Он терпеливо следовал за мной вдоль стены, поддерживая меня за локоть и готовый подхватить меня, если у меня вдруг снова закружится голова. Он открыл мне дверь и, убедившись что внутри не было ничего стеклянного или острого, что бы я мог стянуть чтобы потом порезать себе вены, впустил меня внутрь. Так как это был туалет для персонала, дверь закрывалась изнутри на защелку, и военный полицейский помедлил немного, прикидывая, мог ли он мне с этим доверять.
Я тебя оставлю одного, если пообещаешь, что не запрешься внутри и не сделаешь какую-нибудь глупость, сказал он наконец.
Я только было открыл рот, чтобы спросить, какую я такую глупость мог сделать в моем-то жалком состоянии, но решил не испытывать судьбу и просто кивнул. Как только я закрыл дверь, не запирая её, как и обещал, я невольно улыбнулся, вспомнив другой случай, когда Аннализа и я тоже оказались в туалете при весьма необычных обстоятельствах, в сорок третьем году.
В тот день мы шли по коридору РСХА и в шутку спорили о преимуществах использования женщин-снайперов в советской армии.
Это же совершенно нечестно с их стороны! я объявил с наигранным возмущением. Наши бедные солдаты, совсем одни там, ни одной женщины на сотни километров, и тут, откуда ни возьмись, наш снайпер видит их снайпера. И это молоденькая девушка, и прехорошенькая при этом, вы понимаете? Так как вы думаете, что же случится дальше?
А вы-то сами как думаете, господин группенфюрер? моя секретарша рассмеялась. Их русская снайперша пристрелит нашего прямиком между глаз, пока он пялится на нее, вот что случится!
Я об этом и говорю! Это же нечестная военная тактика! Я не мог больше играть роль возмущенного генерала и рассмеялся вместе с ней. Вы, женщины, всё же ужасно жестоки. Мы влюбляемся в вас, а вы нас за это вот так, хладнокровно и между глаз, и рука у вас не дрогнет.
Мы свернули за угол, направляясь в мой кабинет. Она начала что-то в шутку возражать, но я уже не слышал, что она там говорила, остановившись как вкопанный посреди коридора. Невдалеке мой адъютант Георг беседовал с человеком, встречи с которым я старался избежать всеми возможными способами, и до сих пор мне это удавалось. Я сразу же узнал его по его характерному профилю, темным волнистым волосам и только ему свойственной манерой держать руки сцепленными за спиной, руки, сейчас сжимающие толстую папку. На мое счастье, тот человек был близорук и к тому же был так погружен в беседу, что совершенно меня не заметил. Как только мой адъютант бросил взгляд в мою сторону, я быстро замахал руками, делая ему знаки, чтобы он притворился, будто меня там и не было. В ту же секунду я быстро схватил Аннализу за локоть и затащил её в ближайший туалет для персонала, на нашу удачу находившийся всего в двух шагах от нас, запер дверь изнутри, не включая свет, и шикнул в ответ на все её протесты.
Какого черта вы делаете? она зашипела на меня.
Тихо! Ничего я не делаю. Просто постойте тихонько несколько минут.
Вдоль двери проходила тонкая щель, сквозь которую я мог видеть крохотную часть коридора. По правде говоря, видно почти ничего не было, но его бы я всё же заметил, когда он пойдет мимо.
От кого мы прячемся? Аннализа снова зашептала, в этот раз с любопытством.
Ни от кого. Было слишком уж унизительно признаваться своей собственной секретарше, что я прячусь по туалетам от одного из моих же подчиненных, хотя, если бы она только знала, чем этот самый подчиненный руководил, вряд ли бы она меня осудила. Я решил придумать какое-нибудь оправдание. Просто хотел побыть с вами наедине в темном уголке.
Она фыркнула.
Я бы может еще поверила, если бы вы действительно начали что-нибудь делать, но, судя по тому, как вы уделяете все свое внимание коридору, я подозреваю наличие у вас какого-то скрытого мотива.
Я могу делать два дела одновременно, я обхватил её за талию и притянул к себе, не отрывая глаз от щели в двери.
Это не было открытым приглашением, вообще-то! она возмущенно зашипела, выпутываясь из моих рук. Кто тот мужчина, что говорит с Георгом? Это от него мы прячемся?
Вы знаете, вы очень смышленая для хорошенькой девушки. Мои глаза наконец адаптировались к темноте и, несмотря на один только тонюсенький луч света, пробивающийся из коридора, я всё же заметил, как она приподняла одну бровь. Да, от него.
