Ну, постой, постой остановила она дворецкого, поймав взгляды бояр. Ты там покорми его как следует, а боярыне, мол, сичас выйти никак недосуг, большое, мол, дело у нее Погодь, что это?
За окном послышался нарядный перезвон хорошо подобранных бубенцов. Все бросились к окнам. К воротам подъехал сам владыка новгородский Феофил. У ворот засуетилась челядь. Из крытого коврового возка тяжело выбирался владыка. Всякий старался хоть издали, хоть кончиками пальцев поддержать святого отца, а он, раздавая благословения направо и налево, медлительно колыхался к крыльцу, на котором уже ждала его Марфа и все ее гости.
А вот и я к тебе, мать Марфа
После благословений и обмена всякими любезностями владыка уселся в красном углу, под святыми иконами. Белый клобук его напоминал не только о величии сана его, но и о значении Господина Великого Новгорода. История этого клобука такова: к константинопольскому патриарху, получившему, как известно, этот белый клобук от Рима, явился в ночи светлый юноша и повелел ему отправить клобук в Новгород, архиепископу Василью. Патриарх не послушался. Видение повторилось. Тогда патриарх, восстав, положил клобук в один ковчежец и многие чудные дары в другой и послал все с епископом на далекий север. Владыка Василий, получив во сне предупреждение, что к нему едет белый клобук, вышел навстречу патриаршему посланцу и благочинно принял и клобук и дары. История сия местными философами была истолкована так: ни папа римский, ни патриарх константинопольский не оказались достойными белого клобука, только владыка новгородский оказался достоин сего. Следовательно, Новгородэто третий Рим, а четвертому, конечно, не быть. Что велик он не только перед Константинополем, но и перед Москвой: получи и распишись, что называется!
Все толкуете, все шумите добродушно проговорил владыка. Все мятетесь Ишь ты, как раскраснелась, мать Марфа! Должно, крепко билась А вы лучше бы на благостыню Божию уповали, маловеры
Да, хорошо тебе говорить-то, владыка святый поправив кику, не без раздражения сказала Марфа, знавшая, что владыка играет и вашим, и нашим. Тебе что? Ты везде свое поплешное сберешь. А помнишь, что москвитяне с пленными новгородцами-то наделали? Всем, разбойники, носы, губы да уши обрезали, да так и пустили
Как не помнить? отозвался владыка, тоже видевший хитрую бабу насквозь. Да ведь и новгородцы с москвичами иной раз не лучше поступали. А что касаемо меня, набожно поднял он заплывшие глазки к потолку, так на все буди воля Господня
У порога опять тихо встал дворецкий.
Ну? сердито крикнула Марфа.
Да отец Евфросин никак не отстает, матушка боярыня сказал старик. Пущай, говорит, хошь на малое время боярыня выйдет
Это он все насчет аллилугиа хлопочет улыбнулся владыка в бороду. Такой настырный старичонка, не дай Бог!..
Да ты рассудил бы их со Столпом как-нито и успокоил бы душу его сказал кто-то из бояр.
Да я и успокоил отвечал владыка. «Хошь, говорю, двои, хошь троитвое дело. Раз тебе сам патриарх константинопольский велел, мол, двоить, так чего ж тебе, мол, еще? Ему теперь больше всего Столпа доехать охота
Беда, какая смута в Церкви Божией идет!.. степенно сказал старый, белый как лунь боярин. Намедни у меня попы о перстосложении схватились: один кричит, что надо двое персты креститися, а другиетрои Сколько годов крещена Русь, а все никак не столкуемся
Марфа сурово взглянула на дворецкого и, поправив кику и решительно засучив рукава, широкими шагами пошла из сеней:
Ну, покажу я ему сичас аллилугию!..
IV. Москва на походе
Было близко Рождеству. Морозы стояли лютые. Иван, не глядя на этоон притворялся страшно разобиженным новгородцами, приказал немедленно строить полки к походу. Он повелел, чтобы с полками шел и наряд пушкарский с Фиораванти, и дьяк Бородатый, который был весьма начитан в летописях и который в стязании о правах и вольностях новгородских мог оказать великому государю немалую услугу, и конные татарские отряды с дружком государевым касимовским царевичем Даньяром, к которому Иван иногда езжал потешить свое сердце тешью царскою, охотою соколиною.
