А материнское сердце ноет, ноет. Ведь оноза все в ответе: как они? Что с ними? Захочется хотя б одним глазком взглянуть на них, чтобы лично самой удостовериться, задалась ли у них жизнь. Ведь растишь их безумно тяжело. Сумела ль им вложить разумное, отрадное? В одночасье соберешься в дальнюю-предальнюю дорожку и помчишься куда-то сломя голову, со стучащей в груди надеждой. Ее истрескавшиеся губы задрожали мелко. Но ежели теперь я такую даль прокатаю зря
У молодежи нынешней полярности больше, но и больше честности, правдивости и откровенности, доказывал мне один отец очень способного ребенка, сказал Антон. Может, он и прав.
Как бы равнодушная честность их не погубила, вот чего боюсь. Морщины набежали на лоб Нины Федоровны. У меня их было четверо, но девочка умерла в семь лет. И после продолжала. Губительно то, что теперь у молодежи нету того настроения, чтобы мастерить для дома, у дома. Все чаще нужно смотаться куда-нибудь. Смотришьи друзей насоберет по пьянке. Фланируют бесцельно по панели. Басурманничают. Учатся через пень-колоду. Что ж взрастится из них?
Вот этой зимой, сказала Люба, я в туфельках в сугроб залезла: навстречу мне шагали табуном подросткивосемь-девять человек, весь тротуар загородили. Идут еще пересмеиваются надо мной. Довольные своим парадом. Я полные туфельки снегу набрала, но промолчала. Не то бы в лицо получила наверняка. Я вспоминаю золотую компанию брата. Случалось, что они, друзья, и выпивали на радостях, и пели дивные студенческие песни на улицах, но чтобы их сторонились с опаской прохожие, как сторонятся сейчас юнцов, никогда. Они и сейчас такие же восхитительные, компанейские. А ведь братино поколение росло после военного, которое вообще золотое: его никто не тыкал, чтобы приучить к труду, к занятиям, условия сами заставляли. Приходилось собственным умом доходить до всего.
Удивляюсь только, дети, как мы живы осталисьстолько пережили. Мясорубка какая былавсех крошили.
Человексамое живучее создание, сказал Антон.
Нашему поколению досталось.
Да.
Молодости нашей.
Да.
Поэтому, наверное, закалились наши сердца.
В купе вернулся Коля, и Нина Федоровна допросила его со строгостью:
Ты, что, окна там открыл? И зябко свела плечи: Отчего то я замерзла вся, сыноченьку.
Нет, вроде они закрыты, протянул он в нерешительности и тихонько сел в уголок.
Не знаю, заоткровенничала снова Нина Федоровна. Не знаю про других. Моим-то сыновьям нужна была помощь в выборе профессии. Может, любовь к делу и по наследству передается, не спорю; видимо, все зависит от того, у кого какое призвание и какая пригодность к чему. У соседей сын Сережа еще с сызмальства ладил, что будет моряком и, начиная с того возрасталет с шестифорсил во всем морском, с отца перешитом. Все сочли, что это несерьезно; как бывает, по-ребячьи. А вырос Сережаи точно: подался в матросы, когда его призвали на действительную службу. Там, на флоте, он несколько специальностей приобрел. Разве это плохо? А мы-то сыновьям все советовали да внушали, что им лучше избрать. После наших настояний старший поступил в военное училище. В Москве. Среднийтоже. В Благовещенске. Коле же еще десять классов закончить нужно. Я на него ругаюсь отчего? Оттого, что он отчасти тоже нездоров. А у меня все осложняет еще и вторая серьезная болезнь Обнаружилась В этот раз в Москве (мы поэтому еще сюда поехали) я всех врачей исходилапоказывалась им. И все они, особенно один со званием, моложавый, обходительный и проницательный, меня предупреждал, что гублю себя. Они настаивали на моей немедленной госпитализации для проведения операции. Но, право, не могу сейчас в больницу лечь: весь дом веду. Если лягу, все нарушится, расстроится.
Ладно ль будет, Нина Федоровна? Или я ослышалась, что двое ваших сыновей уже женились и живут отдельно?
Верно: отделились от меня. Ну, и что ж!
Вот и следует вам теперь подумать о себеполечиться.
Это не меняет для меня ничего и не может изменить, упрямилась Нина Федоровна, поджимая упрямо губы, слегка оттененные заметной полоской усов. На любви свет держится. Мне слишком жаль того пропавшего пушистого ангорского кота. И топереживанье. А уж сыновья мои, хоть и женатые, здесь сидят, ткнула она в свое сердце, как заноза. У меня все полочки в голове ими заняты. Волею судьбы и волею бога я призвана быть их неотделимой частью.
