Карпов закурил и поднес Ною портсигар:
Угощайтесь, Ной Васильевич.
Некурящий.
Из Минусинского уезда, слышал? Знаю ваши краяотбывал там ссылку. Вы меня не узнаете?
Ной быстро взглянул в лицо говорящего: коренастый, узколицый, с бородкойвроде не видывал.
Впервой вижу, извиняйте.
А я не забыл, как вы меня привязывали к бревнам салика перед Большим порогом. Забыли про Тоджу и Урянхай?
Господи помилуй! ахнул Ной. Земля-то, она круглая, выходит.
Выходит так. Но сейчас нам надо совместными усилиями удержать полк от восстания, а не салик с бревнами. Это немножко потруднее. На Дону восстали казаки, слышали?
А как в Брест-Литовске? спросил Ной.
Пока ничего определенного. Немцы затягивают переговоры.
Вызвали Дальчевского и Мотовилова. Как же они возмущались преступлением офицеров! Хорунжий молодец, что сумел скараулить преступников.
Подобных офицеров я лично пристрелил бы, как собак! яростно сказал Дальчевский и, обращаясь к Селестине Гриве, склонил голову: Виноват перед вами, товарищ комиссар артбригады!
Я теперь не комиссар, господин полковник, перебила Селестина Грива. Комиссаром назначен товарищ Карпов.
Лицо Дальчевского будто отвердело. Вот так сюрприз! Он, Дальчевский, впервые о том слышит. Как же люди Мотовилова не разведали?
Склонив голову перед Селестиной, Дальчевский еще раз принес свои извинения за то, что в его полку находились такие мерзавцы.
Мне стыдно, поверьте, стыдно!
Селестина покривила вспухшие губы, но смолчала. Наказ Ноя помнит. Ни слова лишнего. Она видела, как Ной уважительно разговаривал с Дальчевским и Мотовиловым, хотя карие глаза его будто дымились от сдерживаемой ярости.
Карпов и трибунальцы ушли вскоре после Дальчевского с Мотовиловым, и с ними Селестина Грива.
Комитетчики еще посидели у председателя, повздыхали, да Ной спровадил их, напомнив: завтрасуббота, 26 января!..
Остались вдвоем.
Ну пятница выдалась, будь она проклята! ругнулся Ной, пошатываясь. Коня и того можно уездить.
Суббота началась, не пятница, поправил Санька, дополнив: Двадцать шестое января!
Двадцать шестое?! вздрогнул Ной, словно Санька стеганул его плетью. Живо спать!
VI
Метель свистит, поет, сыплет снегом, январь щелкает зубами, целует в щеки до розовости, упаси бог, до белизны; хватает за нос, губы твердеют; матросу Ивану Свиридовунеугревно в суконном бушлате, в старых ботинках с подковками, маузер оттянул плечо. Вместе с ним на перроне матросы из отряда, охраняющего станцию Гатчина и доглядывающего за сводным Сибирским полком.
Поодаль от Свиридова, невдалеке от продовольственных складов, бывших помещений станции, засыпаемых снегом сверху и с боков, стоит Ной, в бекеше, под ремнями, при шашке, в белой папахе, а за его спинойконь под седлом.
Матросы под свист метели переговариваются:
Гляди, Иван, Конь Рыжий как вкопанный. Стоит и стоит. Чего он тут пришвартовался?
Как бы этот Конь, братишки, не дал нам сегодня копытами, бурчит Свиридов, пританцовывая на одном месте. Это же не казакичугунные якоря. Буза с ними. Тут может очень просто заваруха произойти. Я никак не мог разузнать, по какой причине на семь вечера назначен митинг. И хорунжий вихляет: казаки, говорит, думают круг собирать. Врет, Рыжий! В Луге бузят минометчики, в Пскове зашевелились эсеры, а в Суйде утром женский батальон станцию захватил, и ревкомовцев перестреляли, сволочи. Вот в чем штука!
Да мы же были там позавчера, сказал один из матросов.
Позавчеране сегодня. Та командирша батальона стервой оказалась. Под большевичку играла, гадина. И вот, пожалуйста, перещелкали ревком и станцию держат.
Да ведь матросский отряд прошел в Суйду! Или они там не разделались с бабами?
Все может быть.
Такого не бывает, комиссар!
Всякое бывает, братишки! Если бы наши разогнали их тамбыло бы сообщение. Кто на телефоне?
Сыровцев.
Идите узнавайте. Один кто-нибудь.
Надо звонить в Смольный!
Зачем? И так ясно. Приказ получен: подготовить полк к бою.
А что полковник?
