"Солдаты! В течение пятнадцати дней вы одержали шесть побед () Лишенные всего, вы исполнили все!" (Кераско, главная штаб-квартира, 16-04-1796).
"Солдаты! Словно поток вы спустились с высот Апеннин. Вы смяли, раздавили, рассеяли все, что стояло у вас на пути () Во Франции ваши семьи, ваши жены и любимые радуются этим успехам и гордятся тем, что они принадлежат вам" (Милан, Главная штаб-квартира, 20-05-1796).
"Взятие Мантуи завершает войну, которая на Родине обеспечила вам имя бессмертных!" (Бассано, главная штаб-квартира, 10-03-1797).
Еще раз тот же самый вопрос: как мог не любить своего командующего солдат, к которому командующий обращался таким вот образом? И как этот солдат мог потом не предпринимать сверхчеловеческих усилий, чтобы заслужить похвалу такого командующего?
Царь Александр распоряжался своими военными картами совершенно иначе. И действовал он ними по-старомодному, что было достойной наказания ошибкой, учитывая, что методы ведения солдата в бой со времен Фридриха Великого несколько поменялись. Это различие имела огромное влияние на судьбу второго раунда императорского покера, и потому-то я и посвятил его объяснению столько места.
Остальными картами у обоих партнеров была мелочевкаведущие офицеры их армий. Нет, вы не ошиблись. Как раз в этом раунде ведущими картами были простые солдаты, рядовые и унтер-офицеры; а маршалы с генералами дополняли их в качестве мелочи. Этот феномен мы объясним позднее, пока же что познакомимся с мелкими картамифосками.
В битве под Аустерлицем деятельное участие приняло семь французских маршалов. В алфавитном порядке: Бернадотт, Бертье, Бессьер, Даву, Ланн, Мюрат и Сульт. Все они были людьми храбрыми и способными (на все), за исключением Даву, честность которого доводила коллег до рвоты. Помимо того, все они были между собой перессорены как стая голодных псов, потому что все они все время жаждали новых отличий, славы и денег. За одним исключением (Бернадотт), все они были преданы Наполеону и послушны ему. Только одно это стало причиной того, что они взаимно не поубивали один другого.
В наибольшей степени это угрожало ненавидимому всеми интригану Бернадотту. Бертье неоднократно вызывал его на дуэль; Даву ночами снился сон, как он расстреливает его за измену, а Массена отдал бы собственный глаз за возможность расправиться с Бернадоттом. Бертье, впрочем, охотно выковырял бы у Массены тот самый глаз, которым галантный кавалер Массена уж слишком настойчиво присматривался к обожаемой Бертье мадам Висконти. Наверное, именно потому, когда Бонапарт во время охоты, совершенно не желая того, подстрелил Массену в глазницу, стоявший рядом Бертье с охотой взял вину на себя. Бертье ненавидел Даву еще и за его военные успехи, но в этом ничего особенного не было, потому что по той же самой причине ненависть к Даву испытывало большинство маршалов.
Кавалеристы Мюрат и Бессьер были злы на Ланна после того, как Наполеон назвал ихза подстрекательство к дуэлям"глупыми крокодилами". Мюрат утверждал, что это именно Ланн их "засыпал". Желая отомстить ему, вместе с Сультом они уговорили Ланна во время одной из кампаний представить императору необходимость отступления, в связи с "безнадежностью ситуации". Наполеон Ланна выслушал и, более удивленный, чем рассерженный, заявил, что впервые слышит из уст маршала слово "отступление", на что присутствующий при разговоре Сульт заметил, что это и вправду вещь неслыханная, которую нельзя ничем оправдать. Только после этого до Ланна дошло, что его обвели вокруг пальца и, вне себя от гнева, с места вызвал Сульта на поединок. О Бессьере Ланн тоже не забыл (в особенности, не забыл того, что тот в официальном рапорте обвинил его в хищении трехсот тысяч франков из полковой казны) и его тоже вызвал рубиться на саблях.
Когда части Мюрата начинали действовать в зоне операций Даву или наоборот, каждый из этих маршалов отдавал своим людям приказ, запрещавший подчиняться каким-либо указаниям коллеги-маршала, что приводило к неустанным конфликтам и стратегическому бардаку. Как-то ночью Мюрат, после многочасовой борьбы с мрачными мыслями, неожиданно сорвался с места, выбежал из палатки и, с саблей в руке, побежал рубить Даву. Его штабные офицеры нагнали его на середине пути и с огромным трудом затащили назад.
