И что же, мы действительноздесь?..
Да, кажется.
Кажется.
Магазин же, я помню, по-прежнему был закрыт, замок висел на двери. И та, первая, за магазином, заколоченная в августе дверь по-прежнему была заколочена; и та, другая, с другой стороны, тоже, на сей раз, забита.
И подняв голову, и обернувшись, я увидел вдруг чистое, зимнее, над оснеженными ветками, совсем другое, ярко-синее небо; и вдруг промелькнул, я помню, прошумел, за деревьями, поезд; прошумел, промелькнул и все опять стихло; и мы опять остались вдвоем, в снегу, в тишине.
И все-таки, что же было тогда, в августе, в начале всего?..
Был, разумеется, дождь, был, конечно, туман и это внезапное чувство внезапного, чудесного пробужденья и это особенное, осеннее ощущение жизни, заблудившейся, забредшей куда-то.
Но как бы то ни было и что бы то ни былов августе, былтеперьснег, скрипевший у нас под ногами; были узкие, Бог знает кем протоптанные тропинки; и один, я помню, один-единственный, почти неподвижный в морозном воздухе, белеющий в небе дымок; и обведенные снегом деревья; обведенные снегом заборы; и дома, и крыши в снегу и все это, столь, когда-то, знакомое, с того августа не виденное ни разу и, конечно, хранившее, сохранявшее в себе этот август еще, может быть, что-то то, что мы тогда еще помнили, а после забыли все это, морозное, зимнее, неузнаваемое с каждым шагом узнаваемое все лучше все это тоже было, конечновот сейчас, само по себе.
И значит, надо было приехать сюда, пройти по этим улицам, мимо этих домов, посмотреть на эти деревья, заборы, чтобы тут же и наконец убедиться, как безнадежно отторгнуты мы от того, какого-то, сохраненного ими и возвращавшегося конечно, невозвратимого, конечно же, прошлого.
И мы в этом, действительно, убеждалисьи с каждым шагом все более.
Вот так, думаю я теперь, вот так, поворачивая обратно, движемся мынепонятно в какую сторону.
Странно, не правда ли?
Да, правда, странно.
И все-таки оно возвращалось к нам, это прошлое, оживало в нас понемногу; и, шагая рядом с Максом, вслед за ним, оступаясь, проваливаясь, глядя вокруг, я вспоминал, я помню, свои зимние приезды сюда, когда-то, бесконечно-давно, еще до августа, еще до начала, в какие-нибудь, скажем субботние, воскресные, скажем, дни, вместе с кем-нибудь, конечно, из взрослыхМакс опять улыбнулсяи как странно, совсем по-другому, выглядели, всякий раз, эти улицы почти так же, быть может, как выглядели они теперь, вот сейчас но совсем не так, разумеется, как выглядели, к примеру, каким-нибудь, предыдущим, теперь уже совсем сказочным, призрачным, невообразимым более летом как странно было ходить по ним, узнавать их, не узнавать их вот эту, терявшуюся среди сугробов: мы не свернули в нее и вот эту, по которой мы шли: загибавшуюся, огибавшую да, все тот же, двухэтажный, кирпичный, самый большой на этой улице дом и превращавшуюся, ненадолго, в узкий, совсем узкий проход между двумя все теми же, сплошными заборами и выводившую вдруг на ту да, мы вышли на нее, наконец на ту, нашу улицу Макс, когда мы вышли на нее, наконец, тут же, я помню, остановился.
Она была все такой же, эта улица, заваленная сугробами нет, не такой, как в августе такой, как когда-то, в те, какие-то, бесконечно-далекие зимы, бесконечно-давно.
И все-таки, все-таки, что же было тогда, в августе, в начале всего?..
До августа? До августа мы были дети, сказал он. А вот в августе, в августе.
И с напряженным, тревожным, смягчившимся, внимательным и отрешенным выражением лица, то снимая, я помню, то вновь надевая перчатки, смотрел он, шагая, по сторонам ах, подумал я вдруг, почти так же, как смотрел он, то вынимая, то снова засовывая руки в карманы, в то холодное, в августе, холодное и раннее утро, когда мы шли с ним навстречу друг другу, по вот этой же самой улице, с каждым шагом все ближеи когда он, Макс, свернул вдруг, так неожиданновлево? нет, вправос его тогдашней и с нашей теперешней точки зрениявправо, вправо, конечновон в тот просвет междууже и опять появившимися, обведенными снегом деревьями.
