Брось все!крикнул я.
То ли вода поднималась слишком быстро, то ли дорога здесь понижалась, но вода достигла мне до колен. Я почувствовал, что теперь мы уже рискуем жизнью. Я слышал хриплое дыхание Мириам. А потомгромкий всплеск: она упала и теперь пыталась встать в пенном водовороте.
Нога,простонала она.Не могу...
Она была метрах в тридцати от меня. Течение покачивало меня, будто дерево с подточенными корнями. Мириам удалось встать на одно колено, теперь она собирала свою поклажу. Я прошел еще метр-два. Вот мы и умрем оба, по-идиотски, умрем по ее вине, потому что она не желает расстаться со своими картинами, красками, кистями! Подул легкий ветер с берега и нагнал волны, вмиг разрушив нечеловеческое спокойствие морской глади. Поглощенный водой Гуа стал длинным пенным гребнем, стоячим волнением, и посреди него мы устремлялись друг к другу. Мириам наконец встала на ноги.
Франсуа!воскликнула она сияя.
Не двигаясь с места, протягивая вперед руки, я прикинул свои силы. Да, я, пожалуй, смог бы преодолеть дистанцию, что нас разделяла, и вернуться с ней вместе.
Франсуа!
Клянусь, я не хотел ее убивать. Стремление спасти ее ни на секунду не ослабевало во мне. Ветер усилился. Запахло сеном, запахло моей землей. Ветер донес приглушенный далекий лай. Этот мирный, полный воспоминаний ветер решил все за меня. Слезы застлали мне глаза. Я отступал осторожно, словно опасаясь оставить следы своего бегства по морю. Мириам не сразу заметила, что я удаляюсь от нее. Ища ногой твердой опоры, она сделала шаг, и щиколотка подвела ее снова. Она упала навзничь, подняв тучу брызг, и громко крикнула:
Франсуа!
От прозвучавшего в ее голосе ужаса у меня скрутило кишки. Сам я был вихрем инстинктов, борющихся против смерти, но посреди бури возмущения мерцала жесткая трезвая точка, и я повторял себе поговорку Суто: «Пришивают кожу покойника на живого». Колдунья умрет, я освобожусь и снова буду со своей Элианой! Я продолжал пятиться, всеми силами противясь течению, которое так и норовило сбить меня с ног. Мириам приподнялась на руках. Теперь я ее боялся. Она могла еще долго бороться.
Франсуа!
Но это усилие было последним. Руки ее ослабели. Она продолжала сопротивляться, но течение подтолкнуло ее и лишило всякой опоры. Дорога исчезла. Мириам лишилась поддержки дамбы. Обессиленную, ее понесло течением прилива. Я видел, как ее уносило, и меня самого били усиливающиеся волны. Все кончилось. Я остался один с потерпевшим крушение автомобилем, откуда по-прежнему неслась музыка и лился свет. Я повернулся лицом к маяку и спросил себя, хватит ли у меня сил до него добраться. Я чувствовал, как меня приподнимает и пытается унести прилив. Я тоже рисковал разделить участь Мириам. Немая жизнь словно бы одушевила почву, от которой я силился не оторваться, и на каждом шагу мне приходилось противостоять целому морю. Я яростно боролся и ни о чем не думал. Убежище было рядом, оно высилось словно замок. Оно уже чуть не нависало надо мной. Ледяной ветер охлаждал мое потное лицо и дыхание, обжигавшее мне горло. Вода доходила уже до живота. Всё решали минуты: четыре или пять лишних, и я утону. В конечном счете я так и не знаю, было ли у меня время, чтобы спасти Мириам. Об этом я непрестанно спрашиваю себя и буду спрашивать до конца своих дней.» Я уцепился за ступеньки и упал животом на бетонный цоколь возле чемоданов. Прижавшись щекой к камню, слушал, как бежит во мне кровь. Потом мне стало страшно. Мне показалось, что я еще не в полной безопасности от поднимающейся воды, и я задыхаясь взобрался по железным перекладинам между балками на помост. И сразу увидел полу-затонувшую машину. Фары ушли под воду, но все еще светили, так что море перед машиной было призрачно-зеленым, зато музыка смолкла. Я вглядывался туда, где исчезла Мириам. Прислушивался. Но слышал только глухой плеск волн, бьющих в цоколь маяка. Я попытался разглядеть время на своих часах, но безуспешно. Однако мне не составило труда прикинуть, что Гуа я покину не раньше семи утра.
