Генрих готов был фыркнуть. Это у дяди-то веселость?.. Всегда такой важный, сосредоточенный, медлительный. А сейчас даже с затаенной тревогой в голосе. Что смущает дядю? Генрих знал, что больше года назад Карл V решил уйти в монастырь. Императорский трон он передал брату Фердинанду, владетелю Германии и Австрии, а все остальные земли испанской короны вместе с семнадцатью нидерландскими провинциями оставил сыну. Что же так тревожит дядю? Новый государь принял всенародную присягу сохранять вольности, оставленные Нидерландам прежними властителями. Чего же бояться? Король станет править согласно священной присяге.
Генрих еще там, в гронингенском замке, дал себе клятву защищать всякое правое дело, бороться с ложью и насилием
Об этом он давно мечтал, читая изъеденные мышами книги заброшенной библиотеки замка. В книгах рассказывалось о подвигах в защиту слабых, о путешествиях в неведомые страны, о бессмертных героях древности. Так его учил и духовник-наставник патер Иероним, старенький монах из соседнего монастыря, и дядя, суровый только с виду. Дядя показал ему, как надо владеть оружием, ездить верхом. А рыжий толстяк Микэль и его добрая жена«мама Катерина»верили клятве Генриха и гордились им заранее. Прощаясь, мама Катерина сказала:
Поезжай мальчик, и да будут тебе спутниками чистая совесть да смелое сердце!
Милая, справедливая мама Катерина!..
Закинув голову, Генрих смотрел на первую загоревшуюся звезду. А внизу белели рыхлыми холмами сугробы. Скрадывая очертания, по ним ползли уже синие вечерние тени. Было так тихо, что топот лошадей казался звенящей музыкой. Хорошо было думатьубегать назад, к старому Гронингену, и тудав заманчивое будущее. Звезда трепетала, искрилась, точно подавала Генриху лучистые сигналы. Легкий пар клубился у его губ. Он продолжал улыбаться.
Дорога стала неровнойхолмилась и делала резкие повороты.
Поднявшись на пригорок, Генрих увидел вдали ряды строений. Зубчатые линии их четко вырисовывались на фоне слабо алевшего заката.
Какое-то большое селение, дядя! радостно крикнул мальчик.
Ван Гааль вытянулся на стременах.
Это город, уверенно заявил он и дернул повод.
Под невидимыми лучами зашедшего солнца едва краснели черепицы крыш. Но шпиль церкви пламенел в воздухе большой огненной иглой.
Всадники заторопили коней. Холм скрыл от них приближающийся город. Последняя одинокая галка грузно поднялась с земли и унеслась назад, к черневшим вдали кустарникам.
Неожиданно заскрипели полозья. Послышались приглушенные голоса. Из-за поворота дороги показались крестьянские сани с привязанными к резной спинке коровой и овцами. На санях поверх домашнего скарба сидел мужчина в простонародном кафтане, позади негопожилая женщина, а рядомдве девочки, похожие друг на друга, как яблоки с одной ветки. Паре лошадей нелегко было тащить тяжелый воз.
Генрих хотел было свернуть в сторону, чтобы пропустить нагруженный воз, но крестьянин сам въехал в сугроб на краю дороги и остановился.
Добрый вечер, поклонился он, снимая войлочную шапку.
Добрый вечер и вам, отозвался приветливо Микэль.
Оглянувшись вокруг, возница спросил с тревогой:
Не будут ли ваши милости так добры сказать все ли там тихо дальше, в пути?
А что? Рудольф ван Гааль задержал лошадь и невольно взялся за пистолет. Разве разбойники стали, как встарь, пошаливать на дорогах?
Какие уж разбойники, ваша милость!.. Крестьянин опустил голову. Разбойникиполбеды: они бедняков мало трогают, все больше купцов И замялся.
Да ты, приятель, не смущайся, подбодрил крестьянина Микэль. Их милостиблагородные люди: они и помогут и совет дадут, коли надо. Говори, чего опасаешься?
Королевских солдат
Королевских солдат? переспросил ван Гааль.
Крестьянин снова огляделся и, бросив вожжи на спину лошади, подошел ближе:
Ну да И угощай-то их всем самым лучшим и подарки делай. Бывает, последнюю одежду с плеч снимут, и все даром. А откажешьсилком берут. Нас, мужчин, по шеям бьют, грозят тут же прикончить. Женщин еще горше обижают Вот я и надумал бросить хозяйство и переселиться к морю, подальше от их гарнизонов. Не дают мирно землю пахать, так, может, рыбу ловить не помешают
За спиной крестьянина послышался плач женщины.
