Погляди! Как испортилась погода! воскликнул он.
Я продолжал дымить.
Какие облака! Это ты делаешь облака? Ты так умеешь?
Какое интересное наблюдение он сделал! Вы понимаете? Но чем больше я его слушал, тем меньше мог оценить его слова.
Это всего лишь горит мой табак.
Я боюсь пламени.
Успокойся. Это всего лишь маленький личный костер.
* * *
Чуть позже в тот же день я увидел, как он глядит в окно на детей, спешивших из школы по домам.
Хочу быть мальчиком, сообщил он, бегать, как они, гурьбой.
Мы не можем иметь все, чего хотим.
Ты только посмотри на них, папочка! Эй! Эгей!
Отойди от окна!
Я затворил ставни. Напрасно я позволил ему выглядывать. От этого у него возникли новые желания.
Ты меня позоришь перед соседями, у которых настоящие дети, сказал я. Возвращайся на свой крючок.
Почему?
Потому что я так сказал.
А кто ты такой, чтобы мне указывать?
Тот, кто дал тебе жизнь.
Если ты мне ее дал, то я ее забираю. И с ней сбегу.
Будешь делать то, что тебе говорят.
Маленькие мальчики не спят на крючках. У них есть кроватки.
Мне что же, теперь для каждой сковородки и кастрюли сделать люльку?
Нет, только для меня.
* * *
Ставни закрыты. Мы занялись своими делами, человеческими и деревянными. Покуда я столярничал, он, с моего позволения, играл с моими инструментами. Вот список его первых друзей:
* * *
Мячик
Погнутая ложка
Ржавая стамеска
Молоток
Затупившаяся ножовка
Вскоре стемнело, и мы оба примолкли. Я ненароком поглядел на него. Он затих, и я даже подумал, что он опять вернулся в предыдущее состояние бессловесного чурбачка. Я решил, что он утратил умение двигаться. На какое-то мгновение я даже умилился перемене, словно мне следовало почувствовать огорчение, нежели облегчение. Но после долгой паузы он вновь заговорил; он просто не мог долго хранить молчание, ибо молчание не было свойством его натуры. Сначала я не понял, что это за звуки, уверенный, что это поют половицы, когда я шагал по ним, под моей тяжестью, понимаете ли, они обрели голос, не сами же они заговорили. Но и потом, когда я собрался спать и остановился у кровати, скрип не стих. Я прислушался.
Где я буду спать? спрашивал он.
Спать? Будешь спать там, где я тебя оставил, на своем крючке. А ну-ка спать! Что за выдумки! Ты же не можешь спать. Это свойство животных.
Вопль. Громкий скрип дерева. Я расслышал в скрипе слова.
Кто же я такой?
Ветка! сказал я. Сук. Обрубок.
Гневный скрип.
И снова вопрос, гораздо тише:
Но кто же я?
И я подумал: ты нечто невозможное.
Я сделал что-то не то. Монстр, подумал я. Ужас!
Дорогой, наконец выдавил я, ты просто кусок дерева.
* * *
Я устроил ему кроватку в небольшом деревянном коробе и дал полотенце вместо одеяла. Теперь я думаю об этом с радостью. Он был несказанно счастлив, этот чудак. Вскоре он закрыл глаза. Я наблюдал за ним. Мне даже показалось, что его маленькая грудь поднималась и опускалась. Он куда приятнее, подумалось мне, когда лежит спокойно и не голосит. Мне так понравилось на него смотреть, что я взял карандаш и нарисовал его, лежавшего неподвижно, словно бессловесное чучело, вроде витринного манекена. Фиктивный человек. Но я рисовал его так, будто это был спящий ребенок. Искусно вырезанная фигурка, похвалил я себя. Моя лучшая работа. И чем дольше я глядел на него, лежавшего неподвижно, тем больше он напоминал мне маленького мальчика. Много позже, когда мне пришлось поместить его лицо рядом с лицом живого человека, сходство не оказалось столь убедительным. А когда сравнивать было не с чем, вполне можно было поверить в его одушевленность.
Какое же чудесное изделие я создал! Какое творение! Воистину ожившее дерево. И вдруг я ощутил гордость за самого себя, за свое творение. Я почувствовал себя исполнившим свое предназначение. Глупец.
Это мое творение, прошептал я.
