Я, наверное, пойду
Она мигом собралась, захватив с собой какой-то саквояж со стола. Обожгла Андрея глазами, плотно прикрыв за собой дверь. Андрей молчал, стараясь не смотреть на рыдающую жену.
Ты как? выдавил он из себя, отводя глаза в сторону. Темное пятно на земляном полу выдавало точнее всего место произошедшего.
Голос мужа, будто бы отрезвил Валентину. Она встрепенулась. Вытерла слезы, боясь показаться ему слабой и беспомощной. Нет! Ее он такой не увидит!
Нормально! Сейчас все пройдет
Держась за стенку, она встала. Слегка покачиваясь подошла к столу. Расстрепанная, зареванная. Усилием воли Андрей сдержал желание ее обнять.
Как так вышло?
Подошла на осмотр. Он схватил за шею Валя потерла гортань, на которой уже начали краснеть отпечатки крепких мужских пальцев. У нее всегда была нежная кожа, на которой оставались следы. Должны были остаться и следы их утех с Клименко.
При мысле о ее любовнике злоба снова всколыхнула его сердце. Затмила голос рассудка, и вместо объятий, он с наигранной небрежностью процедил сквозь зубы:
Потянуло на голых мужиков? понимая, что поступает неправильно, он не мог сдержать душившую изнутри его ревность.
А то! улыбнулась заплаканная Валентина. И даже не успела убрать голову, когда звонкая оглушительная пощечина прилетела ей справа. Боль обожгла кожу, лопнула губа, ненароком попавшая под удар. Женщина отшатнулась, упав на стол. Как и тебя на голых бабДумаешь я не видела размазанную помаду на губах Бергман?
Слушай, ты! Коноваленко пробила дрожь. Он мгновенно оказался рядом с Валентиной и схватил ее за запястья. Грубо встряхнул, как тряпичную безвольную куклу, желая сделать ей, как можно больнее, до хруста сжимая челюсти, чтобы сдержать крик.
Бей! Что же ты открыто взглянула она ему в лицо. Бей! Лучше смерть, чем такая жизнь с тобой!
Андрей медленно выдохнул. Отпустил захват, давая супруге волю.
Рад? Или сам не гам, и другому не дам? Убей, пусть меня закопают во рву вместе с этимБей! Ты же здесь хозяин, тебя прикроют! А про жену скажешь, что пошла в лес по грибы, да сгинула. Ты же для этого меня сюда за собой притащил? Чтобы восстановить репутацию гулящей женщины? Бей! Я его все равно люблю! Слышишь! Люб-лю!
Коноваленко побледнел. Слова Валентины резанули его, будто острый нож по едва начавшей заживать ране. Снова и сноваВсе больнее и больнее
Бей!
Он молча развернулся и побрел к выходу. Его плечи как-то уж слишком обреченно обвисли. В мгновение ока он постарел на много десятков лет вперед. Вале даже стало его жаль.
Что же ты?! прокричала она ему в след, но входная дверь тихонько скрипнула закрываясь, не в силах объяснить самой себе почему, женщина разрыдалась. Муж просто ушел, так и не закатив скандала
ГЛАВА 16
Когда я вернулся назад, весь осмотр уже прошел. Зэков загнали в один барак, в котором мгновенно стало душно от большого количества немытых, грязных вонючих тел, заполнивших маленькое помещение. Вся наша хибара представляла собой длинное узкое, словно пенал, сбитое из неоструганных, необработанных досок строение. Сквозь широкие щели в стенах падал свет от прожекторов на вышках. В противоположном конце барака виднелось зарешеченное маленькое окошко, над которым покачивалась в такт сквозняку керосиновая лампа. По обеим сторонам высились нары, сколоченные кое-как, в три яруса, на каждом из которых грелись испуганные люди, кутаясь в свои потертые обмотки. Лишь возле окошка подручные Кислова, откуда-то взяв тюк сена, расположились более или менее комфортно. Я осмотрелся в поисках Качинского с отцом Григорием, поймав на себе напряженный взгляд ворья, которое лишившись своего главаря, все же не решилось на обострение конфликта, проводили меня, сверля глазами, но промолчали, многозначительно кивая.
Товарищи по несчастью заняли место в середине. С удивлением и благодарностью я заметил, что нары для меня они тоже забронировали в соответствии с возрастом. Отец Григорий расположился внизу, Качинский на второй полке, а мне достался третий ярус. Я молча проследовал к ним, напряженно о чем-то беседующим.
А я говорю, что ушел он красивоРазом отмучился спорил Лев Данилыч, разгоряченно размахивая руками. Тебе завтра еще лес валить, да деревья таскать. А ему уже ничего и не надоЗакопали и забыли.