Полно, полно! обернувшись к жене, заворчал крестьянин. Не на нашем селе свет клином сошелся! Живут люди и на других землях.
Женщина громко заголосила:
Э-эх, и едем-то мы неведомо куда-а!.. Дочки мои бедные, не придется вам схоронить отца с матерью на родном кладбище, у родных моги-ил!.. А схороните вы нас на чужой стороне, в чужих песках морски-их!..
Ма-а-тушка!.. затянули в один голос девочки. Мы боимся Мы не хотим к морю
Не хотите к морю, вскипел крестьянин, так хотите, должно быть, чтобы вам животы вспороли, как сделали на соседнем хуторе?
Генрих затаил дыхание.
Ван Гааль поправил на глазу повязку.
Не к чему было трогаться с места, сказал он хмуро. Войне скоро конец. Идут уже разговоры о мире с Францией. Кончится войнасолдат распустят, и никто вас обижать не будет.
Не один месяц слышим мы про эти «разговоры о мире», ваша милость, потупился крестьянин. А нам вот не стало времени ждать
Что за спешка такая? проворчал ван Гааль.
Слова его точно хлестнули крестьянина.
А та нам спешка, ваша милость, что есть и у нас свое богатство. Может, оно другим только в потеху, а нам милее всего на свете
Он оборвал речь и отвернулся.
В трехголосый плач женщин вплелся вдруг еще один, жалобный и горький:
Не надо говорить так батюшка-а!..
Генрих ясно увидел, как огромный тюк на санях зашевелился и чья-то небольшая рука высунулась на мороз, приоткрывая край теплого платка. Два залитых слезами глаза взглянули на проезжих и снова торопливо скрылись за ворохом вещей.
«У них там еще кто-то, понял Генрих, самый главный, кого они прячут».
Он подтолкнул Микэля:
Скажи им, скажи, чтоб они не боялись.
Микэль шепнул:
Видно, мы с Катериной-то правду говорили: от войны испанцев нам, нидерландцам, одни слезы да убытки И, обратившись к проезжим, сочувственно сказал:Поезжайте смело, добрые люди. Нам не попадались ни солдаты, ни разбойники, ни волки.
Спасибо на ласковом слове, поклонился переселенец. Как бы не застала нас ночь в поле и не замело бураном. Во-он словно бы туча заходит
Он дернул вожжи, и лошади рванули, вывозя сани снова на дорогу. Испуганно заблеяли овцы, промычала корова.
По хлеву тоскуют вздохнул Микэль и крикнул вслед уезжавшим:Если поторопитесь, так успеете до темноты на придорожную ферму! Мы проезжали мимо нее часа два назад!
Спа-си-бо-о!.. донеслось из надвигавшихся сумерек. Скрип саней стал глуше, голоса замерли в морозном воздухе.
Трусы и дураки! отрезал ван Гааль, и бровь его нахмурилась. На ночь глядя пускаются в путь с двумя детьми! Могли бы хоть переночевать в городе.
Генрих ехал молча. В ушах его все еще звучал полный отчаяния голос: «Не надо так говорить, батюшка!»
Вот, значит, о каком своем «богатстве» говорил проезжий. Ни Микэль, ни дядя как будто даже не заметили, что крестьянин прятал на возу еще и старшую дочь. От кого же он ее прятал?..
Лай собак вывел его из задумчивости. Потянуло дымом из труб первых домов. Конь под Генрихом заржал, почуяв близость стойла. Небо в бледных звездах, казалось, спустилось к самым крышам. Церковный шпиль померк и растаял в тумане. Вместо него на фоне снегового простора выплыли темные крылья двух ветряных мельниц.
Всадники въехали в предместье небольшого городка. На пруду, у проруби, за опушенными инеем лозняками слышался раскатистый мужской смех. Ему отвечали взрывами хохота женщины. Гремели ведра. Плескалась вода. По обледенелой дорожке топотали деревянные башмаки. Звенели веселые голоса и задорный мотив нехитрой песенки. Десятки звуков родились среди недавней тишины и отогнали от Генриха неприятное чувство тревоги.
На вывеске, под не зажженным еще фонарем, деревянный позолоченный вепрь указывал путникам, что они добрались наконец до постоялого двора. Упитанный, как его золоченый вепрь, хозяин стоял на пороге и с поклонами приглашал спешившихся всадников. Из раскрытой сзади него двери соблазнительно тянуло жареной свининой и горячим хлебом.