* * *
На другой день я не стал отпирать дверь и открывать ставни. Я еще не был готов дать ему свободу кем бы он ни был. Когда я проснулся утром, оказалось так странно увидеть, что он еще жив. У меня словно гора с плеч упала! Он играл с вещицами, которые я ему дал.
Я разговаривал с ложкой, сообщил он, нарушив покойную тишину. Я обменялся парой слов с молотком. Я пооткровенничал со стамеской. Послушай, я знаю, что на уме у твоей ножовки.
О чем ты?
У них есть тайный план. Вот о чем.
У них? План?
Именно! Они планируют мятеж. Ты знал, что твой карандаш тебя терпеть не может?
Как так? Это же обычный карандаш.
Но он мне все рассказал!
Неправда.
Это слова карандаша. Его зовут Эрнесто. В нем сохранилась частица предыдущей личности, в бедняге карандаше. Думаю, раньше он был гораздо выше. А ты его укоротил, постоянно затачивая. Ты превратил бедного Эрнесто в коротышку.
Ложь! Ты лжешь!
Нет, я говорю правду, настаивал он, и в тот момент кое-что случилось.
Могу поклясться на Библии, я не вру, клянусь!
Нос нос деревянной куклы, и так изрядный вдруг удлинился!
О, непослушное дерево! О, непонятная жизнь!
Правду. Правду. ПРАВДУ! продолжало деревянное изделие, точно не замечая, как жутко растет его нос.
Некоторое время я наблюдал, как этот нос удлинялся и толстел, так что я испугался, что он упрется в стену. Нос вырос настолько, что его хозяин потерял равновесие, качнулся и упал вперед. Что за уродство! Что за скверный отросток! Мерзкое зрелище. Я не на шутку перепугался.
Я вытаращился на этот нос, на эту мерзость, недостойную жить, но живую, и в ужасе завопил.
И, словно откликаясь на мой вопль, ибо ужас, как вам должно быть известно, весьма заразителен, мое изделие само пришло в ужас. И завопило следом.
А-а-а-а!
А-а-а-а!
Что такое? кричал он.
Не знаю Твой нос!
Останови его! Прошу, останови!
Но я не знаю как.
Он мне неприятен.
Это была мертвая древесина, сказал я. Я уверен. Ничего не понимаю. Нос в одно мгновение вырос так, как дерево растет несколько лет.
Помоги мне! Он такой тяжелый!
Думаю, он перестал расти.
Он такой длинный!
Наверное, я смогу его укоротить.
Как Эрнесто?
Деревяшка, начал я опасливо, потому как я начал бояться неодушевленных предметов, этот карандаш действительно зовут Эрнесто?
Да, а мячик зовут Паоло. Так он сказал.
Нос вырос еще. Торопливо, юрким движением напоминая рептилию, растягивающую свое тело. Неестественно, вопреки законам природы. «Друг мой, сказал я себе, в этот самый день ты окончишь свою жизнь. Вся комната покроется ветками, подумал я. И вскоре они пронзят меня, что стрелы твоего Святого Себастьяна».
А он продолжал говорить. Этот деревянный человечек с лезшей из него жизнью, буйно ветвившейся на моих глазах. Это явно была аберрация, и вместе с тем ибо я воспитан на Библии, происходившее казалось чудом. Разве нет?
А молоток зовут Витторио, продолжал он скрипеть. Сковородка Виолетта.
А нос все рос и рос.
Останови его! Останови! вскричал манекен.
Мне вот интересно: это тоже правда, сосненок мой? спросил я, потому что мне в голову пришла одна мысль. А может такое быть, что рост твоего носа связан с твоей ложью? Твой нос растет всякий раз, когда ты врешь! Давай-ка проверим, а? Итак: все эти предметы, деревянный мой, вправду с тобой говорили?
Они гово проскрипел он, и нос тотчас ожил, выбросив в стороны несколько веток. Нет! Я все придумал. У меня тут нет друзей. Я вообразил их голоса. Я соврал.
Он умолк, и нос прекратил расти.
Ха-ха! расхохотался я, когда правда вскрылась. Чудесно! Ты не должен врать, мой сосновый дуралей, ибо когда ты врешь, происходят странные вещи. И если ты не прекратишь врать, то в конце концов станешь кустом в горшке. Тебя сунут головой в землю и вроют твой нос-корневище поглубже.
Я не должен врать, повторил он в полнейшем смятении.
Или произойдут страшные вещи.