Вдобавок, поведала она, их насилу поместили (тьма туристов понахлынула) в новой гостинице, по соседству с рестораном и продуктовым магазином. Под гостиничным окном с наираннего и до наипозднего часа гулко скрежетали тормоза машин и тарахтели моторы, привозили продукты и водку, увозили пустую посуду, тару, звякали бутылки и брякались ящики; во всю ивановскую кто-то перекликался и переругивался с кем-то, приговаривая мать, и трезвонили голоса и гитары подвыпивших. Поэтому она расклеилась так, что трижды к ней вызывали неотложку. Погостить же у своей давнишней знакомой, Аллы, в двухкомнатной квартире в элеваторе не посмеланезачем обременять ее!..
Позвольте удивил Антона каламбур. В элеваторе?..
Я Вас озадачила? И Нина Федоровна пояснила. Я нахожу, что теперешние узкие многоэтажные коробки поразительно напоминают хлебные элеваторы. У моей же Аллы сейчас главенствует свойство умиляться всему. Она-то так запатриотилась городомбезумно восхищается им. А, по-моему, город как город. Москва все-таки роднее нам. Одно мне непонятно: какая ж жизнь возможна в таком климате? Здесь и солнце, ей-богу, какое-то ненастоящее, скользящее
Помилуйте! обиделась Люба за несправедливый отзыв о Ленинграде, прелести которого приезжая не открыла для себя вследствие, быть может, своего болезненного состояния. Да были ли Вы где? И что видели?
Ну, шастали мы и в кинотеатры
Так при чем же город, Нина Федоровна?
А я говорю, голубушка: нас погода вынуждала Были в Эрмитаже и в Русском музее. Устали там. В зоопарке нагляделись на жирафкак они свысока глазели на нас, двуногих. Ну, съездили еще в Петергоф. Мне не очень понравились фонтаны: я ожидала увидеть нечто сказочно единственное, уникальное.
Ну, Вы скажете еще!..
Съездили потом на Пискаревское кладбище. С Аллой. Ее родной брат схоронен там. Безымянно.
Что, и все?
Да, и кончен, кончен бал, сказала Нина Федоровна с досадой. Мы с Колюшкой сегодня утомились зверски. Я посижу еще чутоки лягу. Благо вагон устроенный, все полегче. От Москвы же мы били свои кости в жестком. По моей неразумности бабьей С оголтелой публикой. С полки слезть было нельзя: натолкалось столько пассажиров; набили людей в вагон, как селедок в бочку Она, взглянув в вагонный коридор, позвала: Колинька, иди! Спать пора!
Он послушно воротился в купе. Залез на верхнюю полку.
VIII
Ночью Нина Федоровна спала очень беспокойно либо вовсе не спала. В противоположность Коле, который, едва завалился на постель, так сразу же и уснул и спал, что убитый, без единого движения и в одном и том же положениина правом боку, и, посапывая по-ребячьи, она всю ночь во снеили страдая бессонницейворочалась на диване или садилась.
Наутро она, еще лежа в постели, хлюпала носом; пытаясь просморкаться, полушепотливой воркотней себя изводила. Когда Антон спустился с полки и потишечтоб не потревожить еще спящихпоздоровался с ней, его поразил ее явно нездоровый, разбитый вид: лицо у нее отекло, и синели под глазами отечные мешки. И в глубине души он невольно ужаснулся ее явной опрометчивостичто она, болящая, издерганная вся, отважилась поехать поездом через всю Сибирь. Что ее принудило к тому? Какое, спрашивается, лихо?
Еще насморк я подхватила, поделилась она еще более хрипловатым, чем накануне, голосом. Мне, правда, нехорошо; я, очевидно, вновь заболеваю. Меня забирает что-толомает и так и сяк. Вчера худой дяденька в трамвае расчихался подозрительно И я-тогрех! даже подумала: «Вот заразу разносит» Ох, батеньки, дрожь всю меня пробила Под тонким байковым одеялом
Но ведь достаточно тепло, уверил Антон.
Да это еще потому, что я везде никудышно сплю; такой неглубокий, летучий сон у меня, призналась она, просморкавшись. Потому и в мою голову лезут несуразные мысли: я ли сейчас еду к сыну или мне только кажется это; потому мне хочется всякий раз ущипнуть себя побольней, чтоб удостовериться в том, что я доподлинно еду. Она обеспокоено глянула наверх: А Колюшка еще спит? Ну и пускай поспит! Он очень тяжел на подъем. Всеедино наш вагон пустуети помыться еще успеет. Без хвастовства скажу: я приучила детей к аккуратности. Они следят за своей чистотой, что верно, то верно. И уже пожаловалась проснувшейся Любе: Я плохо, доченька, спала: горло прохватило, кажется.