Зайдем, сказал Макс. Конечно зайдем.
И калитка, я помню, захлопнулась за нами все с тем же, чуть более резким в морозном воздухе, протяжным, ржавым, пронзительным скрипом.
Был снег повсюду, снег на дорожке, снег на деревьяхмы проскальзывали под ветками, отгибали ихснег осыпался, холодил руки, тихо касался щек.
Снег, снег повсюду, на крыше дома, и на крыше веранды, чуть более низкой, и на карнизах, оконных рамах, на крыльце, на ступеньках Макс, поднявшись по ним, перегнувшись через перила, потер стекло, заглянул я тоже нет, там, внутри, на веранде где мы сидели так долго, в последний день, в августе там ничего не было видно край стены, косяк двери немного солнца на дощатом полу.
Но что же, все-таки, что же было тогда, в августе, в начале всего?..
Был, разумеется, дождь, был, конечно, туман и это внезапное, чудесное пробужденье и это ощущение жизни, заблудившейся, забредшей куда-то.
Но и что-то еще что-то совсем иное с тех пор, быть может, утраченное, быть может, невозвратимое.
И как будто высматривая эточто-то еще, с тех пор, быть может, утраченное, все снова и снова всматривался он туда, в пустоту и заброшенность.
Ичто же? спросил я его.
Ничего, сказал он в ответ. Край стены, косяк двери.
И мы так же долго стояли на этом крыльце, под этим навесом, как подумал я как я стоял здесь, когда-то, один, в тот последний, самый последний день в августе после последнего когда его, Макса, здесь уже не было, дверь была заперта и я не знал, что мне делать и дождь я помню, я помнил дождь, стекая с навеса, струился по желобу и с нежным хлопающим звуком падал, падал на землю и в том месте, куда он падал, была маленькая темная ямка там тоже был теперь снег и внезапный ветер прошумел в вершинах деревьев и я заглянул, еще раз, в окно и в конце концов прошел, снова, под этими да, яблонями, отгибая их ветви и мелкие капли оставались, конечно, на пальцах мокрые листья касались, разумеется, щек и улица, заваленная сугробами улица, когда мы выскользнули, наконец, из-под веток, показалась мне вдруг непривычно-широкой, странно-солнечной, неожиданно-ясной.
И вот теперь мы были, действительно, здесьпускай сейчасздесь.
А кстати, почему ты уехал тогда так внезапно?..
Сам не знаю, сказал он. Так какое-то, вдруг, беспокойство.
А в том доме, где сам я когда-то жил, всегда и каждое лето, впервые один и в последний раз в августе, в этом доме, с его, тоже, верандой, тремя комнатами и тремя, почему-то, порогами в коридоре, соединяющими их, с еще одной, как будто добавочной, проходной и темной комнатой в глубине, в этом так знакомом мне доме, как никакой другой дом никогда, конечно, не будет и не может мне быть знаком, в доме этом жили теперьи до сих пор живут, наверное, некие нет, в общем, незнакомые мне, вполне чужие мне люди. И они действительно жили там, дорожки были расчищены, солнце сверкало в окнах.
И уже как будто сдвинулось что-то, заколебалось и вышло из равновесия: кажется, ели у забора, те самые, на которые я смотрел когда-то, утром и вечеромкак будто впервые и в последний раз в августерасступились и поредели немного: и даже снег, лежавший на них теперь, не в силах был соединить их в тот прежний, сплошной ряд, почти без просветов.
Странно, странно, не правда ли?..
Мы вошли в лес; все исчезло.
Совсем узкой, едва различимой, почти нехоженой была здесь тропинка и терялась, и вновь возникала, и пересекала, вдруг, проложенную кем-то лыжню, и совпадала с нею, и снова от нее отделялась.
И когда исчезли из виду дома, исчезли крыши, исчезли заборы, лес, обступив нас, запахнулся за нами; и вот: поляна, прогалина; вот: осины, орешник; и ветки, и веточки, обведенные, разумеется, снегом; и солнце, терявшееся в их бесконечно-сложном сплетении; пушистой, уже чуть-чуть красноватой каймою оттенявшее их рисунок; и: тот же зов, тот же оклик, тот же, конечно, призыв несмолкающий; безмолвие; неподвижность.
И я снова думал, глядя вокруг, об ответе о каком-то, так думал я, может быть, совсем ином, еще невозможном, единственно-возможном, думал я, возвращении движении во времени, круженье в пространстве.