Скакали, мчались, ломились сквозь ночную тайгу пятеро верховых. Гюстав Эмар сравнил бы их с фантастическими черными всадниками, немыми и страшными, которые, согласно скандинавским преданиям, блуждают холодными и туманными ночами в вековых лесах Норвегии.
Дорог в тайге нет, есть тропы. Они напоминают человеческие судьбы. Бесконечными лентами тянутся они среди зарослей, кидаются из стороны в сторону, петляют, пересекаются, исчезают и вновь появляются. Один человек обходит бурелом и завалы, другой прет напрямки, раздирая одежду в клочья, а бока в кровь; у одного тропа обрывается внезапно, словно обрезали ее ножом, у другого, сделав небольшой крюк, возвращается назад: передумал, испугался, решил не рисковать; один в растерянности или отчаянии сотворил себе целый лабиринт и так и мечется в нем безвыходно; другой идет и идет, прямо и упрямо, и в конце концов выходит из тайги на дорогу, a via est vita. Один выходит на тропу сеять смерть и пожинать фарт, другойтрудиться и в поте лица добывать свой хлеб; пройдет человек случайный, легковесныйне оставит после себя тропы, лишь примнет траву, и она тут же выпрямится, пройдет коренной, основательныйи не только пробьет надежную тропу, но и ласково ее обиходит: перебросит мосток через протоку, выложит камешками ключ, уберет коряжину с пути Разные тропы, разные люди
В пылу погони, ослепленные гневом и жаждой отмщенья, всадники не замечали, что лошади несут их в сплошных зарослях, по узкой тропе, пробитой охотниками или корневщиками и не годившейся для верховой езды. Ветви хлестали людей, хватали за одежду, норовили выдернуть из седел. Кони страдальчески екали селезенками, роняли на траву и кусты хлопья пеныим все труднее было одолевать круто вилявшую тропу. Вскоре она совсем исчезла.
Яновский, скакавший первым, остановился.
Стойте, друзья! И когда остальные всадники, осадив коней, сгрудились вокруг него, продолжил прерывистым от невосстановленного дыхания голосом:От горя мы все потеряли голову. Несемся неведомо куда Надо переждать.
Что вы такое говорите, Мирослав! воскликнул один из верховых. Нельзя мешкать ни минуты! Может быть, он еще жив! А может, его как раз в эту минуту
Успокойтесь, капитан. Я понимаю вас Но и вы поймите: хуже того, что случилось, уже не будет. Если бы они хотели его убить, то сделали бы это еще там, где и всех Значит, у них другие планы. Банду мы не догоним, по крайней мере сейчас, ночью. Так что благоразумнее всего
В таком случае возвращайтесь! не скрывая обиды, выкрикнул тот, кого назвали капитаном. Дальше я поеду один!
Но это же безумие! возразил Мирослав Яновский. Нет, я не пущу вас. Прошу, капитан: подумайте. Когда остынете, поймете, что я прав.
Они замолчали.
Теперь, когда погоня приостановилась, тайга, до того взбудораженная бешеным в нее вторжением, успокоилась и зажила своей обычной ночной жизнью: зазвенели цикады, заурчал где-то неподалеку родник, послышались сонные всхлипы листвы и крики совы Тоито: «Дун-гоl Дун-го!» Усталые кони запаленно поводили боками, подергивали кожей: на мокрые горячие крупы тучами начала садиться мошка. Гнус стал одолевать и людей, особенно набиваясь в волосы и глаза.
Ободренный молчанием капитана, Яновский вновь заговорил:
У китайского философа Конфуция есть выражение: «Трудно поймать в темной комнате кошку. Особенно когда ее там нет». Вот и мы сейчас в том же положении: ночь, тайга, и где искать разбойниковбог ведает. Может, они сидят в каком-нибудь своем схроне, в заброшенной фанзе, а может, ушли уже за кордон, в Маньчжурию, благо до нее рукой подать
Он мог бы привести еще один аргумент в свою пользуих отряд малочислен и плохо вооружен, а бандитов, судя по следам, оставленным у дома капитана, было не менее десяти, но решив, что и так убедил собеседника, повернулся к остальным всадникам:
Спешивайся, хлопцы! Запаливай костер, а то мокрец нас заживо сожрет.
Не без труда нашли пустоплесьепятачок среди дебрей, быстро собрали валежник. Несколько ударов кресалом о кременьи родился огонек, из него выросло пламя и рассыпало свои искры среди звезд.
