Может быть, поэтому страдания воспринявших в себя не по собственной воле это жало медленной мучительной смерти несчастных счастливцев, и протекают в основном в одиночестве, ибо не сын погибели с ними, а Господь держит их на руках Своих!..
Явление отца Олега оказалось не столько неожиданным, сколько глубоко проникающим воздействием в их сердца, заставившее разорвать привычное течение круговорота мыслей. Эти люди хорошо умели, благодаря опасному образу жизни, задумываться глубоко и подробно, но не глубоко и эмоционально переживать.
Господь знает каждого и вчера, и сегодня, и завтра, и на Страшном Суде, спасая, милосердствуя, любя, вынося и вынеся уже нелицеприятный приговор. В Вечности и Истине нет времениэтому Он и учит страдальцев, убеждая, прежде всеговсе испытания временны, как и краткий путь в узких и неудобных проходах врат на пути, ведущих в Царствие Божие. Все тяжелое, страшащее, мучительное, любому испытывающему эти муки кажется непереносимым, прежде всего, из-за представляющейся бесконечности этих испытаний, ибо страшны мучения и боль не своей силой, а своей продолжительностью!..
Тем для разговоров было множество, но чудным образом, мысль, о любой из них, обрывалась в самом начале, язык пресекался на первых буквах фразы, становясь тяжелым, переполняющим полость уст неважностью и пустотелостью остановившейся сути, головы заполнила туманная тяжелая бесцельность, безнадежность, вакуум, пробиваемые лишь одним лучикомпутеводным, исходящим, издалека пульсирующим светом. Обоим показалось, что каждый имеет что-то общее с накрытой клетчатым одеялом кучкой остро выпирающих костей, венчанной на подушке, обтянутой кожей, обезвоженной, идеально вторящей своей формой черепу, головой священника, с как-то неожиданно появившейся на ней черной шапочки с крестом на лбу.
Впалые глазницы, колющие глазными яблоками, покрытые полупрозрачными обнаженными веками, напоминали восковые мощи давно отошедшего «в Бозе», богоугодного своими делами, человека: «Помести такого в серебряную раку, одетого в схиму, чем не чудодейственная святыня?!»такая мысль безотчетно и беззлобно царапнула Андрея Михайловича. Советь, всплыв, попыталась было застыдить ранившего ее святотатством, но застыла, увидев благообразный профиль отца Олега«Ни такой ли он у святых Божиих еще при жизни?!»вслух же у человека вырвалось, неожиданное для него самого:
То-то, а я еще далеко, да и дойти не умею Внутри себя и о себе, не замечая всего внешнего, совершенно покинув все проблемы, страхи, старого-нового знакомца, почему-то, как-то неожиданно полюбившегося, даже отодвинув ужасную болезнь на неощутимый план, продолжал Хлыст: «Что не умею, того даже и не знаю! Такая нужная работатягло неподъемное, а сейчас обида на тщету прошлого, ибо и зачесть то мне не чего будет защитнику моему на Суде то Страшном, из того, что оправдало бы мое существование! Что я сделал? Разве может цениться деятельность человека, если она не созидает?! Защищал я!.. А защищал ли, в этом ли был мотив моей работы? Просто ли работал ради обязанностей и долга или тщеславие быть лучшим гнало меня, зачем работал мой мозг? Что он наработал? Как можно считать свою деятельность полезной, если ты есть только винтик в сломанной машине, движимой не самим двигателем, а тягловой мощью чужих бед и несчастий?! Зачем я был нужен, если работал честно, почти идеально, без огрехов, а под конец карьеры, оказывается, стал неугоден, поскольку не захотел переступить через себя, выполнить подлое указание сверху, опорочив невинного человека?! Вот кроме этого-то и гордиться то более нечем! Расскажи Ване, поведай я это, ведь осмеет! Он то всю свою жизнь хаял государства, то одно, то сменившее следующее, теперь нынешнее, я же все служил, служил, служил верой и правдой, а правда то вот она, на койке рядом, скрытая в изможденном почти трупе, обтянутом кожейя все о печалях да о своих болях, а он помолюсь пока!».
Андрюх, ты чего? Не пугайлица на тебе нет!.. Сталин, даже вперед подался, чуть не грохнувшись с кресла, пытаясь заглянуть в глаза неожиданно ставшего близким человека:
Шепчешь чего-то, совсем не ты
Вань, а ведь знаешь, может быть, знаешь, ведь сейчас на всем белом свете тебя ближе и нет никого у меня
Ну, мент, ты даешь! Ты ж меня крыл по-черному половину моей жизни, а теперь в родственники
Угу, то-то и оно, а знаешь, почему меня на пенсию
Так ты ж стар, как фикалия мамонта, да и затмил, наверное, собою новое, рвущееся к регалиям и постам, свежеиспеченное новое дер, прости, что-то я разошелся А что ты имеешь в виду?
Да нет, Иван Семенович, я отказался одному именитому преступнику статейку предъявить больше содеянного, он хоть и преступил закон, но в этом нисколько не повинен был
Ну и молодец, хоть выгорело чего?
