Но ведь об этом мы и говорим.
Значит, мы будем обсуждать по мере чтения?
Почему бы нет?
А когда перейдем к следующей книге?
Эллен, при всем своем уме ты что-то слишком бестолкова, рассмеялась мама, бросая книгу на траву и снова принимаясь за вышивание. Мы начнем новую книгу, когда закончим эту.
Мои отец и мать встретились и поженились в 1967-м. Позже было принято думать, что великий переворот и сексуальное раскрепощение наступили как раз в шестидесятые, но на самом деле для моих родителей всяческие свободы начались позже, в их повседневной жизни. Они поженились в мэрии, на метро доехали до Чамберс-стрит, а к четырем пополудни отец отправился на консультацию. Мама же вернулась на работу в родительской химчистке на Бродвее. В тот вечер, закрыв заведение на ночь, она поднялась в однокомнатную квартирку отца на Сто тридцать пятой улице, забралась в его постель, а на следующее утро начала мастерить штору из простыни. Еду она готовила в кастрюле на электрической плитке. Они даже устраивали званые обеды, сказала мне мама; ее гренки с перцем-чили и чесноком умирающие с голоду студенты, числом не менее полудюжины, ели без тарелок, прямо на коленях.
К тому времени как Верхний Вест-Сайд наводнили революционно настроенные группы юнцов, а профессора начали избавляться от своих чопорных жен в пользу длинноволосых старшекурсниц в коротких юбках, мои родители были уже на пути в Принстон, а затем и в Лангхорн. До первого изменения доходили медленно, а во втором вообще почти ничего и никогда не менялось.
Я была умным ребенком, и внутри меня гнездилось неуемное любопытство, как бывает у старшего ребенка одаренного родителя. Пока мама возила нас на уроки плавания, учила нанизывать на ниточку клюкву для украшения рождественской елки, бранила за грубые выражения и смеялась над нашими неприличными шутками, отцовская отстраненность казалась не менее интригующей, чем улыбка.
И ничего не изменилось, когда мама заболела. Если угодно, отец пропадал все чаще, а когда появлялся дома, становился по-клоунски манерным и восклицал, опуская свой кейс на скамейку возле двери: «Эй там, команда!» Или, склоняясь к руке мамы: «Ты сегодня красива, как никогда». А она отвечала, как всегда: «Ах, боже мой, Джен!» Это ласковое прозвище она изобрела давным-давно, сократив слова «джентльмен Джордж». Часто мама уже была в постели, когда он приходил домой. Иногда, услышав, как он тихо закрывает дверь кухни глубокой ночью, я думала, что теряю сразу обоих родителей, хотя мои чувства были отнюдь не детские. Я взирала на происходящее холодным взглядом взрослой женщины, такой, как сейчас.
Однажды вечером, вскоре после того как мы с мамой устроили пикник и организовали наш книжный клуб, мы с отцом оказались вместе в темной гостиной, где так сладко пахло ароматическими смесями домашнего изготовления. Подняв голову от своего романа в мягкой обложке и золотистого круга света, который отбрасывала лампа для чтения, я наконец спросила:
Почему я делаю это в одиночку?
Можно поконкретнее: что именно?
Ухаживаю за твоей женой.
Его рот сжался в нитку, а голос с английской интонацией возвестил о неминуемом взрыве:
За моей женой? Моей женой? Эта женщинатвоя мать. Она же ухаживала за тобой, заботилась о тебе, готовила для тебя.
То же самое я могу сказать и о тебе, возразила я.
Эллен, я должен зарабатывать на жизнь: платить по ипотеке, оплачивать медицинские счета. Твоя мать это понимает.
Хочешь сказать, она смирилась.
Ты ничего не знаешь. Он взял в руки мою книгу, и его брови поползли вверх. Ты ведь уже читала это раз сто!
Припоминаю, что именно эту книгу твоя жена бросила ради того, чтобы выйти за тебя.
Ты меня не услышала.
Мы создали книжный клуб, и мама захотела прочесть «Гордость и предубеждение». Она начала читать эту книгу в Колумбийском университете, но так и не закончила, потому что оставила в мэрии в тот день, когда вы поженились.
Не помню, чтобы она сильно увлекалась Джейн Остен.
Это не совсем так. Она думает, что Остен относится к женщинам свысока, особенно к тем, что придерживались более традиционных взглядов и устоев, нежели Элизабет Беннет.