В 1812 году Наполеон совершил глупость, подчинив корпус Даву Мюрату. Даву ответил на это так, как поступили недавно швейцарские таможенники, забастовка которых заключалась в том, что они чрезвычайно скрупулезно начали исполнять все свои регламентные обязанности, в результате чего на границах образовались гигантские пробкиДаву, в соответствии с уставом, начал подавать рапорта, даже самые срочные, по службе, то есть, через своего начальника Мюрата, в результате чего те весьма сильно запаздывали в головную штаб-квартиру. Рассерженный этим Бонапарт приказал Даву отсылать рапорты непосредственно ему, неосторожно добавив, что не всегда верит в то, о чем ему докладывает Мюрат. Даву моментально воспользовался случаем и заявил, что честь не позволяет ему служить под началом человека, которому император не доверяет. Отчаявшийся Наполеон уже хотел все повернуть назад, но было уже слишком поздно, так как оба маршала заскочили к нему в комнату и начали обвинять друг друга в неспособности, пораженческих настроениях и в саботаже. Монарх слушал их, перекатывая сапогом туда-сюда русское пушечное ядро, называя себя в душе последним идиотом.
В свою очередь, у Александра под Аустерлицем имелось два генерала, к которым можно было относиться серьезно: Кутузов и Багратион. В удивительной степени те походили на упомянутых выше французских маршалов (исключая Даву), и уже до тридцати лет они могли быть спокойны за то, что им не грозит небо какого-либо из богов. Зная об этом, они не сдерживали себя и в последующие годы карьеры, но в одном им нельзя было отказать: воевать они умели столь же храбро, как воровать и своевольничать, и в военном ремесле разбирались. Но ни это, ни факт, что отношения между ними были, как между собакой и кошкой, не меняло ситуацию ни на волосокв этой игре они были мелкими картишками, точно так же, как и их французские коллеги.
Наполеон доверял оперативным способностям собственных маршалов только тогда, когда они действовали по отдельности. Но достаточно было им встретиться, и ему приходилось напрягать все силы, чтобы разделить их и сделать полезными, по крайней мере, в том смысле, чтобы они не слишком ему мешали. Под Аустерлицем это ему удалосьсражением он руководил лично, они же были передающими звеньями его приказов армии, что и сводило их роль до минимального участия.
Александр, хотя о войне у него было понятие, вынесенное из родимой иконографии, поступил подобным образом, рассчитывая на вдохновение, высылаемое Провидением исключительно законным монархам. И потому, хотя перед тем назначил Кутузова главнокомандующим своей армии, под Аустерлицем поступил с точностью до наоборот в отношении плана, предложенного Кутузовым перед сражением.
Этот план был весьма несложным: вообще не ввязываться в сражение, отступить подождать вступления Пруссии в войну или жепо крайней мередождаться идущей с востока российской армии Беннигсена. Александр же хотел атаковать и отрезать Наполеона от Вены, но, выслушав старого солдата, заколебался. "Бог войны" почувствовал эти колебания и испугался, что добыча уйдет. И тогда уже он преобразился в Тальму.
Сыгранная им комедия была достойна Мольера. В категориях покераэто был обратный блеф. Типичный блеф заключается в то, что ты делаешь вид, будто бы имеешь сильные карты, в то время, как их-то и неттак ты пугаешь противника. Обратный блеф должен заставить противника пойти на рискты же делаешь вид, будто приличных карт у тебя на руках нет.
Самый красивый блеф во всем императорском покере был спектаклем в двух актах. Наполеон инсценировал эту постановку в двух частях 28 и 29 ноября 1805 года.
28 ноября в штаб-квартире царя Александра появился генерал Савари, адъютант Наполеона и глава французской военной разведки. Выражение его лица была непонятным, и он все время просил заключить мир, или, хотя бы, временное перемирие. В конце концов, ему удалось вымолить лишь то, что русские вышлют к Бонапарту своего человека для переговоров. Все удалось только лишь потому, что император Всея Руси, хотя и почувствовал себя весьма возбужденным душой, не перестал быть "хитрым византийцем" он самолично желал узнать состояние слабости противника.