Я о тебе лучшего мнения был, хрен ты моржовый, а не родня!
Ты, Андрюх, мою «родню», будь она не ладна, по нарам рассаживал десятками, а теперь в жилетку плачешься, я так понял, что тебя турнули под зад коленом, за твою же неподкупность и честность, так сказать, за отказ выполнить указивку сверху, что помешало этому замечательному «сверху», хапнуть приличную сумму, а то и создало опасность таковую возможность вообще потерять. Ты сам-то понимаешь, что там, на верхах этих, по-другому мыслят, хотя, каким образом эти перемены происходят с карьерным ростом, для меня неведомобыли такие же, как мы с тобой, а потом раз, и небожители, буквально «бессмертные»! Так вот, без обид: ты по обязанности жил, а они исходят из: «а мне это нужно»; «чем он мне дорог»; «что я за это поимею». А потому и нечего удивляться «перу в ж. у», и кресту ни на грудь, а на спину! Твое счастье, что не посмертно
Все верно ты поешь, птаха вещая, и ведь выходит, если так рассуждать, что ты правильно жил, да только не верно это!
Не верно?! Да половину, кого ты до суда довел, потом по условно досрочному освобождению на те же нивы за бабло выпускали, только уже под «мусорские крыши». Ты зачем их сажал то?!
Ну как в законе
Ну и кого твой закон исправил или наказал?
Ну всяко было, по крайней мере, ко мне лично претензий ни у кого Я закон законно применял..
Я тебе больше скажудаже никто не обижался! Все по справедливости у тебя было Что-то смутило говорившего, оба ненадолго замолчали, и через минуту-другую, осененный догадкою Сталин выпалил, глядя на батюшку:
А ведь, Андрюх, ты ведь не к себе справедливого и соответствующего отношения требовал, но справедлив к другим был: виноватполучи; без виныпшел вон домой! Может я, чего-то недопонимаю, но не в этом ли обязанности каждогочестно и верно поступать в отношении других, оставляя свою жизнь на милость , это, Бога?! Выходит ты жил то правильно, а вот, и сегодняшний день не наказание вовсе, ааа, так сказать, «химчистка»! А?!.. Ты вон на оперов, которые с тобой-то работали, оглянись, посмотри
Да там тоже все, одни пенсионеры
Ааа, ты вот ответь: почему ты не в своей ментовкой клинике лечишься?
Таккк, сказали, что какое-то, то ли распоряжение, то ли закон
Ладно, ты ведь мне тоже не посторонний, да и обманул я тебя
В смысле?
Да не был я «фармазоном» никогда, яяя, Андрюш, по другой стезе шествовал, но об этом потом
Ну как решишься я ведь не у дел
Вот как поверю в это, тогда и поговорим Так че ты такой бледный то, чай не прибраться собрался?
Да тошнитна противорвотные денег не хватило, без них
Да ну! Ну ты, ах, в следующий раз непременно вместе пойдем, на это-то у меня хватит! И ведь в натуре, как родной ты мне за один то день!.. Извини перебил
Да уж, вот смотрю на попа этого, вот ты знаешь, ну приглядись, что видишь? Кроме пошлятины о внешнем виде, пока ничего путного Ивану в голову не приходило, хотя и признавался он себе, в каком-то странном ощущении, о нем и поведал:
Ничего, кроме почти трупа не вижу, а вот, чувствую Вот ты знаешь, Михалыч, никак я не мог понять, как можно с придыханием, как это, к мощам этим в храмах прикладываться и радуясь, благодатное получать. Я ведь и верую то так, сам не пойму какни Богу свечку, ни черту кочерга, как один священник мне по выходу из церкви-то сказал: «Ну что, добрый человек, что свечку поставить, что верблюда покормить?», а ведь он и прав был, хотя я чуть было ему «корыто» не разнес в хлам, скорее в себя верю, да в удачно и профессионально направленную пулю. Вот, скажем, мешаешь ты мне, враг ты мне, положим, смертельный, ну осеню я тебя крестом, прощу, молитву за тебя прочитаю, ну и что? А ничего, как хотел ты меня, к примеру, вальнуть, так и вальнешь, даже не задумаешься! Ну не могу я по-другому думать, ну не в состоянии поверить я, как это Промыслу Божию, в этом случае, довериться, ну ведь завалишь и дело с концом! Как уповать то, когда все очевидно! А пуля, в общем, как-то я не могу ни во что, в смысле не видимое, не осязаемое, вот так безусловно, поверить. А вот смотрю на батюшку-то, какой-то он и не священниккожа да кости, уже на косе у смерти болтается, лысый, без бороды, шапочка эта, как сапог на градуснике, ааа, ну вот, хочу я за ним идти, и все тут! Какая-то сила в нем, в, вот так вот, упавшей груде костей, вот как сказал «помолюсь пока», так самому захотелось! Теперь даже, если бы ты в меня целился, то и руку с валыной своей опустил бы! Ну вот что это за хрень?!