Чувствуется: у Вас простуженный голос, лежа, подтвердила Люба. Вы с хрипотой говорите.
И что-то ужасное наснилось. Потому я утречком, как проснусь, нарочно смотрю на свет дневной, чтоб ужасное, что может быть, забыть начисто: ведь как на белый свет посмотришь, так тотчас и позабудешь все невыносимое, тревожное. По-татарски значит: у сна шея тоньше, чем у волоса; как скажешь, так и повернется в действительности; лучше всего забудь все, что тебе нагрезилось. Похоже, век такой неодержимый. Не только для менядля всех. Но я ни на кого не обижаюсь. Разве только на саму себя. Я безмерно любила и люблю детей. А недруги, злыдни еще укоряют меня. «Ой, матушка, и с одним-то чадом не знаешь, как сладить! Как нормально вырастить дите!» Стало быть, кругом я сама виновата, что народила столько их, ребят. Выходит, япоперечный человек: поступаю вопреки суждениям.
Главное-то: если тебе самой совесть велит и ничему не противоречит, то и ладно, рассудила Люба. И кому тут какое дело!
И то: если бы у меня не было их, детей, какой бы смысл для меня имела жизнь? Как исповедовалась Нина Федоровна. Да, раньше мы много рожали, на аборты не поддавались. Уж не знаю, легче бы мне было, если бы у меня были дочери. Ведь и сыновья, как должное, требуют и берут от нас, матерей, все: для них постирай, погладь, белье приготовь, костюм зашей, вкусно их накорми, нужное купи им, подари и, будь добра, денег еще дай на концерты, на кино, на танцульки да и на девушек и на друзей, и они нисколечко не задумываются над тем, чтобы чем-нибудь отдарить своих дорогих мам или чтобы хотя бы разок приветливо-ласково спросить: «Ну, как у тебя, мама, дела?» Об этом почему-то всеми детками забывается. А спросите у любого ребенка об его привязанности, он скорее назовет мать: она в основном возится с ним. Чаще, намного чаще наступает такой момент, когда решающим должно быть и становится нашематеринскоеслово, а не отцовское.
Ну, с моим братом точно так. Даже и до сих пор мама трясется над ним, даже женатым мужчиной, семьянином
Не зря же ученые пишут о деградации полов, вставил Антон.
Заразительна и губительна безоглядная щедрость к своим отпрыскам. В нашей семье, правда, того не было; но зато она была и есть в других семьяхнеприкрытая. Законы-то всюду свои и в то же время одинаковы. И Нина Федоровна закруглила разговор, услыхав, что зашевелился на полке Николай. Так что же, что же мне делать?..
Антон сказал ей что-то успокаивающее, и она оттаяла чуть:
Вы оба очень милы. Благодарю!
С полотенцем и мылом Антон шагнул в коридор, где в свежем пока воздухе уже плавали сгустки табачного, щекотавшего в носу, дыма.
IX
Пассажирский вагон был немецкого производствалучший: на простенке серела привинченная бирка с оттиснутым названием завода-изготовителя. Значилось на ней: VEB WAGGONBAU AMMENDORF (ГДР). И хотя в вагоне все было предусмотрено для удобства пассажиров: губчатый резиновый коврик под ногами, матрасы из упружистого пенопласта, облицовка желтовато-палевого цвета, хотя все было мастерски притерто, приделано, прилажено, имелись всякие решеточки для вещей, ремни, полочки, крюки, приспособлениявсе равно и даже у Антона слегка разболелась голова от сквозняков, от вдыхания паровозной гари и от вагонного качания. Умаивали ограниченное пространство и времяпровождение.
Бренчало радио.
Бестелесная кондуктор, разносила дымящийся чай в стаканах. Сурово, по-командирски, вопросила:
Вам сколько?
Пожалуйста, два стакана нам и Люба посмотрела выжидательно на Нину Федоровну. И та добавила:
И мне с сыном тоже два. И заволновалась, советуя: Колинька, не напряжай глаза, прошу.
Коля уже читал, держа в руках, том романа А.Толстого «Петр Первый».
Во время завтрака Нина Федоровна кормила егоони ели припасенные яички, копченую колбасу, сало, апельсинычто малое дитя, чуть ли ни с ложечки, настойчиво потчуя его очищенными и нарезанными дольками и ломтиками еды. Он и не противился ей, не бунтовал, напротив, исполнял с готовностью ее понятное желание получше накормить его.