С первыми лучами солнца я уже ехал по Гуа. Я был готов извиняться, унижаться. Мириам рисовала в гостиной. Она бросилась в мои объятия. Кратковременная разлука свела с ума нас обоих. Мы засыпали вопросами друг друга. Я рассказал ей об этих четырех днях без нее. Я лечил коров, лошадей, что еще? Постригся вот... Мы рассмеялись. Я прижал ее к себе. Оначто ж, она вышла прогуляться, промокла до нитки... с ее синего плаща, что висит там, на ручке окна, до сих пор стекает вода... она поцапалась с Ронгой... закончила эскиз порта Сетте Кама.
Я сделала еще кое-что... Сейчас увидишь.
Она вынула из папки для эскизов лист с карандашным наброском.
Узнаешь?
Нет, я не узнавал. Хотя...
Да это же твой дом,сказала Мириам.Там ограда. Здесь колодец. Тут главный фасад и стена гаража. Знаешь, я взяла все это из головы. Так что особой точности не жди.
Сходства не было даже приблизительного. Ручкой я кое-как исправил рисунок и собирался уже набросать план усадьбы, как вдруг взгляд мой упал на картину с изображением карьера, по-прежнему в наказание повернутую к стене. Я убрал ручку в карман. Глупое побуждение, согласен. Но я имею привычку повиноваться подобным побуждениям. Они частенько пригождались мне в моем ремесле.
У тебя недовольный вид,заметила Мириам.
Нисколько.
Когда тебя нет здесь, я пытаюсь следовать за тобой,продолжала Мириам.Я закрываю глаза. Сосредоточиваюсь. И мне кажется, будто я с тобой. Не будь у меня этого, представляешь, до какой степени я была бы одинока?
Мы ступили на опасную, скользкую дорожку завуалированных упреков, тягостных недомолвок. Становилась, увы, уже привычной сковывающая нас напряженность. Мириам порвала свой рисунок, и разговор перешел на другое. Естественно, я не мог утверждать, что передаю с абсолютной точностью каждое наше слово. Некоторые разговоры подзабылись, от других остались лишь обрывки фраз, интонации. Но я совершенно уверен, что не ошибаюсь в главном. Так, я помню, что этот эпизод имел особое значение. После него Мириам утратила былую непринужденность. У меня появилось ощущение, что она скрывает от меня свои мысли, хоть и старается быть мягкой, покорной, открытой. Я пытался расспрашивать Рон^, что было нелегко, поскольку Мириам не отпускала меня от себя ни на шаг. Со своей стороны и Ронга явно избегала меня. Я догадывался, что она меня недолюбливает. Ведь я нарушил покой этого дома. По большому счету я отобрал у нее и хозяйку, и зверя. Ее ревность была мне понятна. Одним словом, мы вступили в период молчания. Мы, раньше болтавшие взахлеб о чем угодно, теперь безмолвно проклинались по саду'. О своих занятиях живописью Мириам уже не заикалась. Она больше не строила те проекты без будущего, которые ей прежде так нравилось в шутку развивать... «Послену, ты знаешь, о чем я подумала: когда мы разбогатеем...» Или: «Будь я твоей женой, ты знаешь, что бы я хотела купить...» При этом она бросала на меня взгляд искоса, и я пытался с улыбкой войти в эту игру, всегда чуточку жестокую. Теперьничего похожего. Может, я ранил ее? Она уже не пыталась меня задержать, когда я целовал ее перед отъездом. Одна только Ньетэ доставляла мне радость. Она следовала за мной повсюду своей трусцой отощавшей собаки, и ее маленькая голова с круглыми ушами и складками шкуры у раскосых глаз была все время повернута ко мнеона подстерегала готовность к игре или знак ласки. Мириам отдалялась от меня, я отдалялся от Элианы. Вечерами в подавленном настроении я бродил из комнаты в комнату. Останавливался у окна своего кабинета и созерцал уснувший остров, размеренные вспышки маяков, гнущиеся под ветром тамариски. Раскуривал трубкуя начал курить. Куда пойти? Где спрятаться? Элиана уже была в постели. Она долго ждала меня. Когда она наконец засыпала, я проворно раздевался и проскальзывал под одеяло. Выхода не было. И все-таки я по-прежнему наивно верил, что подобное положение может длиться сколь угодно долго; Мириам пришлось открыть мне глаза. Я до сих пор вижу эту сцену. Мы сидели на балконе и пили кофе. Ньетэ, наклонив голову, с закрытыми глазами громко хрумкала кусочками сахара, роняя повсюду слюни.