Грех это, Лёва качал головой батюшка, пытаясь сильнее закутаться в телогрейку. А если бы он врачиху эту порешил? Ведь была в его глазах какая-то обречённость? Или Ковригин, упаси Господь, промахнулся? Что тогда?
О чем речь? присел я рядом с ними, только сейчас чувствуя, что несмотря на внешнюю духоту по ногам ощутимо тянет холодом.
О, Саша обрадовался отце Григорий, расправляя свою шикарную бороду. А мы думаем куда ты пропал? Уже тревожиться начали
В основном отец Григорий! едко усмехнулся Качинский.
Головко вызывал, коротко пояснил я, не желая распространяться про вербовку.
Стучать склонял? понятливо кивнул бывший белый офицер.
Вроде того! отмахнулся я. А у вас какие новости?
Медосмотр прошли
Не то слово! хмыкнул Лев Данилыч, поглаживая худой живот, выглядывающий из-под потертой телогрейки. Отобедать бы сейчасКосулю в трюфелях, да вина для согреваГодика этак восемьсот какого-нибудь.
Эка, тебя понесла нечистая! Хотя от кагорчика я бы тоже не отказался.
Стоп! остановил я их вялую перебранку. И что было на медосмотре?
Один из Фединых парней доктора захватил, начал рассказывать Качинский, устраиваясь поудобнее на жестких нарах, на которых как не повернись, а сук все равно упирался тебе куда-то в бок, грозился шею сломать, если с лагеря его не выпустят живым и здоровым
И что?
Голову Ковригин ему прострелил. Отличный выстрел! похвалил Качинский. Метров с пяти прямо между глаз, аккуратненько такЭто я тебе. Как бывший офицер говорю.
Дела
Ах, какая же там докторПомню в Юго-Западной Пруссии у нас тоже такая была сестра милосердия. Любо-дорого глянуть!
Грех это заканючил свое отец Григорий.
Какой же грех, батюшка? возмутился Качинский, улыбаясь. Любил он подтрунивать над своим старшим товарищем. Коли природой так заложено у нас? Не хотел бы, Господь, чтобы мы размножались, сделал бы нас бесполыми. Ан, нет
Грех все ж
Слушать дальше их перебранку я не стал. Усталость от сегодняшнего тяжелого дня взяла свое.Я подтянулся на руках и кое-как взобрался на третий ярус, почти под крышу. Откуда весь барак был виден, как на ладони. Испуганные, уставшие безмерно люди медленно засыпали. Все тише становились разговоры, все сильнее холодало. На скрипучей проволоке керосиновую лампу швыряло из стороны в сторону под порывами ветра. Именно под ее надрывный скрип я уснул, наплевав на боль в бока от неоструганных брусьев.
Всю ночь мне снилась ВалентинаВдвоем мы с ней гуляли по парку Горького. Наблюдая, как малышня резвится на качелях и аттракционах. Вокруг слышался детский смех, царило веселье и оживление. Валечка тоже была в приподнятом настроении. Она шутила, смеялась, держа меня крепко за руку, без умолку болтала, изредка зарываясь лицом в букет, подаренных мною ромашек. Сон был добрый, приятный, и оттого пробуждение от резкого окрика дежурного оказалось почти шоковым.
А ну-ка подъем, скотина безмозглая! заорал он, остановившись на пороге барака, уперев руки в бока, грозным взглядом осматривая всех нас. Позади него клубился холодный морозный пар. За ночь ударил мороз, температура опустилась почти до двадцати ниже нуля, и в бараке ощутимо похолодало. Подъем, я сказал! Вас наше Отечество, Родина ваша, твари тупоголовые, не расстреляла за проступки ваши только для того, чтобы вы ей пользу приносили, обезьяны африканские, а не дрыхли, как бояре, до обеда!
С трудом я продрал глаза, ощущая, что сильно за ночь продрог. Тело немного колотило ледяная дрожь, заставляя кутаться в щупленькую телогрейку почти по шею. Ниже меня заворочался Лев Данилыч, отец Григорий уже занял свое место внизу, тер заспанные глаза, привыкший за срок в СИЗО к таким экстремальным побудкам. Помятая борода торчала в разные стороны.
Я осмотрелся. Барак медленно просыпался, что, безусловно, нервировало нового конвойного. Его я видел первый раз, крепко сложенный, нагловатого вида, с лихо сдвинутой шапкой-ушанкой почти на затылок. Он хамовато окинул нас взглядом, сонных, замерзших, заспанных, а потом неожиданно для всех достал пистолет и сделал выстрел в потолок. Потянуло пороховой гарью.