И актером мне тоже хотелось стать. Я узнал правила приема на актерский факультет Института кинематографии и в Щукинское училище. Я хотел учиться в Москве. Но если я летом провалюсь на экзаменах, следующей весной меня призовут на службу в армию. Не то чтобы мне не хотелось служить в армии, как большинству сегодняшних молодых людей, но меня путала потеря двух лет, а если попаду на флот, то и трех лет. Я демобилизуюсь в двадцать один годне поздно ли начинать учебу? Сосед-подполковник убеждал меня:
Армия необходима для мужчины. Ты научишься не только защищать других, но и себя, особенно если попадешь в десантные войска или в морскую пехоту. Основам рукопашного боя учат почти во всех родах войск. Ты окрепнешь физически. Ты научишься не только подчиняться, но и подчинять себе. Ты получишь профессию, которая тебе может пригодиться в гражданской жизни, от шофера до авиационного техника, от оператора на атомных реакторах подводных лодок до строителя высшей квалификации. Если ты даже потом станешь актером, ты лучше других сможешь играть роли солдат, офицеров, а с возрастом и генералов, потому что ты будешь их понимать. А если послужишь и тебе понравится, тебя из армии сразу направят в военное училище, поэтому делай главный упор на физику и математику. Всякая там литературадля политработников. А географию изучишь по обстоятельствам. Тревога, погрузка в транспортные самолетыи через несколько часов ты в Африке, или во Вьетнаме, или на Кубе, или в Европе. Иностранные языки тоже не самое главное. Вот я служил в Германии, и мне из всего немецкого языка нужны были только четыре слова: «гутен таг»добрый день, «ауфвидерзеен»до свидания, «данке»спасибо и «дизе»это.
А для чего «дизе»? спросил я.
Для магазинов. Входишь в магазин, говоришь: «Гутен таг»и показываешь на товар: «Дизе»«это». Цифры на этикетке что у нас, что у ниходинаковые, потом говоришь «данке» и уходишь.
А если бы напали американцы и надо было согласовывать с немцами, кому куда двигаться? Четырех слов не хватило бы, засомневался я.
Есть оперативные планы. На случай войны нам известно, куда двигаться, и немцам тоже известно, и полякам известно, и болгарам, и венграм. Но я думаю, что двигаться будем мы, а они за нами. А к тому же есть военные переводчики. Если надо, они переведут. Так что нажимай на математику и физику.
Но математика и физика мне нравились меньше других предметов. Но я продолжал учиться. Утром шел в школу, днем занимался хозяйственными проблемами, а вечером говорил матери, что иду погулять, а сам бежал к Лидке. Она не запирала калитку, чтобы мне не маячить перед домом. Я заходил и тут же стягивал с нее трусы. Первый раз наша любовь продолжалась недолго, я ее заваливал на диванчик, что стоял на кухне, или она упиралась в подоконник, а я пристраивался сзади. Потом мы перекусывали, она расстилала постель, и наши упражнения вместо первых десяти минут растягивались иногда до часа. После этого она тут же засыпала, а я бежал домой и садился за уроки.
Если раньше я стеснялся девчонок, с которыми учился, и обычно не решался приглашать их танцевать на школьных вечерах, то теперь в первый же вечер на ноябрьские праздники я пригласил на танец Верочку Строеву. В последний год у всех девчонок заметно увеличились груди, а у Строевой грудь стала как у взрослой женщины. В танце я прижал Верочку к себе и почувствовал соски ее груди, она попыталась отстраниться, но я держал крепко, и она поддалась мне. С ней дружил Витька Воротников, сын секретаря райкома, а отец Верочки был главным врачом районной больницы. Они, конечно, собирались своей компанией, сыновья и дочери местной правящей верхушки: дочь начальника милиции, сын директора маслозавода, сын уполномоченного местного КГБ, дочь заведующей аптекой, дочь директора мастерских по ремонту сельскохозяйственной техники. Я в их компанию не входил.
И на второй танец я снова пригласил Верочку. Воротников наблюдал за нею.
Меня уже пора вызывать в коридор и бить мне морду, сказал я Верочке. Я ведь посягнул на чужую территорию.
Не позовет.
Почему?
Тебя боятся. Ты же драться будешь.
Буду, подтвердил я.
Говорят, ты ничего не боишься. Почему? спросила Верочка.
Мужчина не должен бояться, ответил я.
И по тому, как она сощурила глаза и усмехнулась, я понял, что сказал банальность, она явно теряла интерес ко мне. Я попробовал исправить промах.
