Какой трости? Сергей поморщился, что за трость ты губами трогаешь?
А-а, ты не поймешь, махнул рукой. Это устройство в мундштуке. Ладно, я что хотел сказать. Исполнять музыку тоже можно за деньги. Что я здесь, собственно, и делаю. Но вот у меня бывает так, что инструмент несколько дней в руки мне не попадает, и я готов заплатить, только добраться до него и , ты так смотришь, что пропадает желание говорить об этом.
Сергей, молча, налил себе пол рюмки, выпил и, не закусывая, закурил. Помолчали.
Нет. Я хренею от вас. У меня такой же, или почти такой же разговор с Витюней был. Понял, да? С Морозом. Давно уже. И вспомнил я только потому, что ты сейчас говоришь. Он так же, как ты о своей музыке, о море говорил. Ну, может не совсем так же, но с таким же пафосом. Море для него все! А мне, такому вот простому, кажется, что вы просто по натуре люди восторженные. Как дети, одним словом. Я не осуждаю. Просто я не так живу. Я живу приземленно. У меня есть семья, есть дети, я хочу хорошо, с достатком жить, хочу, чтобы у меня жена не в чем себе не отказывала, чтобы дети в люди вышли. А для этого надо вкалывать. Сечешь? Вка-лы-вать. А вы инструме-ент, музыку поиграть.
Игорь усмехнулся.
Да нет, Серега. Я повторюсь. Это ты пацан. Мальчишка. Смеешься? Ты как тот ребенок, которому чем больше игрушек, тем лучше. И края этому нет. Ты вот задумайся, не торопись спорить со мной. Вот у тебя с Татьяной сейчас есть планы? Чего бы вы хотели. Есть? И вы их через год, два достигните. Вы что, остановитесь? Нет. У вас за этот год новый план вырастет. Еще более грандиозный. И вы попрете к нему. И чем дальше, тем менее щепетильными вы будете в выборе способов достигнуть желаемого. Я ведь сейчас ничего нового не сказал. Это в любом учебнике политэкономии написано. Говоришь, что приземленно живешь? Вкалываешь? Ну и что? Не скучно?
Разочарую тебя. Не скучно. Но опасно.
Сергей вылил остатки водки в стопку и выпил. На этот раз взялся за вилку и ближе подвинул тарелку.
Я уже тебе не предлагаю. А насчет скучно. Знаешь что скучно? Скучно с трезвым собеседником в ресторане сидеть. Ты, братан, такую галиматью несешь, что действительно скучно. Не, Игорек, ты только не обижайся, я дружески.
А почему опасно? Ты ведь сказал, что опасно?
А это неинтересная тема. Я для красного словца сказал. А вообще, я, действительно, частенько заграницей бываю. Я надеюсь, с тобой можно откровенно разговаривать? Не побежишь в органы стучать?
Игорь сделал шутливо возмущенное лицо.
И с людьми я там общаюсь. И по работе, и просто, дружески. Так вот, то, что ты мне сейчас говорил, там бы восприняли, как чушь собачью. Понял? Люди открыто живут богато, понимаешь? Они не скрывают, что хотят иметь много денег, дома, машины.
Я это и без твоего откровения знаю, Серега, к чему ты мне это говоришь?
А к тому, что живут они при этом интересно!
Все?
Практически все.
Это они тебе говорили?
Что?
Что им это интересно.
Я это сам вижу.
Ты видишь то, что хочешь. И круг твоих знакомых не так широк, чтобы делать выводы. Ты меня никогда не убедишь, что непрерывно стремиться зарабатывать деньги, это интересное занятие.
Деньги, вернее большие деньги, позволяют тебе быть максимально свободным. Естественно, это у них. У нас большие деньги иметь не позволено. Да. И эти деньги позволяют им жить интересно. Вот и вся политэкономия.
А ты действительно насквозь пропитался духом загнивающего капитализма, Игорь искренне рассмеялся, ты так убедительно пропагандируешь западный образ жизни, что почти убедил меня.
Ты не мог бы не кричать? Как будто не пил, а орешь, как ненормальный.
Сергей скосил глаза на сидящих за соседними столами. Хотя народ вокруг самозабвенно выпивал и закусывал, и никто в сторону их столика даже не глядел.
И когда ты со своим оркестром будешь публику ублажать?
Да уже минут через сорок. Так что я, извини, откланяюсь.
Сделай милость. А я, пожалуй, еще посижу. И тебя послушаю. Представляешь, я раньше и не замечал, что в «Арктике» оркестр играет.
