Неужели вам не помогает церковь? спросил Гарольд.
Открыть вам тайну? Говорят, что у отца Лоренцо в деревне Эскинас есть любовница.
Сара рассмеялась.
Священники всегда первые по этой части.
Исаак пожал плечами.
Говорят, отец Лоренцо хочет присвоить себе землю между церковью и домом своей любовницы, чтобы навещать ее незаметно для посторонних.
Это шутка? уточнила Сара.
Как знать, сеньора. Отец Лоренцокузен герцогини. Земельные участки интересуют его больше, чем молитвенник. Он со вздохом стряхнул пепел на кончике сигареты в пепельницу. У нас была мечта. Земля, церковь, армия, образование, трудвсе изменится. Но мы оказались в как это по-английски?.. cogidos
В ловушке, подсказала Олив и, вновь поймав на себе взгляд Исаака, покраснела. Вы оказались в ловушке. Она отвернулась, будучи не в силах с этим справиться.
Мистер Роблес не может быть в ловушке, вмешалась Сара. Он говорит по-английски. Он бывал в Мадриде.
Исаак сделал глубокую затяжку.
Единственный выход, сеньора, действовать. Мы должны покончить с тиранией.
Тиранией? переспросила Сара. Какой тиранией?
Большинство местных жителей хотят просто сажать капусту и мирно ее съедать. Но многие дети в Арасуэло даже не ходят в школу, потому что батрачат в поле. Они должны знать, кто надевает им шпоры на глаза.
Шоры, поправил его Гарольд. Так как он в основном помалкивал, все на него уставились, пока он доставал из кармана зажигалку и, опустив голову, закуривал. Вы хотели сказать «шоры». Последнее слово он произнес с немецким акцентом.
Уж не планируете ли вы революцию, мистер Роблес? спросила Сара. Может, вы новый Ленин?
Он поднял руки, как бы сдаваясь, и засмеялся, в очередной раз поглядев на Олив. Она с трудом владела собой. Сейчас в его взгляде уж точно не было ничего случайного, и ей показалось, что она сидит на горячих углях. Такой красавец ей еще не встречался.
Вы сами все увидите, сеньоры, сказал Исаак. Вы люди новые, но со временем вы сами все увидите.
Вы коммунист? без обиняков спросил Гарольд.
Нет. Я член Республиканской союзной партии. В нашем регионе бедностьвещь наглядная, а не плод моего воображения. Глиняные хижины, а в них по десять детей, чьи отцы спят прямо в поле.
Исаак одернула его Тереза, но он ее оборвал.
И дело не только в бедности. Мелкие фермеры, арендующие землю, делают ее более плодородной, а владельцы «в награду» повышают им ренту, делая дальнейшее проживание неподъемным. Их труд не принимается в расчет
Не бросайтесь такими словами, как «тирания», мистер Роблес, сказал Гарольд. Настаивая на своих революционных взглядах, вы можете отпугнуть людей со средствами, которые, вместо того чтобы оказать вам поддержку, переметнутся на сторону фашистов.
Исаак опустил взгляд.
Люди со средствами никогда не окажут нам поддержку. Но есть другой путь к всеобщему счастью.
Принудительное перераспределение богатства, подытожил Гарольд с мрачным видом.
Вот именно. Народ
Ничто так не нарушает баланс в стране, как метод принуждения, мистер Роблес. Но послушайте, тут Гарольд улыбнулся, кажется, мы нарушили атмосферу трапезы, приготовленной вашей сестрой.
Тереза сверлила взглядом разболтавшегося брата. А Олив вспомнила тощих, похожих на призраков, работяг в поле, провожавших их автомобиль такими взглядами, словно они были инопланетянами.
Мистер Роблес прав, сказала она. Я это видела своими глазами.
Лив, ты бы хоть помолчала, не выдержал Гарольд. Забыла, во что нам обошлось твое школьное образование?
Олив переглянулась с Исааком, который ответил ей улыбкой.
* * *
Вечером, когда брат с сестрой уже ушли, пообещав через пару дней вернуться с хворостом, Олив уединилась в своей спальне на чердаке и заперла дверь. Шоры, шпоры Эти двое пришли со своими словечками и семенами, и она даже не знала, с кем их можно сравнить. Это она и ее родители впустили их в дом или они сами проникли, обнаружив в крепости брешь? Ни в Мейфэре, ни в Вене никто так себя не вел; там клали на стол визитку, а не тушку цыпленка. О бедняках говорили с сочувствием, а не с гневом. Не возделывали свой участок.
