, которую я пыталась незаметно заглотить.

Одним из моих любимых блюд для тайного употребления была я сама. Пытаясь стать для себя достаточной, я начала подъедать свои собственные части тела. Я грызла ногти на руках и ногах, не пропуская ни одного. Мне нравилось их откусывать и вертеть во рту, проталкивать между зубами вкусные, богатые кальцием полулуния, пока десны не начинали кровоточить. Я пыталась есть ушную серу, но вкус к ушной сере приходит лишь со временем. В более поздний период жизни я стала знатоком собственных вагинальных выделений. На вкус они оказались удивительно разнообразными. В вагине всегда что-то маринуется.

Но больше всего мне нравилось ковыряться в носу и есть найденное. На уроках чтения я делала «щит» из левой ладони, чтобы прикрыть нос и насладиться закуской без посторонних глаз. Потом я основательно забиралась туда правой рукой. Некоторые из счастливейших дней моего детства прошли за этим «щитом». Я чувствовала себя самодостаточной, удовлетворенной, наполненной. Другие дети знали, чем я занята, и смеялись надо мной, но меня это не волновало. Блаженство было слишком велико.

Увы, это счастье не могло продолжаться вечно. Будем честны, оно длилось примерно четыре минуты или пока у меня в носу не заканчивались козявки. Но, родители, если ваша дочь поедает себя, не мешайте ей. Пусть она сожрет себя целиком. Даже если в итоге от нее ничего не останется, поддержите ее в этом. Пусть ваша дочь заглотит все свое дерьмо, а потом просрётся. Разрешите ей это съесть.

Есть не так много способов обрести в этом мире утешение. Нам не стоит пренебрегать им, даже если мы находим его в самых темных и отвратительных местах. Никто из нас не просил о том, чтобы родиться. Никто не подписывал форму, где говорится: «Я разрешаю вам сделать так, чтобы я существовал». Дети рождаются, потому что родители чувствуют, что их самих не достаточно. Так что, родители, никогда не осуждайте нас за попытки заполнить наши экзистенциальные дыры, когда как мы - всего лишь плоды вашего тщетного стремления заполнить ваши собственные. Это в первую очередь ваша вина, что мы здесь и вынуждены иметь дело с этой пустотой.

Любовь во времена чакр

У меня был секс со множеством мерзких людей. Их было столько, что, кажется, большинство из них должны бы были мне заплатить. И, хотя мне не приходилось получать деньги за секс с мерзким человеком, я в своем роде была секс-работницей.

Впервые я устроилась на офисную работу администратором в некоммерческую организацию по обучению тантрическому сексу, которую я назову здесь «Электрическая йони». Такие места и вправду существуют, и они находятся с севера от моста Золотые Ворота, если проехать через радужный тоннель туда, где псевдоособняки массового производства встречают свое печальное будущее вдоль шоссе 1 в округе Марин, Калифорния.

Я устроилась на эту работу, едва отойдя от четырех лет приема психоделиков, будучи глубоко в эзотерике, увлеченная болтовней об энергии, Дао и телекинезе - я верила, что нечто извне, будь то кристалл аметиста или точно отмеренное чудодейственное зелье, спасет меня от себя. Каждый день я добиралась на работу из нижнего Тендерлойна, Сан-Франциско, где мой сосед снизу продавал крэк, вооружившись клюшкой для гольфа. Я ехала по тому самому мосту, вроде как чувствуя себя одновременно благословенной и несчастной.

Я была одинока. Я уехала с восточного побережья сразу после колледжа, прокатившись несколько раз туда-обратно и вообразив себя кем-то вроде Джека Керуака/Хантера Томпсона/другой культовой мужской фигуры. Я бежала от человека, которого считала любовью всей своей двадцатиоднолетней жизни, мы расставались каждую неделю и я пыталась доказать всем, в основном самой себе, что я в порядке. Мой психоделический период подошел к концу, и я принялась пить каждый день, чтобы заглушить чувства.