Долгое тяжелое бдение началось. Я разделся, выжал брюки, вылил воду из туфель. Растерся. Обошел помост. Я по-прежнему пребывал в некотором ошеломлении. Все свершилось так быстро». Я уходил от реальности, перебирая наши оплошности, как будто было возможно остановить время, вернуться назад и избежать трагедии. Мириам погибла. Я убил ее. Убил защищаясь. Нет! Все куда сложнее, куда запутанней. Я давно уже тяготился ею и внезапно увидел удобную возможность». Я знал, что я и виноват и не виноват, вопрос только в том, в какой мере я виновен и в какой неповинен. Мне и самому никогда не разобраться в этом клубке намерений, поводов, целей». Я стыдился и вместе с тем чувствовал несказанное удовлетворение. Фары машины погасли, и мои мысли потекли по другому руслу. Мириам никому не говорила о нашем отъезде. Если мне повезет и никто не увидит меня на этом помосте, если я сумею вернуться незамеченным, если успею уничтожить свою исповедь и спрятать деньги до пробуждения Элианы, мне не о чем будет волноваться. Ронги мне опасаться нечего. Я не сомневался, что она мне друг. Она и никому не скажет о моей связи с Мириам. Найдут «дофину». обнаружат исчезновение Мириам, выловят ее тело в заливе и сочтут это несчастным случаем. Да это и есть несчастный случай. Никакое расследование не может привести ко мне. Установить, что я. был с ней в машине, невозможно. К счастью, оба моих чемодана остались в моей старушке. Нужно будет только сесть на вечерний автобус, и я пригоню свою машину назад. Я влез в брюки: на мне они высохнут куда быстрее. Надел носки и спустился на цоколь маяка. Волны ударялись в препятствие и обдавали меня пенными брызгами. Крепко держась за лестницу, я столкнул ногой в воду чемоданы, картиныпоследние улики. Их унесло течением. Я словно во второй раз утопил Мириам. Я вернулся на свою голубятню, и ужас содеянного проник в меня будто леденящее дыхание смерти. Напрасно я пытаюсь найти себе оправданиея преступник, поскольку злое намерение и совершает преступление, так я думаю... Я уничтожил чудовище. Можно ли назвать убийцей того, кто уничтожил чудовище?» Так до самой зари меня раздирали укоры и сомнения. На рассвете вода отошла уже довольно далеко. «Дофина» вся в грязи стояла в дюжине метров от дороги. Солнце осветило море до самого горизонта. Оно было пустынно. Я посмотрел на дамбу в стороне острова. Никого». В стороне Бовуаратоже. Я спустился к самой воде. Течение отлива уже ослабело, но нужно было еще подождать. Зубы у меня выбивали дробь. Туфли, подсохнув, заскорузли и жали. Наконец я пошел на риск. Я пустился в путь, когда вода доходила мне почти до бедра. Поначалу идти было очень трудно. Но когда я миновал «дофину», дорога стала подниматься, и я двигался уже гораздо быстрее. Солнце согревало мне лицо, грудь. Мне стало еще легче, когда я стал держаться рукой за вешки. Берег приближался. Вода доходила мне уже только до щиколоток. Потом я ступил на сухое асфальтированное шоссе, оставив Гуа позади. Время было около половины седьмого. Правильно я сделал, что не стал дожидаться конца отлива и спустился с маяка: вдалеке появился грузовичок. Я не стал идти по шоссе, свернул и добрался до дома задворками. Элиана еще спала. На моем столе по-прежнему лежал конверт и деньги. Я запер их в ящик, разделся и выпил немного спиртного, чтобы согреться. Я умирал от усталости, но теперь я был вне опасности. Несколько минут я продремал в кресле. Элиана, проснувшись, увидела меня в халате с опухшими глазамиточь-в-точь как если бы я едва поднялся с постелии простодушно спросила:
Ты хорошо спал? Я даже не слышала, как ты лег...
Я молча поцеловал ее.
Вечером того же дня началось расследование. Повсюду только и говорили что о несчастном случае на дамбе Гуа. Еще через день газеты поместили фотографию Мириам. Рыбаки обшарили весь залив. Я сидел тихо. Съездил за своей машиной. Разобрал чемоданы. Все свое время я проводил у постели Элианы: от своего последнего приступа она оправлялась очень медленно.
Ты выздоровеешь,твердил я,тебе уже гораздо лучше.
Здоровье Элианы было моим единственным воздаянием и оправданием тоже. Мне было необходимо это утешение, потому что я вновь и вновь проживал сцену на дамбе. Да что я говорю? Все события этой весны я пересматривал вновь одно за другим. Мириам умерла, исчезло ее отравляющее воздействие, и я больше уже ничего не понимал. Все, что казалось мне бесспорным, теперь представлялось сомнительным. Потому я и взялся за перо. Писал я как одержимыйне только послеобеденными часами, когда Элиана спала, но и ночами... Элиана со свойственным всем больным эгоизмом не обращала внимания на мое искаженное мукой лицо. Она прилагала все силы, чтобы выздороветь. Она начала смеяться, шутить. А я? Я судил себя. И я себя казнил. Я мог бы постараться обо всем позабыть. Следствие завершилось. Тело Мириам пока не нашли. «Дофину^ доставили в Бовуар. Я видел, как ее везли туда, всю в тине. Газеты перестали писать о несчастном случае. Никто не пришел ко мне с вопросами. Да, конечно, я мог бы все забыть. Но рассказ, доведенный мною до конца, повергает меня в отчаяние. Я не забыл ни единой детали. Откуда появилось ощущение, что я что-то упустил или не так истолковал то или иное событие, те или иные обстоятельства?! Подлинная моя вина именно в этом! Я знал, что Мириам хотела убить Элиану. Я видел колодец с веревками спасателей. Видел открытый люк. Видел забинтованную щиколотку Мириам. Видел Элиану почти что при смерти. А потом Мириам утонула на моих глазах. Она звала меня четырежды, и как бы это сказать? Если бы она была той, за кого я ее принимал, она бы не звала меня таким голосомголосом, которому я верил до последней минуты. Вы прочтете мой рассказ. Возможно, вы поймете то, в чем я не сумел разобраться. Я принял решение. Я пойду и сознаюсь. Это необходимо. Чемодан я приготовил. Он у меня в машине. Я уеду поспешно, как уезжаю обычно по субботам. Перед отъездом поцелую Элиану. Потом отправлюсь в Нант и стану узником. Я дал погибнуть Мириам, чтобы защитить Элиану.