Чувствуя прилив крови и легкое головокружение от того, как на нее смотрел Исаак, Олив раздвинула треногу мольберта и основательно все закрепила. Вытащив филенку, принесенную из флигеля, установила ее на пюпитре. Распахнула окно, впустив лунный свет, зажгла масляные лампы и включила электрическую возле кровати. Преклонив колена перед дорожным баулом, как паломник перед алтарем, провела пальцами по тюбикам с красками, спрятанным под хлопчатобумажной одежонкой. А когда их вытащила, все вдруг сложилось, сердце встало на свое место, грудь свободно вздохнула. Ни один тюбик не раздавился во время переезда, порошки сохранились в целостности и сохранности, пастельные кисти не сломались. Эти подручные средства неизменно оставались ей верны, даже когда все шло наперекосяк.
Пока она работала, мотыльки бились о лампочки, но она этого даже не замечала. Впервые за долгое время все заслонило кристальное ощущение цели и образов, рождающихся на старой деревянной доске. Это был вид на сад, в утрированном цвете, и в глубине финка с облезшей багряной краской на оконных рамах. Дом прочно стоял на земле, зато необъятное небо над ним, с ангельским оттенком серебристо-серого, напоминало живой водоворот. Дом на картине казался меньше, чем в действительности, а деревья на переднем плане обзавелись плодами, которых на самом деле не было.
Пожалуй, эту живопись можно было назвать фигуративной, но уж точно не реалистичной. В ней появилось нечто сюрреалистическое, чего раньше не наблюдалось. Несмотря на вполне приземленные тонаохра и веселая зелень, фольклорно-нежные красновато-коричневые штрихи и горчично-бурый, во всей сцене было что-то потустороннее. Дар небес обещал вот-вот пролиться. С полей, как из рога изобилия, вываливались урожаи злаков, и яблок, и маслин, и апельсинов. Сад больше походил на джунгли, а неработающий фонтан превратился в животворящий ключ, бьющий из-под сатира, украшенного пилястрами. Финка напоминала гостеприимный дворец с огромными окнами нараспашку. Свободные мазки, безупречная точность, цветовые доминанты.
Олив уснула в четыре утра, рядом с мольбертом. Проснувшись, она постояла перед картиной, пока солнце выглядывало из-за горизонта. Она даже не подозревала, что способна на такое. Впервые в жизни ей удалась картина такой экспрессии, непомерности и избыточности, что она была близка к шоку. Вот он, отвоеванный идеал, рай на земле, и ирония заключается в том, что толчком послужило место в заброшенном уголке Испании, куда родители притащили ее силой.
Олив на деревянных ногах подошла к баулу, где было спрятано письмо из художественной школы. Разгладив страничку, она его перечла, затем аккуратно сложила, поцеловала и снова спрятала на самом дне, с глаз долой.
IV
В прошлом году это было. Приезжаю, значит, я в Барселону, Исаак говорил по-английски, а на вокзале поезд уже ждет мужчина. Журналист. Мы начинаем беседовать. И он мне говорит: «К этому все идет. Однажды это уже было, и сейчас повторится опять».
Что уже было однажды? не поняла Олив. Она помогала в саду собирать поленья, которые Исаак топориком раскалывал пополам. В какой-то момент, бросив взгляд в сторону дома, она заметила в материнской комнате мелькнувшую за кружевной занавеской тень. Да и черт с ней, может же и дочь когда-то побыть с мужчиной наедине! Сара привыкла быть в центре внимания и умело этим пользовалась, тем более Олив наслаждалась редкими мгновениями в компании Исаака.
Уголком глаза она увидела, как у него задралась рубаха и мелькнула смуглая плоть и дорожка волос. Когда он протянул полешки, она так обрадовалась, словно ей вручали букет цветов. Из романов, прочитанных за десяток лет, Олив знала, что смазливые мужчиныэто смертельно. Во всех историях, на протяжении столетий, они оставались неуязвимыми, тогда как девицы оказывались во всем виноватыми и брошенными, а если в венчике из роз, то молчаливыми, как статуи. «Будь бдительна» и «Береги свою девственность» такими могли быть подзаголовки этих историй, написанных в основном мужчинами. Олив все это знала, но не заморачивалась. Больше того, ей было наплевать.