Бояться бессмысленно, продолжил я, потому что боятся все. В нормальном человеке заложен инстинкт самосохранения. Когда я был маленьким и худеньким, а против меня шли мальчишки старше и сильнее меня, я понимал, что я могу победить только оголтелостью. Даже взрослый человек боится маленькой озлобленной собачонки. Он может отшвырнуть ее ногой, но и она может вцепиться в его же ногу. Это больно, да и жаль разорванных штанов.
Вера рассмеялась, и я понял, что выигрываю раунд.
Меня мог прихлопнуть каждый, но побаивались прихлопывать, потому что у меня всегда в кармане был камень. Я очень хорошо бросал камни. Я часами тренировался. На стене сарая я начертил мелом фигуру человека и добился того, что из десяти бросков восемь, как минимум, попадали в голову. Потом я стал носить нож.
И мог бы ударить? спросила Вера.
Не знаю Но, наверное, мог бы.
А сейчас?
И сейчас.
Мальчишки говорят, что у тебя есть любовница. Вера опустила глаза.
Есть.
И ты с нею живешь, как с женщиной?
Естественно, она же женщина.
Но она же старше тебя в два раза.
Она еще молодая женщина.
Ты ее любишь?
Нет Не люблю.
Но разве так можно?
Выходит, что можно. Такие случаи и в литературе описаны.
Значит, у тебя просто животная страсть?
Просто страсть. Я раньше не знал, что это так приятно.
В это время физрук, который дежурил на вечере, хлопнул в ладони и отключил магнитофон.
Вечер закончен. Прошу очистить помещение.
Физрук был из офицеров, сокращенных из армии.
Я тебя провожу? спросил я.
Вера кивнула. Я подождал, пока она наденет пальто, и мы пошли к ее дому во дворе больницы. Все главные врачи и до ее отца, и после него жили в этом доме.
То, что за нами шли, я определил сразу. На освещенном месте у сберкассы я увидел, что их пятеро.
А ты куда собираешься поступать? спрашивала Вера.
На актерский в театральное училище или Институт кинематографии.
Но там же ужасные конкурсы!
В медицинский не меньше. И тоже можно провалиться.
Если я провалюсь, буду поступать еще и еще.
Я тоже.
Наши мальчишки собираются поступать в военные училища.
Я не сказал, что тоже думаю о военном училище. Она считала меня особенным, и я старался показаться ей особенным. Она рассказывала, почему хочет стать врачом, почему-то окулистом. Я не мог сосредоточиться на разговоре, прикидывая, какой маршрут выбрать к дому. В том, что они меня перехватят, я не сомневался. Воротников подговорил Шмагу из девятого класса, моего ровесника, он тоже отстал, просидев в пятом классе два года. Шмага учился плохо, и ему не светило ничего, кроме технического училища. Он был сильным и плотным, хорошо держал удар. Он так же, как и я, рос без отца, мать ему денег не давала. Но, в отличие от меня, он не собирал клюкву и хмель, чтобы иметь деньги на кино и папиросы, а отбирал их у младших. У своих ровесников он занимал и никогда не отдавал. Он попытался занять и у меня, я не дал, он стал приставать, мы подрались. Он разбил мне нос, но сам неделю ходил с синяком под глазом. Я знал, что он обязательно сделает попытку подавить меня, у него было трое помощников из его класса, они хотели стать такими же, как Шмага, чтобы их боялись. Воротников этим воспользовался и подговорил Шмагу, которому к тому же, наверное, было приятно услужить сыну секретаря райкома. Но я давно подготовился к возможному нападению. Набрал железных прутьев от бетонной арматуры, заточил их и спрятал в трех местах: в городском сквере, у ограды кладбища, у железнодорожного переезда.
До свидания, сказала Вера. Ты сегодня какой-то странный. И она протянула руку.
Не больше, чем вчера, ответил я. Подождал, пока ей откроют двери, и бросился в сторону сквера. По их уже близкому дыханию за спиной я понял, что меня перехватят среди скамеек сквера, и побежал через дворы к железнодорожному переезду, понимая, что во дворах им не разойтись и они побегут толпой. Я хорошо бегал и через минуту уже достиг переезда и выдернул железный прут из-под трухлявой доски. Первым я ударил Шмагу по руке возле плеча, теперь эту руку он сутки, как минимум, поднять не сможет; Воротникову досталось по ногам, и он тут же сел и заплакал от боли. Выставив заточенный конец железного прута, я шел на остальных, и они бросились бежать, оставив Воротникова, который пытался встать.