Почему?
И чересчур любопытная тоже, себе во вред, я проворчал, не в силах сдержать улыбки. Потому что я не хочу с ним говорить, вот почему.
Я это и так уже поняла. А почему вы не хотите с ним говорить?
Я хотел было уже придумать какую-нибудь историю, но потом решил сказать все как есть, и пусть уж там сама решает, унизительно было или нет вот так от него прятаться.
Вы знаете, кто он такой?
Нет.
Это Адольф Эйхман, один из бывших протеже Гейдриха. Он руководит программой, которая занимается приведением в исполнение «Финального решения проблемы еврейства». Теперь представьте, о чем он пришел со мной разговаривать. Надеюсь, вы понимаете, почему я предпочитаю прятаться здесь, вместе с вами.
В это же время я услышал приближающиеся шаги, заглушенные ворсом ковра, и увидел как Эйхман прошел мимо. Я вздохнул с облегчением, мысленно благодаря умницу Георга за то, как быстро тот уловил мои сигналы и смог таки избавиться от Эйхмана, наверняка что-то быстро тому наплетя. На что, а на это мой адъютант был мастер. Я отвернулся от двери и заметил, как Аннализа во всю мне улыбается.
Что? я ухмыльнулся в ответ. Вы считаете меня жалким?
Нет. Я вот думаю, что будь мы на фронте и будь я русской снайпершей, я бы вас не застрелила.
Линц, ноябрь 1918
Я обдумывал слова отца Вильгельма, изучая то свои ногти, то пол под ногами. Я редко ходил на мессу с матерью, но завел привычку приходить в храм каждый раз, когда чувствовал необходимость с кем-то поговоритьс кем-то, кто не был моей матерью, вернее сказать. Если бы она только знала, что творилось у меня в голове, она наверняка разрыдалась бы снова, обвиняя себя в том, что не могла обеспечить нам троим то беззаботное детство, о котором она и мой отец так мечтали, но которое больше не могли позволить.
Да и не было в этом её вины, это все та чертова война, которую ни она, ни мой отец не могли предвидеть, или вернее тот факт, что мы только что проиграли эту войну, ко всеобщему удивлению, так как до последнего дня все были более чем уверены, что на фронте ситуация была в нашу пользу, что только еще больше ухудшило положение наших дел. Поэтому-то я и взял в привычку не обсуждать с матерью то, что могло её расстроить. Отец Вильгельм же, напротив, оказался тем человеком, к которому я всегда мог обратитьсявсегда спокойный, собранный и готовый выслушать все мои невеселые мысли.
Иногда мне кажется, что Он покинул меня, святой отец. Я вздохнул. Это было еще одной причиной, почему я так искал его общества: он никогда не давал волю гневу и не начинал стыдить меня за святотатство в доме Божьем. Он меня понимал, всего-то навсего, и никогда не произносил громких или покровительственных речей.
Он никогда не покидает своих чад, Эрнст. Он может посылать нам испытания время от времени, но только тем из нас, кто могут с ними справиться. Все, что вызывает в тебе страдания сегодня, сделает тебя сильнее завтра. У Господа всегда есть план, только вот наши человеческие глаза слишком близоруки, чтобы разглядеть целую картину. Даже сейчас, через тернии, Он ведет тебя навстречу твоей судьбе.
Судьбе? Я криво усмехнулся краем рта. Не думаю, что мне предначертано стать кем-то великим. Я буду считать, что сделал большое дело, если мне хотя бы удастся закончить школу и прокормить семью.
Никогда не принижай своих способностей, Эрнст. У любого из нас есть шанс стать великим, нужно только выбрать правильный путь. Не легкий, а правильный. А правильный путь никогда не бывает легким.
Я кивнул и поцеловал его руку, в то время как он начертил невидимый крест у меня на лбу. А как только я переступил порог дома, мама бросилась мне на шею.
Он жив, Эрни!!! Жив! Я только что получила извещение, Хьюго жив! Он был ранен и находится в госпитале для военнопленных во Франции! Но он всё же жив и скоро вернется домой!
В этот раз её слезы были от счастья, и я плакал с ней вместе, чувствуя, будто гора свалилась у меня с плеч. Я с такой уверенностью всех убеждал, что он вернется, что я понятия не имел, как бы я пережил новости о его смерти. Я никогда не простил бы себе этого, что я вселил ложную надежду в их измученные сердца. Я поднял глаза к потолку и прошептал: