Великая буря Октября прошла над нашей Родиной. Наш городок оказался вне фронтов гражданской войны.
Я учился в средней школе, в которой, казалось, от прежней мужской гимназии остались только старые, толстые стены. Бывший директор, вдруг потеряв всю величественность, преподавал арифметику в младших классах, строжайший инспектор исчез куда-то из Старосольска, а большинство преподавателей заговорили с нами совсем другим языкомдружеским, живым и свободным.
Весной 1919 года я окончил среднюю школу. Надо было выбирать дальнейшую дорогу, но еще до поступления в вуз, то есть до осени, предстояло подумать о работе в летние месяцы. Не такая была обстановка, чтобы взрослому парню сидеть на родительской шее.
Случай пришел на выручку. На улице меня окликнул заведующий уездным наробразом Теплов, человек живой и энергичный, знавший многих из нас, выпускных школьников, в лицо.
Постойте, юноша! воскликнул он. Правильно ли мне сообщили, что вы ищете летних занятий по библиотекам и книжным лавкам?
Я подтвердил, что действительно наведывался туда, но безуспешно.
Превосходно! А хотите, я поручу вам дело большого культурного значения и животрепещущего интереса?
А какое именно? осведомился я.
И для ума и для сердца, ответил завнаробразом и вслед за тем рассказал, что в тридцати верстах от Старосольска, в бывшем имении графини Пшедпельской хранится до сих пор богатейшая коллекция русских костюмов, украшений, утвари. Что в усадьбе теперь совхоз, собираются устраивать еще контору сплава, и поэтому надо оттуда вывезти все собрание, предварительно проверив его по описям и уложив как следует.
Вам дадут паек из совхоза, будете жить, как на даче, сказал он. А так как одному этакое дело не по силам, да и неловко, там ведь и серебро есть и другие ценности, то будет с вами вместе работать местный учитель, хотя и древний, но замечательный старичина.
А где это имение?
В пяти верстах от станции Смолово.
Так это не Вербов лиучитель-то? догадался я.
Именно. А вы его знаете?
Немного знаю.
Ну так как же? Вещей каких насмотритесь! По секрету скажубоюсь, вспомнят про коллекцию в Питере или в Москве да и потянут к себе. А так мы ее в своем музее покажем, а потом коли что: «Дайте-ка в обмен картин, древностей, ископаемых и еще чего надумаем» Поняли?.. Ну, согласны, что ли?
Пожалуй, сказал я. Только с отцом посоветуюсь.
И через три дня я с саквояжем в руке шагал по проселку вдоль лесной опушки.
Я не был здесь десять лет и одновременно и узнавал и не узнавал местность. Конечно, она измениласьдеревья выросли или повалились, канавы заплыли, появился новый мостик Но, кроме того, переменился я сам, и все мне казалось не только мельче и обыденнее, но вообще иным, чем я представлял.
Вот показалась серая крыша школы, вот заборчик. Входя во двор, я услышал резкие пиликающие звуки скрипки и, обогнув строение, подошел к учительскому крыльцу.
Свободнее, легче смычок-то!.. Это тебе не палкой по волку услышал я голос Якова Александровича, подымаясь на ступеньки.
Встретились мы очень сердечно, обнялись, расцеловались. За те три или четыре года, что я и мельком не видел учителя, он сильно сдал. Сгорбился, как-то посветлели, выцвели глаза. По-стариковски растрогался, здороваясь со мной. Но зубы по-прежнему белели в улыбке, и пышные седины лежали над загорелым лбом.
За Яковом Александровичем со скрипкой в руке стоял рыженький мальчик лет двенадцати, босой, в застиранной рубашке и таких же порточках повыше щиколоток. Он сочувственно смотрел на нашу встречу.
Друг-приятель мой, Матвей Иваныч, указал на него учитель и добавил:Положи скрипку, «мужественный старик», да беги. И вновь отнесся ко мне:Садитесь, гостем будете
Я рассказал, зачем приехал, показал отношение наробраза к заведующему совхозом.
Ну вот и отлично, потрудимся вместе. Завтра же туда и пойдем, решил учитель. У вас каксклонность-то есть в старине копаться? И на мой утвердительный ответ принялся рассказывать о коллекции графини. Долгие годы хранилась она в Петербурге, хотя и собиралась в значительной части в окрестных местах, но в 1913 году, когда погиб на дуэли единственный сын владелицы и она навсегда поселилась в имении, сюда перевезла и коллекцию. А потом, летом 1917 года, графиня скрылась за границу, и он сам, Яков Александрович, озаботился прежде всего опечатать помещение, где хранилась вся эта ценная старина, и регулярно напоминал о ней в городе.
Когда мы сели пить чай из самовара, принесенного незнакомой мне безгласной женщиной, я спросил, где же Арефьевна.
Померла Простыла в прошлом году осенью да и отдала богу душу, грустно сказал учитель, Что же, все там будем Вот и мне скоро небось ранец надевать
Я запротестовал.
Ну, чего там, ведь осенью семьдесят четыре стукнет, надо и честь знать, усмехнулся он и, меняя тему разговора, добавил:А парнишка давешний, «мужественный старик»то мой, тоже здешний жилец, сын женщины этой
Способный к музыке? спросил я.
Он ко всему способный Так и ловит, что можно Только не свернул бы шею как-нибудь, больно уж смел
Смел? не понял я. Матери, что ли, не боится или вас?
Нет, это что же, чего ему нас бояться? А действительно, мальчишка геройский В прошлом году купались как-то ребята, ну один и попал в быстрину, стал тонуть Тут и парни были лет по шестнадцати, да все только «ох» да «ах». Один Матюшкаскок да за вихры и подтащил к берегу. А весной нынче от волка отбился.
Как это?
Да шел из Борков в Крекшино, там у него тетка живет. Дело под вечер, дорога лесом. Вдруг на него зверь. Небольшой, правда, тощий с зимней-то голодовки, но от этого еще злей. Другой бы что? «Мамка!» или: «Ах-ай-ай». А этот схватил палку или сук какой-то да того по морде. Волк опять на него, а он еготорк! Да, видно, в глаз, потому, говорит, взвыл и башкой замотал, но опять лезет. А Матвей мой изловчился да палку в самое горло ему и всадил. Хорошо, крепкая попалась. Тут парней двое из-за повертки вышли, увидели да на подмогу А уж волк-то в лес утекает и кровью следит Так вот малец-то каков!
Да, молодчина, согласился я, вспоминая рыженького героя. Недаром вы его мужественным зовете. Только почему стариком?
Да за тезку его, атамана Платова, помните у Лескова в «Левше»? И мальчишке лестно, а мне веселей.
Ах вот что А отец его где же? спросил я.
Убили на Карпатах в пятнадцатом году. А до того в имении у графини батрачил. Тоже ученик мой когда-то был
На следующее утро мы отправились в совхоз, до которого было версты три. «Мужественный старик» шел с нами. Яков Александрович вручил ему папку с бумагой, пенал с карандашом и пером, окрестив при этом «делопроизводителем комиссии». Я внимательно поглядывал на смельчака. Но рассмотрел только худенького рыжего мальчика с простым, усыпанным веснушками широкоскулым лицом, на котором привлекали внимание ясные серые глаза да широкая улыбка, забавно изменявшая контуры щек и курносого носа.
Приняли нас в совхозе очень радушно. Чуть не все здесь оказывались учениками Якова Александровича, начиная с коровниц и инвалида-сторожа, встреченных на дворе, и кончая счетоводом и директором в конторе, расположенной во флигеле. Все улыбались ему, спрашивали о здоровье, пеняли, что давно не бывал. Прочтя бумажку из наробраза, директор распорядился отвести мне комнату и выдать четверть молока, полпуда картошки и пять фунтов хлеба.
На обед вашей артели, сказал он, чтоб спорей работали, нам место освобождали
Потом мы пошли в барский дом.
Коллекция располагалась в пристройке, которую для нее специально возвели и оборудовали. Заглушая тоску по сыну, графиня тщательно устраивала свой музей. Теперь нам предстояло подготовить возвращение в мир того, что старая собирательница хотела сделать предметом своего единоличного любования.
Директор дошел с нами до металлической двери, взломал сургучную печать, отомкнул замок, толкнул плечом тяжелую створку, заглянул за нее и ушел.
Перед нами был полутемный зал метров в сто. Окна замыкались решетчатыми ставнями. По стене тянулись толстые стекла глубоких шкафов. За ними, перемежая темные и яркие пятна, висели какие-то одежды. Перпендикулярно шкафам стояли горизонтальные витрины под чехлами. В проходах до десятка ящиков и сундуков с прикрытыми крышками. Такие же, должно быть пустые, стояли близ входа один на другом.