Я все думаю,вдруг произнесла Мириам,каковы твои намерения.
Мои намерения?
Я премного польщена статусом твоей второй жены, но мы не в Африке, ты сам частенько мне об этом напоминаешь.
Я вспомнил слова Виаля, и она увидела меня в положении обороняющегося, что усилило ее гнев.
Ты утверждаешь, что любишь меня... меня одну. В таком случае что ты собираешься делать? Сегодня, знаешь ли, на фаворитках женятся.
Ты хочешь, чтобы..?
А почему бы нет? В конце концов, мне надоело быть той, которую навещают украдкой, два часа в день, ни в коем случае не большеа то, не дай Бог, та, другая, узнает. Пусть и она немного помучается! Милый мой Франсуа, ты хочешь все взять, ничего не отдав. Ты словно дитя. Сожалею, но я так больше не играю.
Ньетэ, встревоженная, уселась, полагая, что Мириам сердится на нее. Я же пытался сдерживаться, но она попала в самую уязвимую точку. Я был не прав. Я проиграл еще до схватки и потому был полон решимости причинить ей боль. Все же я попытался найти доводы.
Неужели ты думаешь, что я все не взвесил?сказал я.-К счастью, я вижу дальше, чем ты. Прежде всего, у меня не так много денег. А потом, куда я, по-твоему, перееду?..
Франция, Франция! Что я тут забыла? Мы поедем в Браззавиль, вот и все. Уверяю, там для тебя найдется работа. А если ее будет слишком много, я помогу тебе. Я знаю кое-что, научу и тебя. Африке есть еще чем тебя удивить.
Но деньги?
А это что?
Мириам обвела рукой развешанные по стенам картины.
Это стоит дорого,заявила она.Возможно, я буду зарабатывать больше тебя.
Нет,сказал я.Мой ответ: нет.
Я ждал взрыва. Но наступила, напротив, жуткая тишина.
Хорошо,произнесла наконец Мириам.Как пожелаешь. Но предупреждаю тебя...
Я перебил ее. Голос у меня, несмотря на все мои усилия, вибрировал.
Это я тебя предупреждаю. Разводиться я не буду. Тебя потянуло ко мне, меняк тебе... Это касается только нас двоих. Это наше частное дело, и я не понимаю, почему я...
Франсуа!
Она выкрикнула мое имя. Глаза ее наполнились слезамитак порез наполняется кровью.
Прости...пробормотал я.Я люблю тебя, Мириам. Но пойми: я не свободен. Меня держит все: профессия, этот край...
Жена.
Да. Элиана тоже. Дай мне время, хорошо?.. И не говори больше так часто о ней. Оставь ее в покое... Мало-помалу я во всем этом разберусь. Я человек привычек. Меня не надо торопить. Договорились, Мириам?
Я протянул ей руку. Она положила в нее свою ладонь, но я чувствовал, что гнев в ней бушует по-прежнему. Мы побыли так некоторое время, словно противники, подписавшие перемирие. Вернется ли когда-нибудь мир? В этот день я пробыл у Мириам дольше обычного, всматриваясь в ее лицо. Оно оставалось непроницаемым, как маска. Я уехал в подавленном настроении, и меня едва не остановило море. Последние метров сто я ехал в воде по самый картер. Вконец измотанный, я вышел из машины и сел на песчаную дюну, прерывисто дыша, словно пересек Гуа вприпрыжку. Дорога исчезла, а с нею порвалась и нить, что связывала меня с островом. Мне захотелось, чтобы море никогда больше не отступало, чтобы нас с Мириам навсегда разделило это бурное течение, в которое пикировали за добычей чайки. Я откинулся на спину и, глядя в небо, попытался представить себе жизнь с Мириам: несколько месяцев любви и ссор, а потом она от меня устанет... А жизнь с Элианой? Годы и годы молчания!.. Выбор примерно как между морем и болотом. Я поднялся: впереди прилив отдалил горизонт, позади плоская равнина зелеными и голубыми лоскутами простиралась до далеких колоколен высотой с палец. Совсем близко возвышался мой дом. Чересчур большие для меня силы тянули меня с той и с другой стороны. Мириам права. Я всего лишь заблудившийся ребенок, которому страшно.
