Выслушав печальные новости про своего родственника, мадампригласила Жана-Мишеля в дом отогреться и поесть. Он с радостью согласился, потому что совсем продрог, только из-за этого проворонил времякогда он распрощался с мадами подошёл к воротам Сен-Мартен, они уже закрылись.
Жан-Мишель цыкнул от досады и остановился, раздумывая, что теперь делать. До утра в Париж было не попастьзначит, оставалось дожидаться рассвета на каком-нибудь постоялом дворе. Жан-Мишель посмотрел на тёмный силуэтна фоне тусклого неба, подумал, что вечер будет долгим, а лишняя миля погоды не делает, и решил прогуляться до , пока не стемнело. Специально ехать наон вряд ли когда-нибудь осмелился бы, но посмотреть на него поближе хотел, особенно после «». Хотел понять, разглядеть что-то смутное, что маячило между строк во многих стихах Вийона, касавшихся смерти.
Он довольно быстро миновал жилую часть предместья и вступил на дорогу, которая уводила прямо к виселице, когда ему вслед раздался крик:
Эй, вы! Школяр, как вас там?
Он обернулся. Кричала хозяйка крайнего дома, стоявшая на крыльце с веником в руках, краснолицая, полная.
Да, да, я вас зову! Куда же вы пошли? Париж-то вон там, насмешливо заметила она и показала на Париж, который и без её слов было прекрасно видно за предместьем Сен-Мартен.
Я знаю, я начал Жан-Мишель, но она не дала ему и рта раскрыть.
А к воротамв другую сторону! женщина решительно махнула рукой на юг. Вы идёте прямо на ! Уверены, что вам туда надо?
Да, уверен. Благодарю вас, мадам, я сам знаю, куда мне идти, холодно ответил Жан-Мишель и продолжил путь.
Вот чудила! А, эти школяры все с приветом! донёсся до него её громкий голос. Я всегда говорила, что ученье до добра не доведёт! От него все с ума сходят! Где это видано, чтобы нормальному человеку вздумалось идти в ту сторону?!
Жан-Мишель ускорил шаг. Через некоторое время её крики стихли, и последние дома предместья скрылись за густыми зарослями терновника и за голыми деревьями.
Вблизивыглядел скорее печально, чем зловеще. Над безжизненной равниной свистел ветер, и огромная каменная виселица поднималась к низкому небу как символ всего временного, ошибочного и низменного. На массивных перекладинах висели не верёвки, а цепи; некоторые из них болтались в пустых проёмах между каменными колоннами и звякали, если вороны задевали их своими чёрными крыльями. На других висели полуистлевшие тела в грязных лохмотьях, покачиваясь от порывов ветра, именно такие, как их описал Вийон в своей балладе:
Lanous aet
Et leet ;
Pies,nousles
Вокруг не было ни душитолько вороны, без устали кружившие над виселицей, несмотря на сумерки.
Жан-Мишель перекрестился, прочитал « » и подумал про Вийона. Жан-Мишель знал много разных произведений о смертина их фоне «» чернела, словно эта каменная виселица на фоне бесцветных окрестностей. Строки Вийона были искренними, как слёзы, подступающие к горлу, в них сквозило что-то простое и грубое, как верёвка, как безжизненное тело, как крики воронья А ещёчто точно заметил Анрив этой балладе было много страха. Только не возвышенного поэтического преклонения перед величием смерти, высказанного красивыми рифмами, красивыми словами. Нет, это был безыскусный человеческий ужас. От него хотелось поёжиться, как от зимнего ветра.
Сейчас, стоя на холодном ветру перед безмолвным , Жан-Мишель гораздо лучше понимал эти стихи, чем когда читал их дома, у огня, после хорошего ужина. Такую балладу невозможно было написать, находясь в безопасности, в тепле и уюте. Она рассказывала о том, что открывается только людям, ощутившим на себе холодное дыхание невзгод и горестей. Эти стихи звучали уже почти оттуда, с той стороны; лучше всего их поняли бы те несчастные, чьи почерневшие, неузнаваемые останки сейчас висели на ржавых цепяхмежду небом и землёй, осуждённые и проклятые людьми, с одной лишь хрупкой надеждой на милосердие Божие. «!»просил рефрен баллады от имени повешенных. Вийон понимал этих людей настолько хорошо, что ставил себя на их местоему самому однажды грозила такая же смерть, о чём он недвусмысленно написал в одном из стихотворений. Оно так и называлось: «».
Но неужели подобное могло случиться? Жан-Мишель никак не мог уложить в голове и огромный поэтический дар Вийона, и его беспорядочную жизнь, в которой, судя по тем же гениальным стихам, были и таверны, и попойки, и весёлые пирушки с друзьями, и поиски приключений, и странствия, и нищета, и тюрьмы с допросами и пытками Но каким образом в одном человеке, в одной судьбе могли сочетаться такие разные, такие противоположные качества? Стихи Вийона звучали истинной музыкой, благозвучной и гармоничной, без единого лишнего звука, но эхом на эту музыку отзывалось не пение небесных сфер, а хриплые крики воронья, кружившего над , стук кружек в тавернах и лязганье тюремных замков Жан-Мишель был убеждён, что Вийон был честным человеком, потому что поэтический дарот Бога, следовательно, он несовместим с пороком, со злом. Новсё-такикем был Вийон? И почему его жизнь сложилась именно так? Жан-Мишель снова и снова задавал себе этот вопрос, но не видел, не находил никакого ответа. Только ветер покачивал тела повешенных, напоминая, что смерть уравнивает всех
Мысль о смерти была естественной и привычной для каждого человека, независимо от возраста. И Вийону она тоже была привычна, недаром большую часть его сборника составляли поэтические завещания. «,». Весь мир думал о смерти, о ней пелось даже в первых куплетах студенческого гимна «», созданного юностью и для юности:
Vita nostra,
;
parcetur.
Но такого холода и такой боли, как у Вийона, Жан-Мишель прежде никогда не встречал в поэзии. Впрочем, если бы главным в балладе Вийона были боль и холод, она вряд ли так запала бы в его душу. Чтобы увидеть несчастье или понять, что всё кончается, совсем не стоило читать стихидостаточно было выйти на улицу и взглянуть на первого же нищего, достаточно было просто вспомнить, что делают время и смерть с человеческой красотой Об этом вздыхали многие поэтыБернард , , Оливье деМарш,Поэтам вторили богословы, философы и врачи, в один голос повторявшие, что жизнь коротка, а путь искусства долог, потому не стоит привязываться к земному, слишком любить преходящее и тратить время на пустые развлечения. Всех занимала и печалила идея, что ничто не вечно в подлунном мире, и любому человеку, будь он мужчина или женщина, развратник или монах, король или безымянный бродяга, когда-нибудь суждено превратиться в скелет; все трепетали, размышляя о посмертной судьбе грешных и праведных душ. Если смертный час даже для праведников оказывался тяжёлым испытанием, то чем он становился для грешников? Думать об этом было страшно, но необходимо, потому что смерть ждала каждого, и следовало постоянно готовиться к встрече с ней. Забыть о собственной смерти считалось самой большой глупостью, какую только способен совершить человек.