Нет, это точно «Аннализа», и очевидно, что она была кем-то очень дорогим ему, если он её постоянно зовет. Выясните, кто из его ближайшего круга носил это имя, любовница может, или кто-то, кто работал с ним, и принесите мне файл на нее. Может, мы сможем это использовать.
Безумная головная боль сменила оцепенение, но не это было причиной того, что я позволил прорваться слабому стону. В холодном поту я понял, что неосознанно, но вовлек в опасность женщину, ради которой я готов был умереть, впервые в своей жизни.
Линц, сентябрь 1914
Далия обняла меня впервые с того дня, как наша дружба началась; началась, и чуть ли сразу не закончилась, если бы я послушал отца и прекратил все отношения с ней, как он того потребовал. Но как мог я сказать ей в открытую, что мне запрещено было с ней видеться только потому, что мой отец был таким вот убежденным антисемитом? Я-то таким не был.
Я и так чуть со стыда не сгорел, когда стоял перед ней и объяснял, почему мне больше нельзя было в открытую сопровождать её до дома, что это было желание моего отца, а не мое собственное, но что я всё равно хотел быть её другом и всё равно считал её безопасность своим приоритетом. Краснея и пряча глаза, я настаивал, что пусть мне и нельзя больше появляться с ней рядом на людях, я всё равно буду провожать её до дома, пусть и на расстоянии, но я всё же прослежу, чтобы её никто больше не тревожил.
Она приняла все это на удивление спокойно и даже дотронулась до моего плеча, потому как я никак не мог заставить себя поднять на нее глаза.
Не нужно извиняться, Эрнст. Я все прекрасно понимаю. И поверь, я ценю твою помощь. Мой отец, когда я спросила его, почему он до сих пор не свел знакомства с твоим, объяснил, что вряд ли они когда-либо станут друзьями. Твой отец принадлежит к определенному политическому кругу, как я понимаю?
Я пожал плечами. Он ходил иногда на разные собрания, а иногда и людей приводил домой, но мои братья и я, как и моя мать, ни разу не были приглашены на обсуждение их политических взглядов. Да мне не очень-то все это и было интересно.
Я это к тому, что такие вот политические круги не очень-то приветствуют евреев, как отец мне объяснил.
Далия закончила предложение с легкой и искренней улыбкой, что крайне меня удивило. Как я позже понял, в Линце, где она родилась и выросла, антисемитизм всегда процветал, несмотря на то, что город считался только вторым по отношению к Вене в плане культуры и образования. Как выяснилось, высоко культурные и образованные люди не считали дискриминацию чем-то аморальным.
А мне всё равно, что ты еврейка, храбро заявил я. Она улыбнулась еще шире и сказала, что так будет даже интереснее, прятаться ото всех. С того самого дня, мы притворялись, что не знаем друг друга на школьном дворе, но я не мог дождаться окончания уроков, чтобы красться вслед за Далией как шпион до самого её дома, где она всегда оставляла для меня открытой заднюю дверь. Её родители тоже сразу же меня полюбили, особенно после того, как Далия рассказала им, как я побил самого большого школьного хулигана, чтобы защитить её. Мне позволено было даже проводить время в её комнате, где мы сначала делали уроки, в потом развлекали себя игрой в шашки или же хихикали над пособием по анатомии. Далия была на два года старше меня, а потому у нее были учебники, для которых мы еще считались слишком маленькими.
Она не прочь была посмеяться над картинкой, изображающей внутреннее строение носа или уха, но сразу же захлопывала книгу, как только я доходил до раздела человеческой анатомии. С самого первого раза, как я заметил, что её оливковая кожа мгновенно покрылась румянцем, и как она выдернула книгу из моих рук, я не мог перестать хохотать над её смущением и открывал ту самую страницу, на которую она боялась даже посмотреть. Естественно, я нарочно её чем-то отвлекал, чтобы сделать это.
Моим любимым развлечением была, пожалуй, сама её реакция, когда она держала глаза закрытыми одной рукой, одновременно пытаясь вытащить книгу у меня из рук. Чем больше она старалась не смотреть, тем больше я отталкивал её руку, и другую тоже, которой она закрывала глаза. Однажды, в шутку сражаясь с ней в очередной раз, я повалил её на кровать и, усевшись на нее верхом, поднес книгу прямо к её лицу. Она вдруг сразу перестала смеяться и только уперлась обеими руками мне в грудь.