Отец пожал плечами.
Джейн Беннет вполне довольна своей участью, ничуть не меньше любой молодой женщины в литературе девятнадцатого века, как тебе отлично известно.
Да я, кажется, уже все забыла. Теперь, превратившись в домохозяйку, я нашла другие темы для размышлений: натереть полы, выгладить белье, и это возвращает нас к предмету дискуссии.
Которая мне кажется несущественной. У нас с тобой разные роли.
Моя мне не нравится.
Это не навсегда.
Удар ниже пояса.
Эллен, мы что, говорим на разных языках? Твоей маме нужна помощь. Ты ее любишь. И я тоже.
Так покажи это! не выдержала я.
Прошу прощения?
Покажи это. Покажи свои чувства. Ты испытываешь горе? Тревогу? Ты когда-нибудь плачешь? И, главное, как ты довел ее до такого состояния? Почему ты не заставил ее сходить к врачу, когда она впервые почувствовала себя плохо?
Твоя матьвзрослая женщина.
Разумеется. Но, может, ты просто не хотел, чтобы кто-то разворошил твой маленький мирок? Кто-то же должен обеспечивать твой быт. Сейчас она уже не в состоянии, поэтому тебе понадобилась я. Ты водворяешь меня сюда, бросаешь на произвол судьбы и ждешь, что я стану нянькой, подругой, наперсницей и домохозяйкойвсе в одном флаконе!
Не забудь, что ты еще и дочь, и могла бы навсегда ею остаться.
Ох, папа, не пытайся внушить мне чувство вины. Может, вспомнишь, что и ты здесь не посторонний?
Это не твое дело! Он демонстративно принялся тереть глаза тыльной стороной ладоней. Первые дни семестра всегда очень напряженные, ни на что не остается сил, даже на злость. Отец встал и скрылся в коридоре, направляясь наверх, и уже из темноты донесся его голос, словно отделенный от тела, вроде Чеширского кота:Не забывай, что ночные дежурствамои.
Я встала, собираясь выключить свет и пойти спать, и мимоходом бросила взгляд на фотографию на пианино, где были мы втроем. Я смотрела на сияющее лицо мамы и думала, как же она сумела внушить отцу мысль, что в этом мире все так легко устраивается? Теперь, когда начала понимать, какой ценой дается забота, я разозлилась: какого черта она делала вид, что у него работа, а она занимается пустяками? А еще мне стало страшнопугало будущее. Огромная разница между мной и матерью показалась не такой огромной теперь, когда я могла представить, как она сидит в библиотеке Колумбийского университета и читает всю классику подряд. Это правда: мама отказалась от них ради отца, и с тех пор вся ее жизнь была подчинена ему. А еще я поняла, выполнять его требования вовсе не сложно, особенно если дело того стоило.
Глядя на нашу троицу, застывшую под солнечным голубым небом Кембриджа, я задумалась, в какой мере сама способствовала тому, что отец возомнил себя центром вселенной. Или я просто охраняла их брак, где всегда такая добрая мама не предъявляет никаких претензий на интеллектуальное превосходство, а отец просто любит свою жену, потому что для духовной жизни у него есть другое окружение. Единственный выходпокинуть дом вовремя, до того как достанет мудрости понять собственных родителей!
Утром тебе станет полегче, сказала я вслух и, пока смотрела на фотографию, она стала абстрактной, пятном цвета и света, и ей можно было бы найти сотню интерпретаций. Я сделала шаг назад, и фото опять стало тем, чем было: натюрмортом, изображающим счастье. Мои глаза оставались сухими, под веками словно скопился песок. Я чувствовала себя усталой, опустошенной, как будто провела здесь всю жизнь. Да так оно и было: в вечном поиске себя в пространстве между ними.
Я испытывала тоску и неудовлетворенность после того ночного разговора с отцом, как в тот день много лет назад, когда впервые начала прозревать, по какой причине отец все чаще задерживается в кампусе колледжа после окончания занятий. В Лангхорне тоже была библиотека, хоть и не такая большая и знаменитая, как в Колумбийском университете. Там, как в церкви, были высокие узкие окна-витражи и простые скамьи возле массивных дубовых столов. Я тоже ходила сюда в надежде восполнить пробелы в моем образовании после средней школы: выполняла амбициозные проекты по обществознанию и сочиняла доклады о произведениях Конрада и Мелвилла, которые в основном списывала из литературной критики.