Ветер усиливался, и мне пришлось закрыть окно, чтобы не навредить герани, одиноко стоящей на окне. Даже розы от прохладного летнего бриза дрожали и готовились опасть. Я не мог этого допустить. В руках дрожала лейка, и с каждой минутой чувство тревоги обуревало меня: хотелось поливать цветы дни напролёт, лишь бы они не засохли, но вовремя понимал, что так делать нельзя.
Тот мужчина, что приходил днём он всё ещё всплывал в моей голове размытым пятном. Не знал я, чем он меня так зацепил, но его сверкающая лысина надолго врезалась мне в память, да и дипломат его был довольно неплох. Он купил розу для своей больной жены. Кто-то скажет, что это благородство. Кто-то что любовь. Но я сказал бы, что это всего лишь жалость. Он любил её, да, но только потому, что не хотел, чтобы она умерла, будучи обиженной на него, на его возможные измены и прочие провинности. Эта роза была разменной монетой прощения. И цена этой монете две сотни марок.
Я поставил лейку возле папоротника и подошёл к чуть пыльному окну. За ним, на пустой улице, покрытой нескончаемым пеплом и прахом давно ушедших дней, я видел дорогу, вдоль которой и расположился наш городок, выживающий только лишь на военных продовольственных заказах. Ферма работала круглые сутки, лишь бы о нас не забыли, но взамен, по сути, не получали ничего.
В нескольких сотнях метров от дороги, смотря на запад, можно заметить большой серый амбар и невысокий забор, окружавший курятники и свинарники. А вокруг всего этого различалась тёмная, песчаная гладь колосьев, медленно колыхавшихся на ветру. Скоро они вырастут, и их без зазрения совести срежут работники фермы, которым когда-то был и я. Но вспоминать об этом мне не хотелось. Хотя бы не сейчас, когда мир находился в благоговейном забвении в ожидании грозы, дарящей и жизнь, и смерть.
Выйдя из комнаты, я вновь очутился в пустой кишке коридора, напичканной всяким мусором постояльцев. Всё тот же холодильник, всё те же коробки, всё та же гнетущая пустота и ветер, разгуливающий внутри здания. Шум рефрижератора раздражал меня больше, чем грохот канонады на поле боя. Казалось, этому не будет конца.
Скоро будет ланч. Я должен был спуститься на первый этаж в общую кухню, где в это время собирались такие же, как я униженные, оскорблённые временем. Люди, чьи возможности ограничены. Но я относился к ним лишь наполовину.
Какая сегодня замечательная погода! мечтательно сказала женщина-волонтёр по имени Клара, смотря в окно и перебирая ложки в ящиках. Чую, сегодня будет хороший дождь.
Плохо это, ответил ей старый мужчина, сидевший за обеденным столом с двумя мужчинами-колясочниками и играющий с ними скат. Воды много будет, грунт размоет, посевы погибнут.
Да на кой чёрт тебе эта пшеница? возмутился худенький старичок в коляске. Ну, погибнет и погибнет. Всё равно помирать скоро.
Типун тебе на язык, буркнул второй старичок на коляске. Он выглядел чуть толще, но чуть более устрашающе. Хочешь всех за собой утянуть в могилу?
Мальчики, хватит, к столу подошла Клара. Не умрём. Нам ещё жить да жить. Помните со второго корпуса старичка-то? Морган, кажется. Так он прожил девяносто два года, только потом умер и то, потому что упал с лестницы и сломал спину. Так, глядишь, и больше прожил бы.
Так он на таблетках постоянно сидел, буркнул в ответ самый первый старичок без коляски. Он выглядел сморщенным, словно изюм или курага, отчего становилось немного противно, но скорее это было из-за постоянно хмурого лица.
Полно тебе, Роберт, ласково сказала Клара и вновь повернулась к рабочему столу, где она успела разложить пару помидоров и огурцов. На тарелках рядом красовался омлет для нас четверых.
Я сел на соседнее кресло с Робертом. Заприметив меня, он попытался улыбнуться, но из-за хронической хмурости получилось это неважно. Я оглядел мужчин, сидевших напротив: двое иссохших старичков в застиранных рубашках, с дрожащими пальцами и губами. Они смотрели на меня, как на спасителя, как на ангела, спустившегося с небес. Но я понимал, что ничем не могу помочь, и поэтому чувствовал себя отвратно. Ещё немного и оба они умрут от старости или бросятся с лестницы. У них, к сожалению, никого не осталось, кроме нас да Клары.
