Да так, отозвался я с заднего сиденья. Кино в голове кручу. Задом наперёд.
Раньше нужно было думать, раньше, назидательно сказал молодой оперативник, сидевший рядом и крепко сжав правое запястье. На зоне тоже фильмы крутят. «Чапаева» там, комедии всякие. Про заблудших людей в том числе
Молодой его помощник, напряжённо сидевший рядом со мной, как посажённый отец, отозвался со странной для ситуации весёлостью:
Во-во! «Джентльменов удачи» вчера смотрел. В «Звезде» премьеру крутили. Типичная комедия о заблудших
«Значит, обо мне», подумал я. Пожилой словно прочитал мои мысли.
Разберёмся, джентльмен неудачи, обернувшись ко мне, серьёзно сказал следователь КГБ, кто ты: заблудший сын своего Отечества или осознанный враг социалистического государства?
В слове «враг» пожилой почему-то произнёс двойную согласную «Р», и звук получился рычащим, как у сторожевого пса, который только принюхивается к чужаку.
Заблудший, заблудший, эхом отозвался я. Блудный сын отечества своего
Видно, что обоим послышалась некая ирония в моём голосе, потому как молодой хмыкнул:
Юморишь, парень? А дело-то нешуточное.
И я увидел, как его старший коллега кивнул головой, подтверждая слова напарника.
* * *
Месяц назад я был в гостях у своего армейского товарища Андрюшки Чернышова, с которым год вместе служил после института под Уссурийском. Андрей не был «одногодичником», за какой-то самоиздатный журнал, который он редактировал в университете, его отчислили из вуза. Он загремел в армию, но демобилизовался с хорошей характеристикой. И вскоре восстановился на третьем курсе истфака университета.
Короче, из Москвы я вернулся домой с царским подарком, о котором в те времена, когда начавшуюся было «оттепель» в обществе снова сковали морозы, я и мечтать не мог.
Всего несколько дней я держал запрещённые у нас в стране книгироман Булгакова «Мастер и Маргарита», повесть Александра Солженицына «Раковый корпус» и «Библию» (все они были изданы издательством «Посев», находившимся тогда во Франции) в диване, куда убиралась мною постель. Но потом словно бес попутал. Или скорее всего сработал «синдром пастушка». Это старая легенда о пастушке, который, узнав про ослиные уши царя Мидаса, не в силах держать в себе тайну, убежал подальше в степь и орал там до одури: «У царя Мидаса ослиные уши!», думая, что его никто не слышит. Да забыл мальчишка о тростнике Кто-то срезал тростинку для дудочки, и та запела для всех услышанную от пастушка песню: «У царя Мидаса ослиные уши!»
Короче, три запрещённых книжки (роман «Мастер и Маргарита» был без купюр советской цензуры, а вырезанные ею абзацы были восстановлены курсивом) я принёс в свой кабинет пропаганды, положил на край стола и сам предложил Маше Кудимовой, сотруднице моего отдела и бездарной поэтессе, прочесть «Раковый корпус».
И пошло, поехало За месяц книги перебывали у десятка (или более?) человек. За «криминальным чтивом» опасливо спускались знакомые (и не очень) журналисты третьего этажа, где располагались редакции двух областных газет«Калининской правды» и «Калининской недели». Я был щедр, как уличная девка. Никому не отказывал, гордился, что я, и никто другой, кроме меня, не обладал такой ценностью. Это, как я сегодня понимаю, было дешёвое пижонство. И давал я почитать ценные книги даже не по простоте своей и доброте души, а по выработавшейся ещё в студенческие годы привычке: прочитал самдай прочесть товарищу. Последнее, когда речь идёт о криминальном чтиве, у правоохранителей всех времён и народов считается отягчающем обстоятельством.
* * *
В тот год за городом горели торфяники. Дым заходил в город со стороны Ржевских болот, удушливым одеялом укутывал город, стелился по-над живописной и юркой Тверцой, неторопливой Волгой, а в ветреные дни смог даже добирался до столицы, почти за двести вёрст.
«Торфяники горят», разводили руками отцы города в телевизионных интервью, промокая платочками покрасневшие глаза. А мне казалось, что синим огнём горел я.
Один из кагебешников, глядя в редакционное окно на задымленный Студенческий переулок, где располагался Дом печати, спросил задумчиво: