С родственниками никаких разговоров не было. После похорон он прогулялся по кладбищу, оглядел шикарную новую церковь, ясно-белую, расположенную на пустыре, подумал: должно быть, большевики снесли, а сейчас архитекторы спародировали старый стиль. Точно он не знал, но видел, что сейчас кладбище окружено неровным забором из современных домов.
Пришёл домой и упал на кровать, проспал с день, пока его девушка копошилась, беспокоилась. Снились ему стандартные для всех гротескные возрастая и перемешка несуразицы с постной трагедией: существа кусают за пятки, шутят свиньи и в пространство прыг-скок, как с обрыва, а трупы занимаются свежеванием насрастающего рогатого нечто. Утром Егор пробудился, зевнул и пошел нехотя на кухню, будто насильно, глотать воду, напряжённо, порционно, сохраняя перерывы. Механически кинул стакан о стенку тот разбился на осколки, какой никчёмный символизм в голове затерялся. Лёг в кровать и глядит в поток, ведь завтрак считался непозволительной роскошью для ублюдка, ирода. Стал вспоминать всю жизнь, раскладывать по полочкам, взыскивая детали становления своей убогости.
Вспомнил, у них была такая занятная учительница по физике в последних классах в школе, заигрывающая и отчасти способная к объяснению, с достойной декламационной способностью. Она его увлекла этим предметом. У них как-то должно быть два урока подряд, на которых должны были сначала подготавливаться к контрольным и далее, на следующем уроке, писать её, но преподавательница так кстати опаздывала. Думали: фух, пронесло. В класс заходит директриса и озвучивает, что у учительницы умерла мама утром и она задерживается, вообще скоро будет, едет. Непонятно, как после смерти матери, скорее всего, горячо любимой, она поехала принимать какую-то никчёмную контрольную. Все пристально наблюдали за её глазами и сбивчивым повествованием о протонах-нейтронах, их физических свойствах. Очевидно, мысли о гибели матери мелькают, мельтешат, издевательски бегают перед глазами, отчего она запинается, сжевывает слова и ошибается. Должно быть, после уроков поедет сразу в лобик целовать труп.
В его случае, Егорка-то не может обгорелое тело со сгоревшей кожей, обгорелым лицом в лобик целовать по традиции. Единственное, что ему доступно, купить шкалик с хлебом и поставить на подоконник. Позвонил девушке, попросил купить стопарик и хлеб-кирпич, а далее вырубился. Сложно сказать, даже сделать утверждение, что он горевал по матери, ему было это едва ли не безразлично, он горевал по смерти. Смерть его испугала, а смерть всегда обезличивает, независимо от личности.
Полусознательные недели текли, выжимались, обволакивая не только бытие героя, но и, казалось, саму вечность. Что-то бесконечно и неумолимо тащило в сторону стенаний ни о чем.
Когда человек ужасно изничтожен, он только страдает и страдает, тогда пропадает любое желание в общении на гложущую тему. Диалог призван успокоить, это часть, связанная с самолюбием, а тот, кто по-настоящему страдает, им не обладает, посему всегда беспокоен и молчалив. Ничего не рассказав, вы будете понукать себя к дальнейшим страданиям, тоска будет глодать ваше сознание, изводить, доводить, вскоре вы заметите за собой безмерную раздражительность, после любых вопросов обнаружится осклабливость. С другой стороны, всё-таки сказав, вы испытаете стыд от советов других людей, ничего не сделаете и будете убеждённы в собственной никчёмности.
Зачастую, стоит признать, эти советчики видят всё исключительно прямолинейно: вам плохо сделайте хорошо, вы страдаете от избавьтесь от , вы не делаете Х, чтобы помочь себе сделайте наконец Х; правда, Егор, бывало, лежит на кровати и резко подрывается, померещилось, пойдет невольно на кухню, меланхолично волоча обвисшие ноги, неуверенные и мягкие, пока не придёт, не сядет сбоку, пока нехотя не откроет холодильник, ещё раз 5 повторит этот ритуал, некстати обнаружит в нём еду, фривольно возьмёт яйца, разобьёт о стол, чтобы желток не повредился, и кинет на шкваркающую сковородку с маслом забудет о деле, созерцая детали стены, всякие неровности и кривые полоски убого наклеенных обоев, пока девушка, Лиза, не прибежит и не начнёт его вытаскивать, а он в истерику с резонёрством:
С чего ты думаешь, что я ничего не могу сделать, не мешай, сам бы всё сделал! Приходишь и мельтешишь бессмысленно, словно вошь, отвлекаешь, только та эгоистична ест меня, а ты помощь толкаешь с альтуризмом а самоотдача, за возможность проявлять которую ты меня любишь и спасаешь, лишь самоудовлетворение. Спала и проснулась рано ни для чего может чтоб мне мешать думать, кормя своей помощью с ложки.
