Было дельце одно у меня в Буяне, ну, да, впрочем, раз ты боишься даже книгу умную в руки взять И лицо Коростелева приняло ироническое выражение.
Евдоким пожал сухими сильными плечами, мол, думай, как хочешь.
Ну, пойду, поищу кое-кого, повидать надо, поднялся Коростелев. А ты, Дунька, подумай. Подумай, как жить дальше. Японец вон лупит нашего брата в Маньчжурии по прихоти царя-батюшки, сам царь-батюшка бьет народ, как девятого января, а твоя хата с краю Смотри
До царя далеко Поживем увидим.
Ну-ну Поживи Если удастся
Коростелев ушел, а Евдоким опять углубился в свой учебник. Вокруг стояла непривычная тишина. Трехэтажный корпус училища, пятнистый после зимних непогод, словно вымер, лишь на кухне слышался шум да сквозняком доносило запахи подгорелого масла и затхловатой капусты. Евдоким поморщился, что-то мешало ему сосредоточиться: прочитанное как бы пролетало сквозь голову, не задерживаясь, и уносилось в свежую весеннюю бесконечность. Это, должно быть, подействовал так разговор с Коростелевым, выбил из колеи. А чего, собственно, выбивать?
Евдоким скользнул взглядом по двору, по насаженным возле забора молодым тополям и увидел своих однокурсников: Ардальона Череп-Свиридова и Захара Милягина. Они вечно шатались вдвоем, будто их черт веревочкой связал. Приблизились к Евдокиму, оглянулись кругом, сделали кому-то знак. Череп-Свиридов, длинный и сутулый, с узким лицом и здоровенным черепом, уставился на Евдокима черными, с каким-то фанатичным, не то разбойным блеском глазами. Рядом с ним, осклабившись и сунув руки в карманы, покачивался с ноги на ногу квадратный Милягин по прозвищу Чиляк.
Ты чего, Дунька, делаешь? спросил Череп-Свиридов придирчиво.
Ничего Зубрю вот показал Евдоким на учебник.
Слышь, Чиляк? Дунька хе-хе! на науки налегает подмигнул Череп-Свиридов и вдруг приказал: Ну-ка, вставай, пойдем!
Куда это?
После узнаешь.
После? Проваливайте-ка на все четыре. Бьете баклуши, а потом шпаргалки будете клянчить, грамотеи
Вставай, сказано тебе! процедил с угрозой Череп-Свиридов.
Евдоким откинулся спиной к забору, посмотрел, прищурясь, на одного, на другого, как бы взвешивая противников, протянул с ленцой:
Слушай, Череп, ежели я встану, то ты потом до-о-олго лежать будешь Уйди от греха, и шевельнул широкими угловатыми плечами.
Квадратный Чиляк перестал кривить рожу, подтолкнул локтем приятеля и в тот же миг в руках у них, как у фокусников, оказались револьверы.
Вы что? остолбенел Евдоким.
Слушай, Дунька, сказал Череп-Свиридов злобно, партия социалистов-революционеров приказы свои дважды не повторяет!
Это вы, что ли, партия? Евдоким оглянулся сторожко туда-сюда вокруг по-прежнему ни души.
Дай-ка твой «бульдог», протянул Череп-Свиридов руку Чиляку. Тот отдал ему револьвер. Беги к нашим и эсдэкам, шумни пусть начинают. А мы тут с Дунькой вдвоем управимся
Чиляк тяжело потопал к зданию училища. Череп-Свиридов надвинул на глаза картуз, взвел курки и повел Евдокима под конвоем в сторону канцелярии.
Только успели они пересечь двор, как вдруг раздался треск и звон, посыпались разбитые стекла. Евдоким оглянулся. Из окон третьего этажа, где размещались аудитории, вывалилась парта и, грохнувшись об землю, раскололась в щепки. За ней появилась вторая, третья, столы, стулья, вперемежку с ними полетели клочья учебных плакатов и разных пособий. В пустых проемах окон метались красные искаженные лица, напряженные руки, выбрасывающие мебель. Нестройный многоголосый крик и грохот перекатывались в воздухе, словно волны тяжелых камней, и разбивались, ударяя в голову пораженного Евдокима.
Господи, да что ж это!.. прошептал он коченеющим языком и растерянно посмотрел на Череп-Свиридова. Тот молча ткнул его дулом револьвера в бок и стремительно увлек в здание.
Дверь директорского кабинета заперта изнутри. Череп-Свиридов толкнул спиной, загрохал ногами не открывают. Ноздри его хищно расширились.