Полковник кивает на комитет, а комитетчикина штаб. И вот собирают митинг. Так что нам, братишки, надо будет собраться в кулак.
Уложить Коня Рыжего до митингаи, порядок на вахте!
Не один Конь Рыжий в полку. Эсеров надо бы давно вывернуть под пятки. Я говорил Подвойскому: шатается полк, эсеры раскачивают. Вздул меня. Мы, говорит, послали тебя в полк проникать вглубь казачьей массы и разоблачать махинации эсеров. А у этих краснобаев правых и у меньшевиков платформа самая подходящая для казаков! Проникни!
Лбы!
Дубовые!
Чугунные!
Конь Рыжий, кажись, ждет поезда из Пскова, сказал матрос.
Комиссар поглядел на Ноя:
Похоже!
А если подкатят к Гатчине эшелоны с восставшими полками из Пскова и батальонами из Луг и Суйды? сказал длинный сутулый матрос в шапке с опущенными ушами. А нас тут сколько? Девятнадцать. В куски изрубят. И батарейцы не помогутопределенно!
Отдай швартовы и шпарь по шпалам, в Питер, ворчнул комиссар. Подождем. А на митингв бескозырках, для бодрости.
Без ушей останемся!
Вернулся матрос с телефона.
Связи с Суйдой нету.
Та-а-ак. Ясно. Я пойду в стрелковые батальоны, а ты, Рассохин, подымешь всех по боевой тревоге!
Ветер. Ветер с Финского залива. Злющий ветер Балтики. Снег перестал, и сразу взял свои градусы мороз. Четверть шестого, а темно; январь куцехвостый, не деньладонь с обрубленными пальцами.
VII
Хорунжий Лебедь не слышит, как матросы костерят его на все корки, догадывается. Пусть ругают, не суперечит тому, поглаживает генеральского жеребца по крупу. Со спины он бело-белый от снега, и грива белая, и седло, а под брюхом все еще рыжий, горячий орловский выродок; на зубах ядрено пощелкивает железный мундштук наборной уздечки.
Ной действительно ждал хоть какого-нибудь поезда из Пскова. Днем из Петрограда промчался эшелон с матросами и как в воду канул. А что, если за бывшим Георгиевским женским батальоном смерти поднялся в Пскове и весь корпус, как и намечал центр заговора? Тогда ждиподкатят! А поезда нет со стороны Пскова, связи нет!
«Экое, господи прости, беспокойное время!» кряхтит Ной Лебедь и вдруг слышит: ата-та-та-та! Ата-та-та-та! Ата-та-та-та!..
Горнист штаба взыграл!..
Ной поспешно достал часы, глянул: половина шестого вечера!.. Экое, а! Кто же это торопится к смерти?!
Смахнул перчаткой снег с кожаной подушки, ногу в стремя, метнулся в седло, поддал рыжему шенкелей и ускакал.
А вдали в морозной мглистой стыни:
Ата-т-та-та! Ата-т-та-та!
Ревет, ревет медная глотка горниста.
Поспешают казаки к штабу на митинг, поспешают, чубатые.
Штаб размещается в одноэтажном кирпичном доме невдалеке от казарм.
Те, что пришли, взламывают ограду, тащут доски всяк в свою сторону и разжигают костры.
В отсветах языкастого пламени тускло поблескивают стволы карабинов, эфесы шашек, папахи, а из ноздрей казаковпар летучий. Парят разнолампасникис бору да с сосенки, сбродные да сводные, из разных войск.
Председатель со своим комитетом обозревают митинг с высоты резного крыльца.
Сазонов, по обыкновению, постанывает:
Миром бы надо, миром, Ной Васильевич.
Хрен с редькой, миром! бурчит Крыслов, готовый хоть сейчас в седло. Теперь не комитету решать, а всему кругу.
Павлов туда же:
Известно, кругу!
У нас еще два стрелковых батальона, сдержанно напомнил комитетчикам Ной. Окромя того, не запамятуйте, артбригада рядышком. Вы говорите про мир, а на уме восстание держите. А подумали про то, как могут шарахнуть прямой наводкой с тех платформ? На платформах-то орудия, какие еще в прошлом году лупили красновцев. С кораблей снятые.
Не посмеют, сомневается Сазонов. Потому как Советы же. Как же из орудий?
А восстанье супротив кого сготавливают серые и офицерье с ними?
Против большевиков.
Ной оборвал разговор:
Ладно, тут не комитетнаши разговоры кончились. Перед митингом выступать будем.
Гляди, матросы прут!
Ной увидел цепочкою идущих матросов, рассекающих черным палашом серобекешное казачье месиво, подбодрилсясилу почувствовал.