В таких патетических выступлениях сливались его две особенности. Речи толкать он умел с девства, а независимость проявлялась во всех смыслах буквально с рождения, не считая, безусловно, материальной: он был настолько самодостаточным и независимым, что родился раньше времени, протестуя против даты на целый месяц. При рождении воле врачей и матери противился. Появлялся на свет больше дня, никак не содействуя, через кесарево еле-еле позволил себя достать. Утробное посягательство та же самая нахальная помощь без просьб: если ребёнок не выходит, значит, на то у него есть свои причины и, в любом-то случае, не родиться лучше, чем быть в жестоком мире. Подобные практики напоминают операцию по спасению самоубийцы, чтобы вскоре поместить его на долгое время в стационар, где будут пичкать сомнительными препаратами и кормить с ложечки, запрещая вставать с кровати. У самоубийцы одна истома наблюдать за переплетением жизни в окне, за которым по небу летят птицы и иногда признаками существования человека, например, воздушные шарики. Впрочем, это сущая необходимость, за которую должно быть противно понукать, ведь в мире пребывают чинные и сверхпочитаемые учёные мужи, авторитеты жизни, конечно, в каждой стране они свои, именно они дают наирациональнейший ответ, соразмерный исследованиям и культуре: быть или не быть: pro i contra.
Любимая сковырнёт фразой и смягчится: мешают суп, а я люблю тебя, но ладно, я всё равно тебе буду помогать, что бы ты ни говорил, как бы не начинал разводить пессимистическую демагогию, давай обниму-ка и все станет проще).
Он брыкается с отвращением и куксится, точно на фото возле роддома, недовольный всем, и сползает вдоль холодильника со вкинутыми руками на лицо, драматично и сценично. Стонет слабо и завывающе ноет, пока она его не обнимет. Далее бессознательно произведёт манипуляцию, такую, какую часто совершают печальные люди в том же состоянии: начнёт просить с намёком, позже напористее и по завершению станет говорить, что не заслужил и не нужно это вовсе, а старая хотелка возникла с небольшим мигом оживления, того оживления, которое захочет возродить в сердце хороший друг или любимый человек, тем самым поддавшись. Так было и с его девушкой, Лизой.
Она вообще крайне податливый и мягкий человек, что идёт из детства. Агрессивный отец подавлял её, бывало, лупил по синьке, с чем будет связана следующая история. Он, Олег Федорович, любил алкоголь, может, не более семьи, но, как и любой человек с серьёзной зависимостью, всегда не замечал людей, окружавших его, считая их вечными, статичными фигурами, когда бельнькая была крайне динамичной, исключительной и по-своему яркой. Она придавала цвет и красу рутине, добавляла оттенки, значение всем действиям и реализовывала их, посему иногда вставала на первый план, пусть не чувственный ориентиров, но жизненных. Олег Федорович мог позволять себе исключительно много под синькой, чего бы трезвый человек и полностью здоровый не позволил бы. А я уверяю вас: здоровым он был.
Случай произошёл следующий. Алкоголь, несомненно, брался с запасом, чтобы не бегать с регулярностью в магазин, посему бутылочка всегда где-то, да и стаяла, запрятанная от глаз, но вдруг, ни с того ни сего, одна испарилась. Отец стал подозревать дочь, так как недавно, будучи пьяным, поссорился с ней на тему уроков и порвал на глазах плюшевую игрушку, также один раз ловко хлестнул по щеке и ушёл восвояси, пока ребёнок захлёбывался слезами. В мыслях ему мерещилось, что он даже слышал, когда ходил в туалет, что Лизонька на кухне чем-то гремела. Впоследствии он пришёл к ней и стал нахрапом требовать возращения водки, начал кричать и бить. Обычно старшая сестра прерывала эти истязания или мать, которая обычно всё-таки боялась и лишь на толику убавляла бедлан, но тогда первая была на учёбе в экономическом колледже, а вторая на работе. Никакого шита.