Двоих колясочников звали Герберт и Джордж. Я вспомнил их имена, только лишь вглядевшись в их измученные лица с огромными впавшими глазами. Они были очень похожи между собой, но братьями не были один здесь жил всю жизнь, другой приехал из Англии. И оба пострадали в катастрофах, но в каких, отказывались говорить. Да и не нужно мне это.
А вот и еда! радостно воскликнула Клара, поставив перед нами тарелки с дымящимися ароматными жареными яйцами и хлебом. В центре стояла тарелка с овощами, а женщина уже наливала компот. Налетайте!
Мы принялись есть в полной тишине. Клара мирно пила компот из своей фарфоровой чашки и смотрела в окно на приближающуюся грозу. Роберт то и дело поглядывал на меня, видимо, пытаясь вызвать интерес. Но мне не хотелось разговаривать. Стоило мне очутиться в этой комнате, в этом обществе, как я тут же почувствовал себя его частью. Отчаявшиеся. Брошенные. Безыдейные. Создатели прошлого и кости будущего, на которых будут стоять наши потомки. Мы были четырьмя частями одного механизма страданий, а Клара связующее звено между всеми нами.
Мы ели молча, пока в один миг Роберт не начал рассуждать вслух:
Ох уж эта молодёжь, начал он. Вечно придут, вечно всё испортят и дальше идут. Ничего больше им бог не додумался дать, вот и терпим теперь этих, Роберт кивнул в сторону комнаты, где жили молодые люди, работающие на ферме.
Ты слишком строг с ними, сказал вдруг Джордж. Они хотя бы работают, а мы? Просто прожигаем жизнь на крыльце, да смотрим на поля. Нас кормят, одевают, нам дали кров. Почему ты жалуешься?
Потому что молодёжь хочет от нас избавиться, серьёзно ответил Роберт. А ты как думаешь, Генри? он бросил на меня заинтересованный взгляд.
Во всяком случае мы должны благодарить их за то, что они нас терпят, я откусил кусок чёрного хлеба. Они нас обеспечивают, а Клара вообще золотой человек, я улыбнулся ей, и щёки у неё покраснели.
И ты, Брут! нахмурился Роберт. Никакой поддержки! Что делается с этим миром? Молодые захватывают власть, держат при себе большие деньги, у них есть работа. А мы?
Мы им просто завидуем. Старые дурни, раздражённо буркнул Герберт, будучи особо худым даже в сравнении с Джорджем. Роберт, просто признайся, что ты хочешь такой же лёгкой жизни. Да, нам не со всем повезло. Но тебе даже сейчас лучше, чем всем остальным. На что ты жалуешься?
Я одобрительно кивнул и слегка улыбнулся. Роберта застали врасплох.
И ничего я не завидую, обиженно бросил он и продолжил молча есть овощи из общей тарелки.
А вы знаете вести из большого города? сказал после недолгого молчания Джордж. Сегодня по радио слышал, что на запад идёт буря. Видимо, засуха, жара везде, но только не у нас. Хотя это только затишье перед настоящим штормом.
Буря? сказал я, недоумевая. Я думал, эти времена давно прошли. Думал, что сейчас единственная опасность это солдаты с огнемётами.
И всё равно эти солдаты будут реальнее, чем буря, сказал Роберт. Они всегда нас стороной обходят, никогда не видел, чтобы нас
заметало песком и грязью.
Значит, увидишь, встрял Герберт. Джордж сказал, что буря на запад идёт. Мы как раз на этом пути. А бури, кстати, маленькими не бывают.
К чему ты клонишь? спросил Роберт. Думаешь, нас в любом случае заденет? Вздор!
Ну, вот и посмотрим, ухмыльнулся Герберт. Ставлю двадцать марок, что буря пройдёт по нам.
Тогда я ставлю тридцать марок, что мимо, парировал Робби. Всё равно я выиграю.
Значит, пари, улыбнулся Герберт. Они пожали друг другу руки, а Джордж разбил их.
Так мы и сидели, объедали последние закрома нормальной жизни в ожидании неведомой бури, что мчалась к нам на огромной скорости, сметая всё своём пути. Но только пока угроза кажется призрачной, люди не смогут воспринимать её всерьёз. До тех пока, пока буря не накроет их с головой, они не поверят и будут отрицать всё на свете.