Высаживай! велел он нетерпеливо Евдокиму.
Да как же пролепетал тот испуганно, но конвоир сунул ему под нос смит-и-вессон. Евдоким поддел дверь плечом она не подалась. Навалился сильнее то же самое.
Отскочь! рыкнул Череп-Свиридов и выстрелил дважды в скважину замка. Загремело эхо. Посыпалась щепня. Сади! Ну!
Евдоким судорожно сжался.
Гех! выдохнул он в отчаянье и, разбежавшись, саданул изо всех сил. Створки сорвались, он влетел в кабинет и растянулся на ковре. Поднял голову, ошарашенный. Грозный директор «не человек кремень» хлопал испуганно глазами, губы его тряслись. Помощник с русой бородкой и меловым лицом смотрел как-то отрешенно и уныло, а сгорбленный казначей, оцепенев, закрыл лицо руками.
Евдоким втянул в себя воздух, пахнувший порохом и гарью железа. В это время над головой его зазвучал знакомый и вместе с тем чужой голос:
По распоряжению Поволжского революционного комитета все деньги и ценности экспроприируются на дело освобождения народа!
Евдоким вскочил, оглянулся. Что за наваждение? В дверях стоял Череп-Свиридов с револьверами в руках. Голова как тыква, насаженная на жердь, а на тыкве зачем-то черная маска.
Господа, ключи и ценности на стол! Живо!
Господа не шевельнулись.
Та-а-ак Дунька, а ну-ка!..
Евдоким посмотрел на него непонимающе.
Ну! прорычал тот взъяренно и выпалил внезапно из револьвера перед носом Евдокима. С потолка брызнуло известкой, помощник директора в мгновенье ока оказался под столом.
Свят свят свят шептал тупо казначей, слабея телом.
Револьвер зловеще смотрел черным зрачком в рот Евдокима, а он стоял и молчал. Уши словно заложило ватой, а в голове юрким червячком копошилась странная неуместная мысль: «Вот так, должно быть, чувствуют себя убитые люди. Убитые только что, наповал. Тело улетает куда-то с неимоверной быстротой, не подчиненное больше мозгу, да и сам мозг уже не работает, только чувства еще бунтуют, продолжают по инерции течь неведомыми путями, доживая последние мгновения».
Евдоким нюхнул вонь порохового газа и вздрогнул; в глазах его помутнело от внезапного бешенства, от жажды сопротивления, но он тут же понял, что бороться в настоящую минуту бесполезно. Словно маньяк, в каком-то полудурье он двинулся к грозному директору.
Не прошло и пяти минут, как на столе лежала горка денег, связанных в пачке, невыданная стипендия, часы, кольца, перстни присутствующих. Выразительный жест Череп-Свиридова и добыча завернута Евдокимом в скатерть, еще жест вынесена во двор. А там мать ты, маменька! На третьем и на втором этажах все окна выломаны, мебель из аудиторий и спален свалена кучей во дворе. Разгром достиг первого этажа, где находились кухня и хозяйственные помещения. И здесь трудились, как волки в овчарне: рубили шкафы, били посуду. Надзирателей ни души, разбежались, запрятались, как мыши в норы. Исчез и Череп-Свиридов с ценностями и деньгами.
Откуда-то выскочил потный, раздерганный Чиляк. Евдоким схватил его за шиворот, встряхнул.
Вы что же, сволочи, сделали со мной! крикнул он, чуть не плача.
Чиляк осклабился.
Таких телят иначе к революции не приобщишь. Шевелись, не стой дубом! Волоки подушки вон туда, показал он на середину двора.
Из разгромленного корпуса вынеслась буйная ватага распатланных молодцов, а за спиной Евдокима появилась еще одна. Она шествовала благопристойно, с чувством собственного достоинства и с некоторой даже торжественностью. Предводительствовал, как видно, Попасович, похожий на китайца старшекурсник безбровый, безусый, с оттопыренными ушами и отвислым подбородком. Проследовав вперед, Попасович остановился со своими спутниками посреди двора, обтер губы, поднял, руку и, нахмурившись, густо прогудел:
Господа! Что вы делаете? Опомнитесь!
Ватага, кидавшая в кучу разные вещи, перестала трудиться, удивленно обернулась. Десятки вытаращенных, бегающих глаз уставились на пришедших.
Что вы творите! продолжал с укоризной Попасович. Вы же образованные интеллигенты! Как вы будете смягчать нравы, сеять вечное, светлое, доброе среди темных забитых крестьян, коль сами столь дико