Я не могу двигаться с таким носищем. Убери его, папочка, прошу тебя!
Бедняга! У тебя словно в мгновение ока вырос рог. Нос-рог.
Мне больно. Умоляю, папочка, сделай что-нибудь! Ты можешь его укоротить, как Эрнесто? Ну, то есть как карандаш
Почему бы и нет?
И я, взяв ножовку, стал по частям отпиливать его нос. Человечек закричал, но я не оробел и продолжал пилить, хотя в этом действии было нечто нечестивое. Я пилил и пилил, и вскоре нос стал короче. Когда лезвие врезалось в дерево, человечек таращил глаза. Я отпилил еще кусок. На кончике укороченного носа выступила капелька сосновой смолы. Я вытер ее носовым платком, и смоляная капля так и осталась на ткани несмываемым пятном. Я нанес слой лака. На нос.
(Нос моего сына и хвост мечехвоста. Сходство отмечено мною.)
Ну вот, теперь я снова стал самим собой, воскликнул человечек и пустился в пляс по комнате, сшибая вещи.
Он топотал деревянными ступнями по половицам, и они громко стучали, словно деревянные башмаки, и моя миска, которую мне когда-то вырезал отец все, что мне досталось от него в наследство, грохнулась с полки на пол и разбилась на куски. Ну, это уж было слишком, этого я не мог стерпеть. Зажав в руке щепку часть его бывшего носа, я разложил куклу на коленях и стал дубасить по деревянной спине, так что там появились следы от побоев.
Вот! кричал я, осыпая его градом ударов. Вот тебе за вранье! Вот тебе за мою разбитую тарелку!
В конце концов я утомился и, желая немного передохнуть, сбросил его с колен. Вид у него был жалкий. Вот бедняга!
А теперь пожмем друг другу руки, предложил я.
Человечек выглядел смущенным.
Мой отец всегда настаивал, что после побоев надо обменяться рукопожатием, объяснил я.
Твой отец?
Ну да.
А, тогда ясно, баббу. И он протянул мне руку. Семейная традиция!
Бедняга очень переживал из-за своего носа, теперь я это понял. И он захотел наладить со мной добрые отношения. Я сжал его руку это было довольно приятно. Дерево быстро нагрелось в моей руке, и его сосновая пятерня стала походить на маленькую человеческую ладонь. Я проникся к нему самыми теплыми чувствами и даже подумал, каково это полюбить деревянного мальчика. Интересно, смогу ли я его так называть? Я словно приходил в себя после забытья.
Но затем он проявил характер.
Ни с того ни с сего сел и огляделся вокруг. Он явно о чем-то размышлял.
Но ведь жизнь не ограничивается этой комнатой, заявил он. Я полагаю, должно быть еще что-то. А ты так не думаешь, папа?
Это наш дом, ответил я, пораженный его вопросом.
Тесный. Темный. И к тому же холодный.
Ты даже не представляешь себе, каких трудов мне стоило заработать на эту комнату.
Отопри дверь. Я же слышу голоса школьников. Скажи мне, баббу, ведь кому, как не тебе, это должно быть известно: как мне стать настоящим мальчиком?
Ты не станешь.
Перестань, я же знаю, что смогу. Научи меня.
Но это невозможно.
А что делают дети? Расскажи мне еще раз.
Они бегают. Они падают и ушибаются. И снова встают. Они гомонят.
И все?
Не знаю. Я и правда не знал. Я был не знаком с этим из страха и по своему выбору. Думаю, они грубые. Они орут. Они меня не любят.
Я тебе верю, бедный баббу. Что еще?
Они шустрые, да, конечно, очень шустрые. И бесстыжие.
Ах, мне это нравится! Я буду таким же!
Они порождение женщин!
Все-все?
Все-все.
Но здесь нет женщины.
Нет. Это верно. Поэтому ты не мальчик и не можешь им быть!
* * *
Проводя вместе многие часы, мы играли в нашу игру. Иногда я позволял ему это. И она ему нравилась больше всего.
Что такое человек? спрашивал он.
Я человек.
Научи меня быть человеком.
Я не мог убедить его только словами. Мне надо было ему показать. Продемонстрировать.
Если хочешь быть мальчиком, сиди ровно.
Ну вот! И он со скрипом выпрямлял спину.
Этого недостаточно. Ты должен хорошо себя вести, а иначе буду тебя бить.
Ладно. А что потом?
Надо помолиться.
Помолюсь.
Отлично: начинай, я послушаю.
Дорогой папа, возлюбленный баббу, несчастный папочка, пожалуйста, отопри дверь. Аминь.
Я не могу выпустить тебя на улицу. Ты же убежишь.
