Сидорова пожалели, простили водочные долги, но наливать больше не стали.
Очнулся он в каком-то подъезде. В костюме, в пальто кашемировом, но без шапки и почему-то без туфель. Где он потерял туфли? Дорогие, из натуральной качественной кожи. А чёрт их знает! Может, снял с него, спящего, какой-нибудь бомж? Скорей всего. Часы не снял, не обшарил карманы Спугнули, наверное.
Выполз Сидоров на белый свет, а вернее, в тёмную ночь, нашёл возле мусорного контейнера выброшенные кем-то рваные ботинки, размера на два больше, и отправился куда глаза глядят. Нет, глаза не глядели, он вообще не видел и не соображалкуда идёт-бредёт.
Глаза не глядели, а ноги, обутые в чужие ботинки сорок пятого размера, несли его куда-то и принесли в монастырь.
Этот монастырь был Сидорову хорошо известен. Они с Катериной изредка поставляли сюда, в порядке благотворительной помощи, залежалый товар, срок годности которого должен был в скором времени закончиться, а иногданебольшие суммы наличных Сидоров передавал лично в руки настоятеля монастыря, когда сотню баксов, когда баксов пятьсот. На этом Катерина настаивала. Может, какие-то грехи замолить хотела? Кто знает? Сам-то Сидоров в бога не верил, а потому не одобрял Катеринину благотворительность. Но не одобрял молча. Он с Катериной никогда не спорил. Потому что любил.
На стук в ворота вышел монах, лица которого Сидоров не помнил, но сам он монаху был явно известен.
Алексей Алексеевич? удивился монах ночному гостю, Что с вами? Ночью, без шапки?
Погреться пустите?
Конечно!
Монах отвёл Сидорова к настоятелю. Тот не спал, молился.
Сидоров всё ему рассказал, ничего не скрыл. О том, что пьёт уже давно и много, и почему пьёт, рассказал, о Катерине и о том, что всё потерял: деньги, работу, дом, веру в любовь, и теперь не знает, что делать и куда идти.
Иди надо к Богу, посоветовал настоятель монастыря, путь к Богу самый правильный, и на пути том понимание, а в концеистина.
Не могу я к Богу, не верю я в него. Крещёный, но не верю.
Думаешь, все церковнослужители и все монахи в Него верят? Нет, не все. Далеко не все. Но хотят верить и по пути веры идут.
А я не хочу так. Без веры. А веры у меня не может появиться ни в конце, ни в начале пути. Я ведь в советской школе учился, у меня с детства атеизм в мозгах, и ничего другого там поселиться не может. И в институте я не Закон Божий, а исторический материализм изучал. Я книжки читал разные. Про космос. Уверен, что негде там Богу жить. Где там рай? А ад где? Под землёй? Нефть там, под землёй, газ, и прочее дерьмо.
В Бога не веришь, в Высший Разум поверь.
В Высший? Я и со своим-то разобраться не могу.
Разум твойпотёмки.
Потёмки, согласился Сидоров.
И ушёл из монастыря, не вняв совету настоятеля. Простокваши попил, отогрелся и снова ушёл в ночь.
Он так и не решилкуда идти. На пути оказалась железнодорожная станция. Остаток ночи Сидоров скоротал на вокзальчике, а утром, когда подкатила первая электричка, вдруг подумал: ведь у него есть дача, и до неё минут двадцать езды. Там есть печка, и запас дров, продукты кое-какие остались. Правда, два года они там хранятся, крупа и макароны давно испорчены мышами, но соль, мука и сахар засыпаны в стеклянные банки с притёртыми крышками, а жестяные консервные банки мышам не по зубам. Денег на проезд не было, но он запрыгнул в электричку и зайцем доехал до Шугаевки.
Почти сровнявшиеся с уровнем земли грядки и едва заметные дорожки между грядками были припорошены снегом, а домик ему показался убогим и вросшим в землю чуть не по самые окна. Впрочем, таким он и был, щитовой домик, выстроенный ещё его покойными родителями. Когда они с Катериной жили на даче, продав обе квартирыего двушку и её трёшку, чтобы увеличить оборотные средства Катерининого предприятия и вложить их в бизнес, они наняли каких-то алкашей, и те, за совсем маленькие, по тем временам, деньги (девяносто шестой год), утеплили дом изнутри и кое-что поправили снаружи. Так что, на даче можно было легко пережить зиму. Печка есть, а за домом дровник с приличным запасом берёзовых чурок.
Счастливыми были эти два года, которые они с Катериной прожили здесь, в стареньком дачном домике. Пожалуй, самыми счастливыми в жизни Сидорова. Правда, небогато жили, деньги приходилось экономить, запуская большую часть в оборот, либо аккумулируя их в наличной форме для того, чтобы в скором будущем, по замыслу авантюристки-Катерины, совершить гигантский рывок к вершинам благополучия. Питались, большей частью, консервами, ездили всегда вдвоём на стареньком раздолбанном жигулёнке пятой модели, так как и Катеринин «Форд» и Сидоровскую «Висту» тоже продали, преследуя всё ту же цель: максимально увеличить оборотные средства Катиного предприятия. С этой же целью и бизнес свой Сидоров продал Шурику Шульману, чем немало его порадовал, и даже, можно сказать, облагодетельствовал, так как у Шульмана появились дополнительные возможности оптимизации затрат.
От комфорта Сидоров отвык, точнее, перестал обращать внимание на его временное отсутствие. Ведь комфортэто не главное! И потребление деликатесных продуктовне главное, и модная одежда, и престижность автомобиляерунда, если у них было то, что они считали для себя самым важнымлюбовь. Именно в те годы Сидоров понял, что Катеринаженщина всей его жизни, что все, кто был до неёничто, призрачные тени, и что кроме Катерины он никого и никогда не полюбит. Поговорка «с милым рай в шалаше» оказалась не пустым звуком.
Они любили друг друга до умопомрачения, до беспамятства, и если бы не более трезвый, чем у Сидорова, ум его любимой, кто знает, до чего бы могла довести такая любовь? Катерина умела быстро переключаться с любовных утех, отложив их на вечер, к делам. Сидоров всегда поражался этой её способности. Катерина никогда не забывала о своих планах. Она называла их «наши планы», и Сидоров верил, что они действительно общие. Он вообще безоговорочно верил Катерине, потому что всё, что она задумывала, обязательно сбывалось.
Самая большая удача произошла в августе девяносто восьмого после дефолта, в результате которого многие их конкуренты обанкротились, а Катеринино предприятие выжило. И не просто выжило!
С самого начала лета Катерина принялась усиленно изымать деньги из оборота и превращать их в валюту. Она хотела в очередной раз сыграть ва-банк, закупив за чёрный нал крупную партию товара. И на этот раз не просчиталась, хотя предвидеть того, что произойдёт восемнадцатого августа, она, естественно, не могла. О дефолте никто ничего не знал, даже слова-то такого!..
Цены взметнулись вверх, рубль превратился в пар, а они с Катериной жили на даче, неистово занимались любовью, а под кроватью валялся, ожидая своего часа, чемодан, набитый долларами.
Когда всё слегка улеглось, и народ, как бы нехотя, стал тратить деньги, причём пока исключительно на кормёжку, Катерина поднялась с мятых простыней, потянув за собой и Сидорова, вытащила из-под кровати чемодан и с головой окунулась в работу. Первая же сделка принесла им немалую прибыль. Семьсот процентов! Если в додефолтовом эквиваленте. Как в смутные времена начала горбачёвской перестройки.
Катины магазины, практически не работавшие несколько месяцев, вновь стали функционировать на полную катушку. Крутить колесо бизнеса, когда конкурентов на горизонте не наблюдаетсясплошное удовольствие, и формула «товарденьгитовар» работала исправно, но несколько видоизменилась. Теперь она звучала иначе: «деньгитоварденьги», хозяином положения был тот, у кого были чёрные и одновременно зелёные купюры. У них с Катериной таковые имелись.
Некоторое время они ещё жили на даче, пока строился их дом в престижном коттеджном посёлке.
Открыв дверь ключом, который, как всегда, лежал за притолокой, Сидоров, не раздеваясь, завалился на кровать и уснул. Спал долго, пока не замёрз. Проснувшись, затопил печку и проверил состояние запасов. Естественно, мыши сожрали всё, что смогли, но мясных и рыбных консервов он обнаружил четыре коробкитри с говяжьей тушёнкой и одну с сайрой. Консервы они завезли сюда с Катериной. Хотели потом забрать и отвезти в магазин, но забыли. Мука, сахар и соль тоже имелись. Кроме этого богатства, в шкафу на кухне он нашёл две банки сгущённого молока и большую банку «Макконы».