Запахло свежестиранным постельным бельем: проводница принесла егона нижние полки, верхние были застелены, заправлены.
VI
Напоследок она затянулась докуренной папироской. Ловко потушила ее и кинула в прикрепленную к стенке пепельницу, звучно щелкнув крышкой:
Тот чудный кот пропал у нас зимой, полтора года назад, когда Коля оперировался. Все-таки сдается мне, что это работка Любы, озлобленной на все и всех и психованной соседки, частенько досаждавшей мне, как я попадала в поле ее обостренно-завистливого зрения. Была вся на виду.
Васька очень верный, умный был. Вернувшийся уже в купе Коля улыбнулся застенчиво, лишь краешком пухлых губ: Весь розовый, с белой грудкой. Десять килограмм весу.
Ого! Ничего себе котище!..
Коля приволок его откуда-то. Поспешила дорассказать Нина Федоровна. Кот приблудный, но на редкость смирный, послушный и сообразительныйнеописуемо редчайший кот. Всеобщий любимица, в особенности малышни. Его воспитали же матросынарод доблестный, хороший. В дом он ни одну животинку не впускал: был его бессменным сторожем. На задние лапки становился. Почти вытанцовывал под баян. Проказничал. Таскал у меня валерьяновку и с блаженством нюхал; он все подряд нюхалничего не пропускал, а валерьяновкуособенно нахально.
Тогда я из-за него в пух и прах (себя не узнаю) отчитала соседку Любочку, визгушку, люто ненавидящую и животных. Перекинулись мы с ней лихо. Нина Федоровна со смущенной усмешкой качнула головой. Тогда Колю прихватило. Васька наш еще вертелся под ногами, мешал всем. Учуял, что запахло валерьянкой, да на стол, что сумасшедший, вспрыгнул. Ваську вдесятеро рук ловилиизловили, вышвырнули вон. А он, сметливый пройдоха, шмыгнул в приоткрывшуюся дверь, промеж наших ног, и опять ошалело взвился на стол, завертелся среди аптечных пузырьков с настойками. «Ну, ясно, отчего он ошалел», проронила докторша.
Колю на носилки положили и вот скорейв машину санитарную. Он в столовой отравился. Причем думали, что у него перитонит; оказалось жевоспаление брюшины, могли быть не менее тяжелые последствия. Повезли его в районный военный госпиталь. Однако этот ни за что не принял. Развернулись ив окружной, и здесь тотчас взяли, без излишних препирательств, в отделение определили. Да как он, бедный, в одной нижней рубашке лежал пластом на спине на брезентовых носилках, укрытый сверху шубами, да по двадцатипятиградусному морозу таскали его туда-сюда, так он позвоночник-то и застудил. Нужно класть его на операцию, а у него температура подскочила к тридцати девяти градусам, нипочем не понижается: делать операцию нельзя и нельзя не оперироватьвсе опасно далеко зашло. Все же сделали ее.
Он несколько суток не приходил в сознание. Коля больной, и я немного слегла. Как пойдет, так и пойдет Бегаешь, как рысь. С темна до темна Все делаешь своими руками. Сгоряча я еще поднялась с постели, кое-как ковыляла, слабая, мы с моим мужем, Тихоном, каждый день наведывались к сыну, а потом я совсем ослабла. Чуть подвигаешьсясразу мокрая вся, как гуня. Я занемогла надолго. И экзема отметила Тихона, предрасположенного к ней: все руки у него багровыми струпьями покрылись. На нервной почве. Излечению не поддавались. Забинтованный, как мумия, был. Он диетой и сейчас еще ее выводит.
Вот, слава богу, Коленька выдюжил Его, спасла выносливость. У него выносливое сердце.
Я не пожалуюсь: в детстве он ничем особенным не хворал; как ни туго и ни худо нам порой приходилось, я все-таки и его уберегла от острых хворостей. Сама недоедала, на одежде экономила, но пуще всего заботилась о том, чтобы дети физически окрепли. На еду им не жалела средств. И он рос каким-то немороженым, всегда грудь нараспашку. Лазал по деревьям, карабкался на крышу, на самую верхотуру. А в футбольных и всяких подвижных играх норовил он со взрослыми тягаться. И это, наверное, помогло ему в критический момент: пособило выкарабкаться. Это-тов его настойчивости.