Вы знаете чеченский язык?
Я знаю, что такое хорошая драка.
Но у них ножи! Они убьют вас!
Лучше умереть, чем убийц без наказания оставить.
Тогда и я с вами.
Хорошо. Если решил, за мной!
И Сидоров спрыгнул из лаза в коридор, встал у стенки. Альфред посмотрел вниз, было высоко и очень страшно.
Ну, чего ты застрял? Прыгай!
Альфред зажмурился и
Проснулся.
Голова сильно болела.
Он лежал на матрасе, под головойрезиновая надувная подушка.
Альфред всё вспомнил. Это кабинет начальника взрывного цеха завода «Искра». Бывшего завода. Теперь кабинет принадлежит Сидорову Алексею Алексеевичу. И не только кабинет, но и весь завод, точнее, его развалины. Сидоровпервый муж Катеньки, а теперь бомж. И он, Альфред, теперь тоже бомж.
Постанывая от жуткой головной боли, Альфред встал с матраса, и, покачиваясь, пошёл в приёмную, где некоторое время назад они выпивали с Сидоровым, и где он рассказывал Сидорову о том, что с ним произошло. С ним и с Катенькой.
Открыв дверь и увидев человека, сидящего у окна на лавке, он опешил. «А где Сидоров?», хотел спросить Альфред, но тут же понял, что человек перед ним и есть Сидоров.
На Сидорове был добротный костюм, серый в тонкую красноватую полоску, голубая рубашка и тёмно-бордовый галстук. Галстук был повязан по моде, ушедшей в небытие лет пять-шесть назад: узел тугой, на галстуке ни одной морщинки. Сейчас так не носят, подмывало сказать Альфреда.
Сидоров был гладко выбрит и казался моложе, чем в момент их неожиданной встречи, моложе лет на десять. Он сидел на лавке разутый, ноги, носки на которых были одного цвета, но отличались оттенком, он поставил на расстеленную газету. А в руках Алексей держал разбитые кроссовки. Куча тряпья валялась рядом на лавке. В куче просматривалась камуфляжные пятна одежды, которая прежде была на Сидорове.
Подняв глаза на Молотилова, Сидоров сказал, показывая кроссовки:
Немного не соответствуют остальному прикиду, не находишь?
Альфред молча кивнул.
Из обуви только это, валенки, резиновые сапоги и ботинки-говнодавы. Но те совсем никудышные. Что, спрашивается, делать?
Не знаю, растерянно ответил Альфред.
Не знаешь? А ты роман Николая Гавриловича читал?
Какого Николая Гавриловича?
Чернышевского.
«Что делать?»? Нет, не читал.
Сидоров вздохнул:
Жалко Честно признаться, и я не читал. Пытался, но эту тягомотину читать невозможно. Думаю, её вообще никто не читал, все только название и знают. Да ещё про сны Веры Павловны. Сны были, а о чём тоже никто не знает.
Сидоров аккуратно поставил кроссовки под лавку.
А вы начал Альфред.
Мы же договорились! перебил его Сидоров.
Не понял.
Мы договорились на «ты».
А ну да. А ты почему так одет? И бороду сбрил. Почему? У тебя праздник?
В гости собираюсь. Не идти же в этом! Сидоров указал на кучу тряпья. Неудобно идти в гости небритым и в повседневной одежде.
В гости? Так может, мои туфли наденете наденешь?
Твои? Сидоров с сомнением посмотрел на покрытые пылью и рыжими пятнами глины, модельные туфельки Альфреда, Вряд ли. У тебя какой размер?
Сорок первый. Они, правда, грязные, но я почищу.
Не пойдёт, я сорок третий ношу. Ладно, ничего, скоро народ подтягиваться начнёт, что-нибудь отыщется Кстати, Сидоров приподнял манжет сорочки и взглянул на ручные часы. Альфред не разглядел марку, но по блеснувшему золотом браслету и такому же корпусу можно было предположить, что это не тайваньская штамповка, явно дорогой хронометр, кстати, кое-кто из моих бомжиков, наверняка, уже пришёл домой. Надо Окрошку озадачить. Эй, Окрошка! Сидоров стукнул кулаком по стене.
А верхняя одежда? спросил Альфред. Пальто или куртка?
Пальто у меня есть.
А откуда это всё? недоумевал Альфред.
Из прежней жизни.
Так, может быть, у вас и паспорт есть?
У тебя, поправил Альфреда Сидоров, паспорт у меня тоже имеется, но он просроченный, вернее, старого образца. Теперь паспорта другие, как ты знаешь. Ну да ладно. В гости же собрался. Частный, так сказать, визит. Не в государственное учреждение.
В дверь поскреблись.
