В телегу сели, конь заупрямился, вылазит из оглобель, копытом бьетне может против бури. Распоп молиться стал, мужик из-под соломы кнут выдернул ямщицкий, и вкупе у них сладилось, поехали. За селом свернули с большака, помчались по ветру и бездорожью, по выпасам и нивам, к лесу, а там проселком. А буря все сильнейземля трясется.
Не погодить ли нам? спросил возницу. Ведь худо в лес соваться. Уж лучше в поле переждем
Ой, батюшка, боюсь и не поспеем!
А что же так-то?
Да худ уж больно! Ишь, буря разгулялась! Ой, отлетит душа! Ой, канет в бездну! Так нехристью уйдет!
Ужель младенец хворый?
Ох, не сказать, как хворый! Того гляди примрет!
И засвистел, и окрестил кнутом коня, а дерева столетние трещат и валятсяинно хвоей обдаст, инно листвой, и все крестом ложатся. Страх Божий!
Средь леса деревенька, курные избы, бани и амбары, народ толпится, ждет. Возница вожжи бросил, в дом заскочил, там пошептался и скоро вышел.
Входи, чернец, жив, слава Богу! Распоп вошел, а следом бабы, ребятишки.
В избе на лавках мужик лежит, на голове завязка кровяная, весь белый, и взор уже поблек. Хоть и темно было, и дымно на дороге, но Аввакум в единый миг признал разбойникаон шорника пытал, распявши у телеги
Не сердце сталосуть замшелый камень! Оледенило грудь И вдруг ожило, кровью облилосьсуть смертный грех свершил, душа пропала! И был готов уж на колена пасть и, пеплом голову посыпав, смешаться с грязью, но тут старик седой, богообразный, ткнул в спину:
Ну, батюшка, давай! Чини обряд!
Где ж чадо, православные?..
А вот лежит. Крести скорей, покуда жив.
Его крестить? едва собой владея, переспросил распоп.
Баба лохань поставила и налила воды.
Само собой! И имя дай.
Он что же, басурман?..
Ни, батька, русин, эвон, деды его.
Почто же не крещен?
Так жребий пал, старик развел руками. По воле Божьей всё
Его лишили сана, но не лишили духа священника. И он в тот миг взыграл.
Вы что же, православные, бросали жребий? Кого крестить, кого и без креста оставить? Где ж это видано такое? И кем заведено?!
Да, батюшка, не нами. Все от дедов пошло. Они так делали, и мы
Кто ж им науку дал? Откуда повелось? Тут за спиною зашептались, задвигалисьстарик продолжил:
У большака живем и, знать, разбоем промышляем А ремесло такое, случается, калечим иль вовсе Кому сей грех принять? Загубит душу православныйвечного царства не видать. Вот и не крестим одного на двор, чтоб избежать греха. А перед смертию попа зовем Окрестит, причастит, аки младенца, вот и спаслась душа
От непотребства лютого распоп свой грех забыл, в великий гнев вошел:
Еретики! Язычники! Халдеи! Да ведаете ли, что есть Христова вера?! Увы, увы мне! Что услышал я?! И где?! Суть не в Сибири, не в Даурах от туземцевот русских же людей! Окрест Москвы живущих! В местах, откуда зрим Иван Великий и тридесять церквей! Небесная Царица! Отец Небесный наш! За что же я страдаю?!
Рукой сухою, деревянной, старик вновь в спину ткнул, невозмутимо вымолвил:
Ну, будет нас хулить! Крести давай!
Все остальные же притихли и молчали скорбно, смотря на сродника и смертный одр, должно, переживали и не внимали слову.
Да вам бы впору волхва позвать! Иль как в Дауриишамана! взревел тут Аввакум, забыв не токмо грехи расстриженье, и опалу. А не попа с молитвой православной! Аз есмь отец святой! И веры христианской!
Покликали б волхва, да где же взять? вздохнул старик. Едва тебя-то отыскали Да полно, бать. Ну, пожурил, и будет. Справляй обряд. А то ведь в нашем стане дворов три десять, и в каждомнекрещеный.
Да ведаете ль вы, кого позвали? утратив страх и осторожность, спросил распоп. Кто ныне перед вами?! Невежды дикие! Ужели не признали?
Тут лиходеи шевельнулись, позрели на него, переглянулись и виновато опустили очи. Старик пожал плечами.
Откуда ж знать? Не знаем А нам и ни к чему. Коль деды завещалимы исполняем Ну, поп, служи давай.
