На какой-то стадии опьянения поняла, почему люди ломаются и превращаются в зависимых от пойла нелюдей. Они не могли смириться с душевной болью, подыхали в ней, не справлялись с желанием вылететь из окна. Кто-то справлялся, имея в зачатках силу воли, кто-то, как я спасался от губительных, безвозвратных решений.
А утром всё вернулось, и внутренняя, и душевная, и головная боль. Она была сплошнойострой, ноющей, тупой, слившейся со мной и грозящейся стать постоянной спутницей дальнейшего существования. Ужасающее, густое, концентрированное варево отчаяния и безнадёжности. Первой мыслью было заправиться ещё, поправить здоровье зельем и уплыть в состояние пластилиновой пустоты, но случилась тесная дружба с керамическим другом, то ли с перепоя, то ли по милости токсикоза.
Отползая на четвереньках от унитаза и растягиваясь возле стены, я понимала, что одна не вытяну, либо сопьюсь, либо залезу в петлю, либо просто сделаю свой последний шаг. Захотелось почувствовать нежные касания, успокаивающие меня, когда мамы вдруг не стало, услышать родной голос, напевающий в те тоскливые вечера колыбельную. Руки сами потянулись к телефону, включили его и набрали сначала Веру, а затем Надю. Я боялась остаться одна.
Во дворе дежурил Вадим и вторая машина сопровождения. Почему отец не заставил забрать меня домой, а оставил надсмотрщиков у подъезда? Выяснять я не стала, сбежала с другой стороны дома, воспользовавшись помощью подруги и окном соседки бабы Сони, живущей на первом этаже. Не считая встреч с Серёгой во время лекций и посещения библиотеки, так я бежала впервые, и мне было на всё плевать. Днём раньше, днём позже, папа всё равно получит своё, а сейчас я вряд ли его бы выдержала, и вряд ли смогла бы промолчать.
Из такси выносила себя с трудом, придерживаясь за дверь и осторожно передвигая ногами. Солнце нещадно палило совсем не по-майски, ветер забыл, что ему надо дуть, а тряска во время дороги укачала вестибулярный аппарат. В этот момент я не понимала, что люди находят в употребление водки, и похмельный синдром перечёркивал на нет всю эйфорию от пьяной ночи.
Нехорошо выглядишь, Любаш, поднялась из-за стола Вера и бережно обняла меня. Случилось чего? Заболела?
И случилось, и заболела, повторила за ней слова, кутаясь в объятия Нади.
Мы сидели долго, пили чай и сосем не тревожили повисшую тишину. Сёстры не торопили, лишь кидали обеспокоенные взгляды и давали ту самую паузу, что позволила собраться и начать разговор.
Меня бросил парень, женился на другой, а я жду ребёнка, выпалила на одном дыхание, пока слёзы не начали сжирать слова. Надо делать аборт, чтобы отец не узнал.
Конец речи провыла, втираясь лицом в плечо и отдаваясь своему горю. Боль новой волной накрыла чернеющую пустоту, а я так надеялась, что, выговорившись, мне станет хоть немного легче.
Люб, солнышко, послушай меня, пожалуйста, накрыла мою кисть тёплая ладонь Веры. Тебе нельзя делать аборт и убивать малыша. Могут возникнуть негативные последствия, что ты после них не сможешь родить. Я помогу, заберу тебя у отца. Мы уедем. Дай только мне немного времени, чтобы уйти от Бориса.
Зачем тебе от него уходить? удивилась Надя. У вас же стабильная, почти счастливая семья.
Счастливая, как-то грустно улыбнулась Вера и сжала мою руку. Думаю, пора прикрыть завесы счастливого брака, в который продал меня отец.
Она рассказывала с непроницаемым, отстранённым лицом, говоря тихо и бездушно, а у меня шевелились волосы и подступала тошнота. Её речь была похожа на бред сумасшедшей, но фотографии, выуженные из недр скрытого облака, подтверждали Верины слова. Как она могла нести в себе весь этот ужас много лет, не выпуская скелетов из шкафов? И как отец мог бросить её в этот ад, спокойно живя и строя империю Белова.
Я отложила деньги, у меня много драгоценностей, которые можно продать, с лихорадочным блеском в глазах уверяла она, выплыв из кошмара. Нам хватит надолго. Мы сбежим, поселимся заграницей, будем растить твоего малыша. У нас всё получится. И Надю с собой возьмём. Да, Надюш? Ты же поедешь с нами?