IV
На этот раз мне хватило стойкости, чтобы не поддаться искушению. Или же недостало мужества выслушивать ее упреки. А может быть, я просто устал от этих вылазок на остров. В общем-то, какая разница. Когда я возвращаюсь к тем событиям, мне кажется, что дня три-четыре я провел в каком-то оцепенении. На моем участке объявился ящур, и работа не оставляла мне времени для раздумий. Я возвращался домой только перекусить, иногда стоя, и поспать, мгновенно проваливаясь в забытье и выныривая из него. Образ Мириам посещал меня лишь изредка. Я тотчас прогонял его, твердо решив не уступать. Как-то она отреагирует? Осмелится ли написать? Конечно же, нет. Но если она гордячка, то и я гордец не меньший. Она наверняка найдет способ, не уронив собственного достоинства, пощадить мое самолюбие; скорее всего, передаст через Мильсана, водителя автобуса, что Ньетэ нездоровится. Я был уверен, что кризис разрешится именно так. Вот почему я каждый день, прежде чем отравиться в табачную лавочку Бовуара, изучал автобусное расписание. В лавке я покупал пачку сигарет и газету, что давало мне возможность дождаться приезда Мильсана. Он был предельно точен, так что я никогда не терял больше пяти минут. Я медленно шел вдоль автобуса, уткнувшись в газету и дожидаясь, чтобы шофер позвал меня. Но нет. Я с облегчением уходил. Еще день передышки. В четверг я ощутил некоторое беспокойство: уж скоро неделя, как мы упорствуем в молчании. На душе у меня заскребли кошки. Мириам не из тех, кто легко смиряется. Должно быть, она что-то готовит. Но что? Я знал: тот из нас, кто дрогнет первым, будет вынужден принять условия другого. Так что о капитуляции не может быть и речи. В субботу я поехал в Нанткак всегда один. Распорядок оставался неизменным: утромпокупки, в полденьобед в каком-нибудь ресторанчике в центре, затемкино, неважно какое. Выбирал я по афишам. Я предпочитал вестерны. Однако в ту субботу мне не хотелось забираться в кинозал. По правде говоря, мне ничего не хотелось. Я прогулялся в окрестностях площади Коммерции, сожалея о той поре, когда я был человеком без затей и без проблем. В витрине книжной лавки я увидел книгу и от нечего делать купил ее: «Неведомая Африка». Я не особенно люблю читать, но тут меня привлекло название. И ещеиллюстрация на обложке, на которой был изображен тотемчерный, узловатый, вырезанный так грубо, словно его вытесали из камня, и вместе с тем, если можно так выразиться, ужасающе активный. Вот к чему привязана Мириам! Моя решимость противостоять ей от этого только усилилась. Я привожу сейчас все эти подробности, потому что с расстояния, уже после того, что произошло, перегруппированные и выстроенные заново в ретроспективе, они приобретают поразительное значение, как если бы чья-то таинственная воля расставила их, чтобы высветить драму. Я бросил книжку на переднее сиденье своей малолитражки и открыл ее лишь гораздо позже. Увы, слишком поздно! Мне вдруг стал противен город, царящее в нем радостное оживление. Часы на Королевской площади показывали начало пятого. Что это было, предчувствие? Кто знает? Я внезапно решил вернуться. Впрочем, я не собираюсь опережать события. Я не испытывал никакого беспокойства. Напротив, я пообещал себе, что буду ехать медленно, чтобы вдосталь насладиться солнышком, предвещавшим лето. Прогулка и впрямь вышла необычайно приятной. Я, как нередко бывало, стал сторонним наблюдателем, взволнованным и лишенным иллюзий. Я без гнева думал о Мириам. Приключение было дивным. Благодаря ему и мне досталась моя доля безумств. Теперь я стал взрослым. Я напишу Мириам, объясню ей все это как можно доходчивей. Но в этих размышлениях при всем их благоразумии был привкус слез.