Ты, наверно, сюда в основном днем заглядывал?
Да, ты прав. Некогда. Я ведь тебе говорил, что вкалывать надо. Чтобы фартовым быть. У меня, как ты знаешь двое взрослых детей. Дочку замуж надо будет отдавать, сыну подъемные организовать, чтобы с нуля, как отец не начинал. Вот тебе и планы. А ты говоришь. Кстати, а как твой парень?
Тимофей?
Ну да. Извини, я забыл, как его звать.
Тимофей у меня молодец. Закончил мединститут и работает в деревне, под Москвой. Участковым врачем. Но пишет, что работает над какой-то темой. Защищаться собирается. Умница он у нас.
Я так и не понял, а почему вы с Ниной своего ребенка не завели? Тимофей ведь её сын?
Ну да. Её. Своего? Игорь помолчал, оглянулся, его как будто позвали, Нина не захотела. Ничего страшного, нам и Тимоши хватает. А там внуки пойдут, рассмеялся.
Друзья еще минут пять поговорили и Игорь ушел в служебный вход, куда уходили официанты. Когда он с оркестром вышел на сцену, Сергея за столиком уже не было.
Глава шестая. Отцы и дети
Виктор с Натальей возвращались в Ленинград. До Ростова-на-Дону решили ехать автобусом. На подъезде к Ростову пошел мокрый снег и вскоре залепил окна автобуса так, что ничего видно не было. Только впереди у водителя со скрипом елозил по стеклу дворник, и в треугольнике лобового стекла черная колея дороги упиралась в белое марево неба. Когда вышли из автобуса, снег шел уже сплошной стеной, снегопад превратил город в белую с серыми пятнами панораму. Привокзальная площадь и ближайшие дома перечеркивали белые, колышущиеся полосы тяжело падающего непрерывными потоками снега. Ни снующие у входа в вокзал люди, ни отъезжающие и подъезжающие автомобили еще не растолкли, не испачкали снежного покрывала и город явился вышедшим из автобуса в белоснежной чистоте.
Я здесь прожил почти пять лет, Виктор стоял лицом к белой реке проспекта Энгельса, поднимающегося в город, по этому проспекту я впервые вошел в Ростов. Вот отсюда, от вокзала и до мореходки пешком шел, расспрашивал встречных и шел. И дошел.
А я здесь только проездом бывала, и с твоим Ростовом через аэропорт знакомилась, Наташа щурилась от летящего в лицо снега.
Где же наш встречающий? Виктор аккуратно снял с Наташиных ресниц налипшие снежинки и огляделся по сторонам.
А Наташа уже улыбалась стоявшему у Виктора за спиной человеку.
Здравствуйте, гости дорогие!
Их встретил сын дяди Лени Панасюка, с которым Виктор познакомился на похоронах отца. Отец, надо полагать, заранее составил список тех, кого мать должна была известить о его смерти. Он никогда не говорил, чтобы их приглашали на похороны, нет, он просил «известить». Виктор сам ходил на почту и отправлял телеграммы. С двух адресов пришли ответы с соболезнованием и извинениями, что адресат не может сам быть на похоронах. Другие адресаты вовсе не ответили. А из Ростова приехал старик с сыном. Приехали на новенькой «Волге» с водителем. Это был сослуживец отца, прошедший с ним всю войну. Виктор вспомнил, что отец с матерью не раз называли фамилию этого человека Панасюк, или просто Лёня. Были письма от него, да и отец, не раз ездивший в Ростов, видимо, встречался со старым другом. Пережил друг отца и приехал проститься с ним. Полный, неповоротливый, с ногами тумбам, ходил он с трудом, опираясь на две палочки. Очки с толстыми линзами надел один раз, когда подошел к гробу друга. Остальное время смотрел в землю или, подняв глаза на голос, незряче, не мигая, смотрел над головой говорящего и, казалось, улыбался чему-то. С Виктором поздоровался и долго не выпускал его руку, держа своими двумя ладонями подушечками с плохо гнущимися пальцами. В какой-то момент присели рядом.
Виктор?
Да.
Витя, помолчал, знаешь, почему он тебя Виктором назвал?
Нет.
Трое нас было. В начале войны. Понял?
Понял. А какой он был, третий?
Панасюк молчал, глядя в землю.
Вот такие мы друзья были.
Выставил вперед ладонь с негнущимися пальцами. Но торчащий вверх большой палец обозначил желаемый жест.