Вряд ли, сжалась Надюша и прикрыла на несколько секунд глаза. Хорошо, если я увижу племянника, или хотя бы услышу. Раз у нас день откровений, то я хочу сделать признание. У меня, девочки, рак. Скорее всего, через год я не буду уже ничего видеть, или не станет меня.
Глава 10
Надежда
Что я ждала, признавшись Матвею в своей болезни? Скорее всего слов, что нам было хорошо вместе, но геморрой ему не нужен. Хотя, в глубине души тлела надежда услышать обратное. Мужчина оправдал мои жалкие надежды, неожиданно прижав к себе крепче и заглянув в глаза.
Тогда я сделаю этот год для нас долгим и счастливым, уверенно прошептал он и в ожидание уставился на меня.
Так и не ответила на его предложение переехать и жить с ним, раздумывая, смогу ли возложить на него такую ответственность за женщину, появившуюся на горизонте только вчера. Имела ли я право испортить значительный кусок жизни этого потрясающего мужчины, оставив после себя не самые приятные воспоминания.
Мне нужно время разобраться в себе и подготовить отца, отговорилась, цепляясь сильнее и боясь отпустить свой якорь, страшась ощутить в руках пустоту, не желая пройти через это одной.
Наверное, уже в эту минуту я знала, что уйду из дома к нему, просто женская сущность подвластна сомнениям и раздумьям, зачастую на пустом месте. В семье такие качества для нас были роскошью, лишь молчаливое согласие и рабское послушание.
Слишком дорого сейчас время, не согласился Матвей, урча как змей-искуситель, соблазняя каждым лёгким касанием. Нам нельзя упустить и минуты.
Не знаю, сколько бы мы спорили, ходили кругами, мерялись отговорками, но нас прервал телефон, и звонившей оказалась Любаша, попросившая встретиться в кафе. Её голос дрожал от напряжения, а расстояние не смогло скрыть слёз.
Вылетая из автомобиля Матвея, не могла предположить в какую сторону завернёт наша беседа, и в какой заднице окажутся наши жизни. Смотрела на Веру и не могла проглотить её слова. Слишком они были неусвояемы, несъедобны, ядовиты. На фоне её существования беременность Любы и мой недуг смылись на второй, третий, десятый план.
Восемь лет жить с ублюдком, убившем собственного ребёнка, оказавшегося не того пола. Восемь лет терпеть избиения, издевательства и моральное насилие. Восемь лет мириться с предательством отца, позволять обнимать себя на общественных мероприятиях, скрывая под одеждой результаты побоев и зная, что косвенно это его рук дело.
Я, всего лишь малый грех на душе отца, как и вы, грустно качнула головой Вера. Все эти годы я жила с уверенностью, что именно он убил маму.
Это признание обрушилось фантомной боль, пережитой десять лет назад. С уходом мамы исчезла нежность, забота и тепло, исходящее от рук и сердца. Потеряв её, мы враз стали сиротами при живом отце, не знающем что такое любовь и снисхождение к своим детям.
Ты что такое говоришь, Вера? с обидой спросила младшая сестра. Она умерла от инсульта. Так сказал папа и врач.
Отец всегда её поколачивал, а в новогоднюю ночь не рассчитал силы и избил, доведя до больницы, со злостью выплюнула Вера. Я всё слышала. Он нашёл у неё противозачаточные таблетки, кричал, что ему нужен сын, а мама плакала и пыталась объяснить о запрете врачей рожать ещё одного ребёнка.
Хотелось материться и, кажется, изо рта вылетело несколько крепких слов, только как-то повлиять и исправить ситуацию они не могли. Не знаю, кого из твареподобных мне хотелось убить больше. Прошлое рушилось, утягивая в руины с собой настоящее, такое же лживое, как и вся наша жизнь. Сплошная ширма, скрывающая нутро отца, оказавшееся прогнившим насквозь, прячущая гнусную реальность «счастливого» Вериного брака, уничтожающего всё живое, и ставящая нас в позу рака, разворачивая к будущему задницей.
Мы должны действовать совместными усилиями, должны держаться друг друга, чтобы уйти от гнёта отца и научиться дышать свободно, уверяла Вера, а я осознала, насколько важно уберечь Любу и сохранить её малыша. За месяц-два я подготовлю почву для побега, добуду документы и сниму дом.
А если папа узнает о беременности? сжалась от страха Любаша. Он убьёт меня, как маму.