Не убегу. Обещаю.
Я внимательно смотрел на его нос. Он не стал длиннее. На всякий случай я его измерил. Четыре дюйма с хвостиком. Ребенок.
И мы продолжали игру.
Дети ходят в школу.
И я буду ходить в школу.
Они учат уроки.
Тогда я тоже буду учить.
Но это же смешно! рассмеялся я.
Но вот что я вам скажу: в моей голове зародилась идея.
Я бы хотел попробовать. Прошу тебя!
Ты убежишь!
Нет, нет, не убегу!
Я смотрел на его нос. И снова измерил. Все те же четыре дюйма с хвостиком.
Нет, вынес я окончательный вердикт.
Помоги же мне! Ты же можешь мне помочь! Отец, я знаю, ты можешь.
У меня не осталось никаких других доводов, поэтому я сделал единственное, что пришло мне на ум: запер его дома и вышел прогуляться. На воздухе я мог подумать. Мне в голову пришли кое-какие мысли.
Я шагал по улице и, должен признаться, стал мечтать о деньгах о больших деньгах, которые могли бы мне легко достаться. Почему бы и нет? Я заслуживал их после всех долгих лет жизни в нужде, разве нет? Я же был мастером, только я. Но сначала мне требовалось кое-что сделать. Чтобы заработать, следует вначале хоть немного вложить, решил я и, взяв свое пальто, отнес его синьору Паоли, владельцу самого большого магазина в Коллоди, где можно было купить все что душе угодно, и продал ему. А на вырученные за пальто деньги купил там же у Паоли поношенную детскую одежду и еще кое-что: школьную азбуку. И ну, не глупец ли я! все это принес домой.
Мы покупаем для детей одежду, чтобы она была им впору, верно? Я показал ему одежду, и его деревянные глазки округлились. Он протянул руки и надел на себя обновки: они оказались ему немного велики, но почти в самый раз. Увидев его одетым, я умилился до слез. Теперь, в стареньких коротких штанах и в рубашечке без воротника, он выглядел как обыкновенный ребенок. Было так радостно наблюдать, как вырезанный из полена мальчик листает учебник. Да, подумал я, вот тебе испытание: если отвести этого соснового человечка в школу, как на него отреагируют другие дети? Равнодушно они к нему не отнесутся, это уж точно. Они распустят о нем слухи. Деревянный мальчик станет знаменитостью. Сначала в Коллоди, а потом и во всем мире. А вместе с ним прославлюсь и я.
Да, это будет удивительное предприятие.
В тот момент я совершенно не чувствовал опасности тогда еще нет.
Я вывинтил шуруп из его спины.
Тебе это больше не нужно, мой малыш.
И тогда мой мальчик (я уже называл его мальчиком, вы заметили? По крайней мере, меня это уже не коробило), да-да, отправится в большой мир мое творение, мой манекен.
Пора тебе пойти в школу, мой сосновичок.
Папа, а как меня зовут? Мне же нужно имя, если я буду ходить в школу.
Кукла.
Это не имя.
Деревянное чудо-юдо, подумал я. Призрак, зачатый одиночеством. Диковинное существо, чудо и проклятие. Полено-привидение
Но я сказал:
Щепка, короед, опилка, стружка, лучина, хворостина, дранка, сосновик Да, твое имя должно быть производным от сосны, Пино Пиносперо, Пиносидо, Пинорицио нет, просто Пино. Ты же сделан из сосны. А уменьшительно тебя можно звать семечко. Пиноккио, то есть Сосновое семечко.
Пиноккио? в восторге переспросил он.
Да, ты будешь Пиноккио.
Пиноккио!
Пора идти в школу, Пиноккио.
До свидания, баббу.
До свидания, Пиноккио.
Я отворил дверь, и солнечный свет веером ударил снаружи, и я глядел, как он шагает в большой мир. Озаренный солнцем. Он шагал по улице в сторону школы, удаляясь от меня.
Я смотрел, как ветер теребит его одежду, словно ветер считал его одним из нас. Мне было приятно думать, что я создал творение, которое прокладывало себе путь своими ногами. Что ж, думал я, он меня прославит. Я буду прославлен как творец живого существа. И наверное, я разбогатею. Я смотрел, как он идет, какая у него затвердевшая походка, как его деревянное тело пытается притвориться человеческим. Ну и ну. Он шагал так, словно был плоть от плоти нашего мира. Я не позвал его назад, и он со скрипом двигался прочь, а я молча смотрел. Это зрелище чуть не разбило мне сердце. Он, державший свою азбуку под мышкой, казался таким воодушевленным, словно был ровней всем и каждому. Да, он ушел, мой шедевр! Он ушел в школу.