Аз есмь Аввакум Петров! Разбойники молчали, их бабы, ребятишки и старухи в сей час и глаз не подняли. Токмо старик сказал:
Нам имя ни к чему. Мог не называться, так всем покойней
Ужели не слыхали? теряя сердца жар и гнев, спросил распоп. Молва не дотекла?.. Я протопоп опальный! Ревнитель благочестья древлего! Я Никона, собаку, в спорах о вере истинной купал в блевотине, в его ж дерьме топил! И волю самого царя презрел и веры не отринул, даже когда он на колена встал!..
А кто там ныне царь? степенства не роняя, спросил старик. Иван все правит?
Мать честная! сердце зашлось от изумленья. Не ведаешь, кто царь?..
Да как-то ни к чему Коль скажешь, так узнаем.
Эй, грешные! Кажися, помирает! бабенка встряла в спор. Глаза-ти закатил
Толпа качнулась к лавкамдетей штук шесть, роднястаруха завела причет. Костлявый козонок уж в третий раз ударил в спину.
А ну-ка, поспешай! Не то и впрямь примрет Я опосля спрошу.
Распоп не то чтобы сломался, но, гнев весь выметав напрасно, расслабился, обвял и вмиг почуял, как сердце холодеет. Не лиходей на лавках помираетсуть он в сей час умрет!
Не стану я крестить Дед глазом не моргнул.
Почто не станешь?
Убивец он, разбойник, лиходей!
Дак промысел такой, при большаке живем по воле Божьей. Он покряхтел миролюбиво. А ты по сей же воле поп, и промыселспасенье душ человеческих. Так исполняй свой рок.
Остатки сил ушли Уж лучше б он кричал иль топором грозился, уж лучше б шайкой всей напали, ножами бы тряслитогда бы постоял. А тут все доводы уходят, ровно вода в песок
Нельзя мне ни крестить его, ни причащать. Ни отпевать потом
Старик невозмутимо огладил бороду, в очах его смиренных проступила жалость.
А что так, батюшка?.. Запрет наложен? Инно зачем назвался?
Се я убил его, признался Аввакум, не опуская взора. Под утро на дороге разбой был, телегу грабили. Я не стерпел
Вся шайка шевельнулась, позрела на распопа чуть дольше прежнего и отвела глаза, как будто разбрелась.
Чем ты их бил? Булавой? Кистенем?
Двух кулаком настукал, а нехристя сегосуть камнем
А стукнуто добро. Дед толк понимал. И поделом досталось. Поп вышел супротив трех молодцев и на кулак всех взял. Ох, срам какой! Что б деды наши нам сказали? И ныне от стыда в гробах перевернулись!.. Ну, будет мне, эк разворчался. Он руку протянул и отрока погладилсуть ангелок, бел волос, васильковый взгляд. И все едино, крести да имя дай свое. Спасешь его и сам спасешься.
Я заповедь нарушил и смертный грех свершил, чуть ли не плакал Аввакум. И справлю чинне будет благодати!
Тут старый лиходей преобразился, покорным сделался, смиреннымну, истинно великий постник, молитвенникархимандрит, а не разбойник.
Ты ж нехристя ударил, лихого человека, в коем бес сидел. Вот ты его изгнал как подобает, по-библейски. Помысли же: откуда вера к нам пришла? От иудеев, аки плод от древа, а по плодам его о древе судим Чем они грешников лечили, отступников и бесноватых? Каменьем же, и насмерть забивали. И их первосвященники кидали первыми. Ты лишь исполнил то, что заповедано отцами церкви.
Распопу б крикнутьеретик! но, взор поднявши, узрел перед собой богообразный лик и умилился!
Меж тем сладкоречивый бес все боле искушал:
Ты из писаний знаешьсвятым возможно стать двумя путями: или молиться день и ночь, себя в посту держать и чудотворствовать, иль подвиги свершать на поле брани и кровь проливать. Прославили б Юдифь, коль не была б коварной и жестокой? Коль головы бы не срубила Олоферну? И преподобный князь Владимир крестом ли токмо Русь крестил? А разве сам Христос не батогами гнал торгующих из храма?.. Утешься, батюшка, и с Богом приступай. И все труды твои недаром, воздам сполна, едва ли унесешь. Подобной благодарности вряд ли кто видывал из смертных, богатый дар Но поделом.
Неведомо, что сотворилось: то ль искус не узрел, ослабил волю и дух не укрепил молитвой, не осенил крестом, не взвыл «изыди, бес поганый!», то ль сей разбойник искусным был на слово, прельстился Аввакум. И если прежде на своем стоял, хоть чуял, что не прав, многажды бит был за строптивый нрав и из приходов изгнан; тут сатана попуталнадел епитрахиль и стал служить.