И вот по узким, заваленным снегом улочкам Москвы пошли кличеи-бирючи, которые, надев на посох шапку, кричали во всю головушку, что великий государь на отступников от веры православной, на новгородцев непутных войною идет и чтобы все, кому то ведать надлежит, явились бы к своему месту. И сразу закипела Москва приготовлениями бранными, и через несколько днейсуровый нрав великого государя был известенполки московские уже были готовы к выступлению. Подвигались полки и с других городов
Сперва москвичи думали, что государь сам на Новгород не пойдеточень уж студено было, но Иван знал, что без него непременно начнутся эти окаянные свары местничества, которые уже не раз губили дело государское. В Разрядном приказе уже хранились разрядные книги, в которых записывались род и служба каждого боярского и дворянского рода, но это не помогало, распри и ненавидение между служилыми людьми были чрезвычайные, которые вспыхивали иногда даже пред очами грозного государя, не стеснявшегося сносить слишком задорные головы. И Иван пошел с полками сам.
Было солнечное, морозное утро. Вся Москва курилась золотистыми кудрявыми столбками дымков. Торг у кремлевских стен кипел. Какой-то володимирец ехал с возом на пегой кобыле и звонко выкликал: «По клюкву, по клюкву, по владимирску клюкву!..» И хозяйки спешили к нему со всех сторон: владимирская клюква славилась
В Кремле и вокруг него стояли уже наготове полки московские. Батюшки служили молебны и в проповедях уверенно обещали воям, ежели падут они на поле брани, венец мученический. И вот, наконец, через Фроловские ворота с великим трубением полилась лавина головного полка
Ты гляди, как бы кобыла твоя не напугалась говорили москвичи володимирцу. Иной раз так в трубы ударят, земля дрожит.
Моя кобыла ничего не боится отвечал он, отвешивая седой, твердой, замерзшей клюквы желающим. Моя кобыла на этот счет, можно сказать, совсем бесстрашная.
За головным полком выступил на Тверскую дорогу и большой полк, при котором ехал с ближними боярами сам великий государь и на особом возу везли свернутое знамя государское. За большим полком следовали полки правой и левой руки, а позадь всехсторожевой полк, охранявший силу московскую с тыла. При полках везли огромные бубны, в которые били во время боя для возбуждения в воинах храбрости. Они были так велики, что каждый везла четверка коней, а било в него по наряду по восьми человек. Еще немногочисленные пушки возбуждали всеобщее любопытство. Небольшой отряд воинов, вооруженных пищалямитоже дело в Москве еще невиданноес подсошками и фитилями, тоже вызывал удивление, но знатоки дела презрительно фыркали: «Ну, чего там Вот сулицей двинуть, а еще лучше бердышом, это так!..» Конные отряды косоглазых татар, галдя, шли заодно с русскими полками, как совсем недавно, бывало, шли они на русские полки. Русские конники были куда хуже татар. Сидели они на высоких безобразных седлахлегкий удар копьем, и воин летит вверх тормашками наземь И сзади всегомосквитяне, глядя на полки свои, назяблись до дрожизаскрипел по снегу непыратый обоз. Лошаденки от мороза были кудрявые, и возчики, похлопывая рукавицами и притопывая валенками, тешили один другого прибаутками ядреными
Идти по морозцу было гоже. Но за осень все уже обсиделись по запечьям, скоро притомились, и бранный порядок порасстроился. Все были рады-радешеньки, когда на закате солнца великий государь повелел стать станом на опушке старого бора. Никаких палаток московская рать не знала даже в непогодь, ели и спали под открытым небом, как Господь укажет. Только воеводы ставили от ветра войлоки. Но погода к ночи, слава богу, переменилась: стало замолаживать и потеплело. Разожгли костры из сушняка, поужинали сухарями да толокном и вокруг веселых огней стали пристраиваться спать, шептали молитвы, крестились на затянутый мглою восток и громко зевали.
Эх, ребята, а гоже бы дома теперь вздохнул кто-то. Забрался бы, мать честная, на печь и валяй до свету