Заходи, Окрошка. У меня для тебя поручение имеется.
Внимаю, Ляксеич О, блин! Окрошка застыл на пороге, как соляной столб, вытаращив глаза и открыв рот от изумления. Он на время потерял дар речи, А где товарищ Сидоров?
Не придуривайся, Окрошка, сказал Сидоров.
Ляксеич?
Да я это, я.
Ляксеич. Зачем ты это?.. Ты покинуть нас решил? Почему? Чем мы перед тобой провинились? Что не так сделали?.. А этого, Окрошка указал на Альфреда и сверкнул глазами, этого родственника вместо себя?! Так не пойдёт. У нас какая-никакая, а демократия
Нет, Окрошка, не покидаю я вас. Всё будет по-прежнему. Схожу кое-куда и вернусь. Дело у меня в городе образовалось.
Не врёшь?
Не вру. Куда я от вас денусь? Говорю же, дело одно сделаю и снова стану бороду отращивать.
Ну, это тогда ладно. Дела, оно понятно
Так что? Внимаешь?
Внимаю, Ляксеич!
Коцы мне нужно сорок третьего размера. Более-менее приличные. Прямо сейчас. Кто-то из наших дома находится? Кто уже из поиска вернулся?
Малыша видел, Серёгу Потоцкого, Сестёр ЗвягинцевыхВаньку и Андрюху. Ну, Бирюк здесь. Где ему быть ещё? Кстати, Ляксеич, Бирюк совсем оборзел, на работу конкретно забил.
Окрошка! укоризненно произнёс Сидоров, Ты забыл, сколько лет-то ему? Скоро восемьдесят.
Пенсионер! презрительно сказал Окрошка, Что-то пенсии его я в упор не вижу.
Он по-другому своё пребывание здесь отрабатывает. Кто с бандитами связь поддерживает? Кто нас от наездов и от выселения с завода спасает? Не Бирюк, так не жить бы нам тут в тепле и уюте Ну, ладно! Отвлеклись от темы.
Окрошка насупился.
Твоё словозакон. Что я, не понимаю, что ли, смирился он. Ладно, пойду, поспрошаю.
Иди.
Ещё что-нибудь надо?
Пока только туфли.
Тогда я пошёл.
Иди.
Когда Окрошка вышел, Альфред спросил:
Алексей, я не понимаю, объясни: если у тебя есть паспорт, пусть просроченный, но ведь его и поменять можно, если тебя никто не преследует, если тебе есть что надеть на себя
Почему я бомжую? Почему не возвращаюсь к нормальной жизни? Ты об этом хотел меня спросить?
Да! Альфред закивал головой, Да! Почему?
Долго рассказывать, Альфред. Да, и не хочу. Настроение не то.
Как это объяснишь? Это надо самому пережить. Вообще-то, Альфред тоже многое пережил. Возможно, он и понял бы его, но Не хотел Сидоров выворачивать душу наизнанку. Не в его это правилах: рассказывать людям, даже близким, о своих слабостях, и ждать сочувствия и понимания. Зачем? Каждый человек делает то, или иное, потому что онэто он. Каждый поступает по-своему. Так, как считает нужным. А потому он и понять до конца чужую боль не сможет. А если поймёт, то не так. По-другому, по-своему. Или сделает вид
5
Так думал Сидоров, выходя из развалин и направляясь в город.
Не впервые Алексей задумывался о своей жизни, деля её на два неравных куска. Совершенно неравными были куски. И по длине и по весу. Один кусок, или жизненный отрезок, длился с момента рождения до третьего ноября двухтысячного. Тридцать семь лет и девять месяцев. Второй отрезок был корочевсего каких-то пять лет. Завтра будет ровно пять лет, как он бомжует. Но эти пять были тяжелее тридцати семи с хвостиком.
Почему он стал бомжом? Потому что третьего ноября двухтысячного года он умер. Не в прямом смысле, всего лишь в переносном, но умер. Нужна ли мёртвому прописка, работа, друзья-приятели? Нужно ли мёртвому стремление к чему-либо, кроме, как к хаосу? Стремление одно: поскорей сгнить и стать ничем
Сначала он был мертвецки пьяным. Неделю? Месяц? Он не знал, сколько времени продолжался запой. Сидоров пил и дни не считал. Деньги, которыми был набит бумажник, закончились, он стал пить в долг. Ему не отказывали, так как знали: Сидоров отдаст. Потом кое-что узнали и поняли: не отдаст. Нечего ему отдавать, лишился мужик всего. Алексей Алексеевич Сидоровнищий! Жена Катька-сука кинула, вышвырнула из дома и с работы. Из жизни мужика вышвырнула.