Коней стреноживать не сталинадо быть готовыми ко всему, привязали их к дереву, рядом с костром. Да они и сами жались поближе к огню, настороженно прядая ушами и испуганно косясь в темноту, где бродили в злобной тоске тигр Амба, барс Чубарый, красный волк Хун. Люди, больше опасаясь двуногих хищниковхунхузов, положили возле себя оружие: две винтовки системы Крнка, двеБердана, один безнадежно устаревший люттихский штуцер.
Пять человек молча сидели у костра. Собственно, сидело четверо, пятый стоял, скрестив руки на груди и неотрывно глядя в огонь. Это и был капитан или, как он себя сам называл, вольный шкипер Фабиан Хук.
Сорокатрехлетний финн, невысокого роста, худощавый; продолговатое лицо, с голубыми северными глазами, глядевшими из-под страдальчески изломанных бровей, с небольшой бородкой каштанового цвета. Одет он в форменный сюртук с двумя рядами орленых бронзовых пуговиц, белая рубашка повязана темным батистовым галстуком. Брюки со штрипками и остроносые штиблеты дополняли этот наряд, довольно странно выглядевший здесь, в тайге. Вообще Фабиан Хук более походил на капитана какой-нибудь прогулочной яхты, нежели на отважного китолова, каким знало его все русское тихоокеанское побережье.
Мирослав Яновский был моложе друга на девять лет, но не знающим этого казалось, что фермер старше моряка. Вероятно, дело заключалось во внешности Мирослава: он был огромного роста (сам шутил: «семь футов без полфута»), меж широких черных бровейкороткая вертикальная морщина, придающая лицу суровость, а окладистая борода усиливала это впечатление. На нем неизменные мягкая черная шляпа с широкими полями, длиннополый редингот, арамузы и сапоги со шпорами.
В Америке Яновского называли бы ранчером или скваттероми то и другое соответствовало действительности, но круг интересов и занятий этого человека был настолько широк, что трудно определить, какое же из них главное. Сам он, когда его спрашивали об этом, отзывался о себе скромно и даже уничижительно: «Яловец бабочек», и здесь не было иносказательности, поскольку и энтомология входила в этот круг.
Из трех остальных участников погони двое в их профессиональной принадлежности угадывались легко: от их тяжелых сапог, смазанных ворванью, от парусиновых курток, от медных серег в ушах и загорелых выдубленных лиц пахло морем. Игнат и Ермолай были матросами с китобойной шхуны «Анна», принадлежащей капитану Хуку.
Пятыйтринадцатилетний мальчик, чья смуглая кожа, скуластость и монголоидный разрез глаз указывали на местное, или, как было принято говорить, туземное происхождение. Это был Андрейка, сын Мирослава Яновича Яновского. Одетый в ватную куртку и утепленные ула-травой унты, он ежился и вызванивал зубами. Мальчишка дрожал не от холодаот ужаса, пережитого минувшим днем.
Впрочем, наверное, у всех собравшихся вокруг костра стояла перед глазами картина, кошмар которой не сравнится и с самым жутким сном. А ведь начало дня не предвещало ничего дурного.
Было солнечно и ветрено; ярко-синий Амурский залив улыбался белой кипенью, возникающей семо и овамо на верхушках волн. «Анна» шла фордевинд, буксируя в бухту Сидеми добытого час назад довольно крупного гладкого кита. Из-под форштевня шхуны веером летели брызги, в которых искрилась многоцветьем радуга.
При особенно крупной волне, разбиваемой шхуной, брызги долетали до мостика, где стояли, оживленно беседуя, Фабиан Хук и Мирослав Яновский. Андрейка с интересом следил за работой рулевого матроса, уверенно державшего сильными руками огромный спаренный штурвал.
Капитан, уже скинувший робу китолова и облачившийся в парадную форму, попыхивал коротенькой трубочкой и весело щурился на солнце. Он был в прекрасном расположении духа: позади была трудная, но удачная охота на морского исполина, впередивстреча с семьей.
Вообще-то Фабиан терпеть не мог на своем судне посторонних, а на промыслетем паче. Но для друга и его сына, давно уже просивших показать, «как ловят китов», нынче было сделано исключение. Во время охоты было некогда рассказывать и давать объяснения, и капитан делал это сейчас.