Однако месячник «дикого мустанга» всё же закончился плачевно. Во время заключительного марш-броска на пятьдесят километров с полной выкладкой при температуре ниже тридцати градусов многие курсанты сильно поморозились. А устроитель этой гонки заместитель начальника училища по строевой подготовке полковник Терновой отделался лёгким выговором.
О Терновом в КВАПУ ходили разные слухи. Дескать, у него «лапа» в ЦК, которая и делает ему карьеру. Самого полковника боялись. Из-за непредсказуемости характера. Бывает, остановит какого-то встречного курсанта на плацу и тренирует его в искусстве отдания чести старшему начальнику. До опупения. На виду у всего училища. Или заставит роту маршировать с песней. Всем известно его пристрастие к маршу «Прощание славянки». Только называет он его по-своему. Завидят идущие в строю Тернового и переглянутся: сейчас начнётся. И точно.
Старшина! Разверните роту на исходный рубеж. И ко мне с песней: «Прощайте, славяне!»
И тут уж не до смеха. Будет рота песню горланить, пока сам полковник не устанет. Но случается, вдруг Терновой проявит милость, как однажды с двумя старшекурсниками. Они пьяными возвращались из увольнения и упали в сугроб у самого КПП. Терновой в это время выезжал из ворот училища. Посмотрел на лежащих и резюмировал:
Отнесите их в казарму, пусть проспятся!
Почему, товарищ полковник? Они же нарушители! удивился ехавший с ним офицер.
Нарушители. Но упали головой к училищу. Значит, стремились вернуться на службу, невзирая на своё состояние. Из таких вырастут настоящие офицеры
Эта история потом передавалась из уст в уста, со временем превратилась в легенду. Но уважения к Терновому почему-то не добавила. Напротив, даже появилась поговорка, опровергающая геометрическую аксиому: «Всякая кривая короче прямой, на которой стоит полковник Терновой!»
Впрочем, если бы сейчас на пути Кравца и Захарова стоял грозный зам по строю, они, наверное, не свернули бы в сторону так боялись опоздать к назначенному сроку.
У вокзала ни одного такси не оказалось. Зато тарахтел рейсовый автобус до Тимофеевки. Они вбежали в салон, и автобус тронулся.
За окном потянулись городские улицы. Кирпичные пятиэтажки. Потом деревянные домики. Заснеженный городской пруд. Снова улочки и бетонные заборы продовольственных баз. На одной из них Кравец работал после девятого класса грузчиком. Зарабатывал себе на выпускной костюм. Работа была тяжёлой, но вкусной. Он разгружал ящики с яблоками. Наелся от пуза да ещё и заработал. Денег хватило не только на костюм, но и на подарок маме. Она и сейчас носит платок, который Александр купил ей с первой получки. И ещё воспоминание, связанное с Тимофеевкой. После одного из затянувшихся допоздна заседаний школьного комитета комсомола, куда Кравца выбрали в старших классах, ему поручили проводить девочку-восьмиклассницу, живущую на окраине.
Ты, Кравец, у нас спортсмен, сказал комсомольский секретарь, тебе и провожать.
Девочка была так себе серенькая мышка. Никаких эмоций, в смысле влюбленности, она у Кравца не вызывала. Но поручение есть поручение. Он довёл девочку до дома на краю Тимофеевки «Шанхая», имеющего дурную славу, как и все окраины с подобным названием. Пожал спутнице руку, как положено комсомольскому товарищу, и, подождав, пока за ней захлопнется калитка, двинулся в обратном направлении, стараясь проскользнуть незамеченным и боясь, что это не удастся
Давно замечено, что дурные предчувствия сбываются гораздо чаще, чем добрые. Дорогу ему преградили несколько человек. Подростки из местного ПТУ. О жестокости «шанхайских» по городу ходили страшные слухи. В свете фонаря Кравец различил у встречных колья и цепи. «Убьют!» эта шальная мысль придала ему решимости. Не дожидаясь атаки, он бросился в сторону. Одним рывком перемахнул высокий забор. Сзади раздался запоздалый свист и топот. «Ну, теперь догоните спортсмена-разрядника!» Раздирая одежду о кусты, он продрался через чей-то огород. Перепрыгнул через другой заборчик, пониже, и дунул по чёрной степи в сторону города, мерцающего огнями
Тогда, с перепугу, расстояние от Тимофеевки до дома показалось ему незначительным. Нынче автобус полз, как черепаха. Кравец то и дело поглядывал на часы. «Командирские». Он месяц назад купил их на сэкономленные от походов в буфет рубли. Такие почти у всех офицеров училища. Стрелки часов покрыты фосфором и светятся в темноте. Кажется, что сейчас они бегут быстрее обычного. «Опоздаем Как пить дать опоздаем И никакой «командирской» карьеры нам с Юркой не видать Шалов тут же заложит»
Захаров тоже менжевался.
Скоро уже? то и дело спрашивал он.
Да не зуди ты! И так тошно
На конечной остановке было пустынно. Ни людей, ни машин. Как назло, пошёл снег. Крупный и влажный. В двух шагах ничего не видать.
Айда на тракт!
Они выбежали на шоссе. И тут им подфартило. На обочине стоял жигулёнок «копейка». Передними колесами машина увязла в сугробе. Около неё топтался пожилой дядька в драповом пальто и ушанке.
Ребята, выручите, застрял
Это мы мигом! А вы нас подбросите? Не за так, за деньги
Отчего же не подбросить Ну, взяли!
Вытолкали автомобиль на дорогу. Забрались в салон. Поехали.
Куда вам, служивые?
В Копейск Если можно, побыстрее
Побыстрее опять в кювете окажемся. Я быстро ездить пока побаиваюсь. Только-только на права сдал И машину недавно купил. Пятнадцать лет стоял в очереди на шахте Жалко бить-то, своя
Ну, пожалуйста, мы опаздываем
В гости к Богу не бывает опозданий
Так то ж к Богу А нам к сержанту! кисло улыбнулся Кравец. Он у нас стро-огий
Не рассказывай. Сам служил. На Камчатке, в ПВО. А вы, я вижу, «летуны» Из штурманского училища, что ли?
Да нет. Не из штурманского, а начал Захаров, но под взглядом друга умолк: с посторонними о службе их учили не заговаривать.
Мы в командировке, за него закончил Кравец.
Понимаю
В Копейске, неподалеку от железнодорожного тупика, водитель затормозил:
Тут сами доберётесь.
Спасибо вам Вот деньги
Рваные ваши я не возьму Что я гад какой со служивых тянуть?.. Вам они в командировке ещё сгодятся Ну, бывайте, ребята! Он нажал на газ.
Вот это настоящий мужик, понимающий
Ага. Не то что подлый таксист на бегу обменялись они мнениями.
Теплушки отыскали без труда. Девять новеньких «телячьих» вагонов стояли на стрелке. К ним медленно пятился маневровый паровоз. В центре состава взад-вперёд нервно прохаживался Шалов.
Заметив подчинённых, он глянул на часы. Кравец посмотрел на свои. Двадцать ноль-ноль.
Товарищ сержант стал рапортовать он, но комод оборвал:
Водки привёз?
2
«Питие определяет сознание», так творчески переработал классиков марксизма народ. Именно питие, а не бытие. В справедливость этого утверждения Кравец поверил, когда они забрались в теплушку, предназначенную для караула.
Половина вагона была перегорожена листами фанеры с косо висящей на ременных петлях дверцей. Вторая половина была заставлена продолговатыми ящиками.
Это часть груза. Особо важная, осветив фонариком сургучные печати на ящиках, пояснил Шалов. Ну, что встали, как идолы? Заходите в караулку, май дарлинг, и помогите Масленникову растопить печь. У него ничего не получается Да поторапливайтесь, сейчас тронемся!
Есть поторапливаться! в голос отозвались Кравец и Захаров. От радости, что прибыли вовремя, и Шалов показался не таким противным, как всегда.
В караулке царил полумрак. Керосиновый фонарь, висевший справа от входа, освещал только часть пространства: печку-буржуйку в центре, большой фанерный ящик у стены, заменяющий стол, и два ящика поменьше вместо табуретов. За ними едва просматривались деревянные нары. Дальняя стена скрывалась во мраке.
У буржуйки на корточках сидел Мэсел в телогрейке. Приставив штык-нож к большому сучковатому полену, он изо всех сил колотил по нему другим поленом, поменьше. Штык-нож соскальзывал. Мэсел матерился.
Привет, Железный дровосек! Ты так штык-нож угробишь!
Ты бы, Кравец, не подкалывал, а помог, оскалился Мэсел. Печку растапливать это тебе не к мамочке ездить!