Эрнст, слезь с меня.
Что, больше не боишься? Ну, смотри же! все еще смеясь, я держал учебник у нее перед глазами, но она отвела его твердой рукой, все с тем же серьезным выражением на слегка порозовевшем лице.
Слезь, сказала! она снова потребовала, в этот раз более настойчиво и громко.
Я пожал плечами и сел рядом с ней на кровать, пока она расправляла свою помятую одежду, держа спину неестественно прямой. Она казалась рассерженной чем-то, только я никак не мог понять чем.
Что случилось? я наконец спросил, наблюдая, как она заправляла выбившиеся шпильки обратно в пучок на затылке. Я что-то сделал не так?
Ты не можешь вот так брать и залезать на меня! Далия повернулась все-таки ко мне лицом, все еще разглаживая невидимые складки на юбке.
Я пожал плечами, все еще не понимая её неожиданной реакции и неестественной позы.
Мы с ребятами все время так делаем, я попытался оправдаться перед ней, хотя я и не понимал, что я сделал не так, чтобы вызвать такую резкую перемену в её настроении. Ты же сама видела на школьном дворе, когда в футбол играем или в кучу-малу
Это твои друзья. Видя мое непонимание, Далия вздохнула и, с легким раздражением в голосе, как если бы она объясняла мне очевидное, продолжила, Вымальчишки. А ядевочка. Ты не должен залезать на девочку, как ты это делаешь со своими друзьями.
Почему нет?
Да потому что Это неприлично, вот почему! И совать мне под нос эту картинку, это тоже неприлично!
Я только было открыл рот для еще одного «почему», но, видя как Далия поджимает губы, решил, что лучше не стоит его задавать.
Ладно, как скажешь. Я захлопнул учебник и отложил его в сторону, держа руки ладонями к ней в универсальном жесте «я сдаюсь». Она наконец позволила тени улыбки появиться на её лице.
Прошел почти год, как началась наша тайная дружба и теперь, после ухода моего отца на фронт, нам уже можно было не скрываться. Однако, нам даже нравилось прятаться от любопытных глаз, так что мы решили оставить все, как есть.
Далия поддерживала меня как никто другой в первые две недели после того, как ушел отец, но, видя меня непривычно тихим и замкнутым, она, не зная что еще сделать, обняла меня. Немного неловко и неуверенно, но достаточно крепко, чтобы я знал, что она была рядом, что бы ни случилось. Кроме моей матери, чьи объятия я привык считать чем-то более чем естественным, ни одна женщина или девочка меня раньше не обнимала. Я не знал сначала, что мне нужно было делать, но затем обхватил руками её талию и тоже обнял её. Ощущения были немного странными, но в то же время волнующими и новыми. Мне определенно нравилось, держать Далию в своих руках.
Тюремный госпиталь, Нюрнберг, ноябрь 1945
Мне определенно нравилось снова иметь возможность чувствовать руки и ноги. Врачи понемногу стали снижать дозы морфия и теперь, хоть я и находился в постоянном состоянии полудремы, я всё же был в достаточном сознании, чтобы понимать происходящее вокруг, а что еще важнее, держать рот на замке.
Я услышал голос агента Фостера еще в дверях палаты и даже смог приоткрыть глаза, чтобы увидеть, как он беседует с одним из тюремных врачей. Судя по его манере разговора, он не очень-то был доволен моим нынешним состоянием.
Что же вы такое, мне интересно, подразумеваете, когда говорите, что такие вещи случаются, доктор? Я вот, например, никогда не слышал, чтобы такие вещи случались с молодыми и относительно здоровыми людьми.
Доктор прочистил горло и поправил очки.
Я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр, могу только заверить вас, что официальное медицинское заключение призналои все мои коллеги согласились со мнойчто его нынешнее состояние вызвано сильным стрессом.
Врач попытался проскользнуть между агентом Фостером и дверью, но тот не сдвинулся с места, блокируя выход.
А каким было бы неофициальное заключение?
Я не понимаю ваших расспросов, сэр. Вы что, намекаете, что кто-то ударил его по голове? Ну так никто его не бил. У него действительно есть небольшая шишка на затылке, но это результат падения, после того, как он потерял сознание.