Хатам не знал этих слов, но тогда не стал переспрашивать разговорившегося цирюльника, а продолжал слушать.
Жить, со всем свыкаясь и примиряясь, это уже бедствие. «Смирись с судьбой! Слово бога за каждый миг жизни!» А если несправедливость и унижение? Тоже с этим надо смириться, тоже за это благодарить? Только и умеем повторять «Инам мегузарад» Великий человек Низами сочинил, оказывается, такую газель:
Ты смертен, так зачем же шахом хочешь стать?
А шахом став, зачем же зло творишь на свете?
Слова цирюльника и эти стихи произвели тогда на Хатама сильное впечатление. Брадобрей продолжал:
Все его старания, оказывается, до тех пор, пока он не станет шахом. Достигнув же этой высоты, он забывает, что и он такой же смертный. Он поступает как ему вздумается, по своему произволу. Подданные для него, все равно, что овцы. Ну, а овец, известное дело, употребляют в пищу. Но если и эмира и нищего одинаково создал бог Вы верите в это, дедушка?
Ох, голова у меня совсем закружилась, снял бы ты уж с меня этот передник
Ну, ладно, идите. Освобождайте место. Долина, вместившая одного дервиша, вместит и другого Садитесь, мой светик, обратился он к молодому человеку.
Обо всем этом вспомнил Хатам на пустынной дороге среди темной и холодной ночи. Он все убыстрял шаг Ему не терпелось скорее найти осла, вернуться в дом Ходжи и послушать его.
РАДИ ДРУГОГО, НЕ ДУМАЯ О СЕБЕ
Осел в промерзлой грязи был еще жив, но сколько ни пытался Хатам поднять его на ноги не мог. Все же он не отступился, изо всех сил тянул осла за задние ноги, подтаскивая постепенно из глубокой грязи поближе к твердому месту. Но оказалось, что у бедного животного на твердом месте нет сил не только стоять на ногах, но просто пошевелиться, да и сам юноша выбился из сил. Руки ломило от холода. Он трогал осла носком сапога: «Ну жив ли ты?», осел приоткрывал глаза, в которых стояла тоска, и тотчас закрывал их снова.
Бедное, бедное животное! Хозяин мало того, что нагружает тебя свыше сил, но еще садится и сам. И разве он спрашивает у тебя, тяжело ли тебе? Бедное, безответное животное. Если бы ты мог думать, то, наверно, спросил бы, есть ли на свете справедливость? И в первую очередь, есть ли справедливость среди людей. Ну вот я один из людей. А что я видел хорошего, живя на свете? Один богат, а другой беден. Богатые говорят в этом случае: «Пять пальцев на руке, и все они не равны между собой. Точно так же бог создал и людей. Поэтому смиритесь с неравенством». А твой владелец такой же труженик, как и ты. Уж вы-то, пожалуй, равны между собой, оба горькие горемыки. Но мир, говорят, подобен вертящемуся колесу. То, что сейчас вверху, потом оказывается внизу и наоборот. Ведь сказал же некий осел, твой собрат: «Если бы меня подковали, как коня, то я бы гору сдвинул с места». Не родственник ли тебе этот осел? А ну-ка давай попробуем, поднимем тебя за хвост
На этот раз осел и сам старался не меньше Хатама. Кое-как он выпрямил задние ноги (благо тянули за хвост) и, опираясь мордой о землю, пытался встать и на передние ноги. В конце концов ему это удалось, осел стоял теперь на всех четырех ногах, хоть и было это жалкое зрелище.
«Мешок-то не пропадет, думал между тем Хатам. Мешок не сдохнет и волки его не съедят. А тварь замерзнет, если не будет двигаться. Как видно, даже ослу это понятно, если бы не понимал, откуда бы взялись у него силы, чтобы подняться».
Стремена не то прилипли вместе с грязью, не то примерзли к бокам осла, узда затвердела, как деревянная. Дрожа мелкой дрожью, осел ступил раз, поскользнулся, едва не упал снова, ступил другой ногой и наконец посеменил по дороге.
У мечети Хатам завел осла под навес, сложил в углу несколько сухих поленьев, положил на них два корявых пня и развел огонь, чтобы под навесом стало хоть немного теплее. На душе у него полегчало и успокоилось, теперь оставалось только сходить за мешком. Но сначала он зашел в дом погреться и заодно порадовать старика. Но цирюльник сразу же сделал предупреждающий жест, приставив палец к губам. Старик, оказывается, только что задремал.
О пшенице он горевал больше, чем об осле. Дома, говорит, нет ни горстки муки, дети голодные.
Если так, не буду откладывать, пойду за мешком. Этот осел все равно несколько дней будет непригоден к работе.
Добро, мой сын. Зима есть зима. Невозможно среди зимы ждать, когда потеплеет и откладывать дела на теплые дни. Невозможно также сидеть сложа руки в ожидании еды, которой нет. Но не тяжела ли окажется ноша?
Неужто не поднять мне двух пудов? Силы у меня еще есть. К тому же, пока я туда да обратно, глядите и рассветет. Только две половинки составляют целое. Сделаем доброе дело, обрадуем старика
ТОВАРИЩИ ПО ЖИЛИЩУ
С того самого дня, как Джаббаркул-аист попал в беду и как Хатам спас его, вместе с ослом и мешком муки, с того самого дня этот юноша, ведший до сих пор скитальческую жизнь, поселился и стал жить в одной худжре с Ходжой-цирюльником. И сам-то Ходжа-цирюльник, надо сказать, здесь обосновался совсем недавно и случайно. Словно с неба свалился он в мечеть кишлака Дехибаланд, но никто не поинтересовался всерьез, откуда он взялся и почему тут живет. Только Карим-каменотес высказался о незнакомом пришельце: «Этого человека, сказал Карим, дал нам сам бог. Речь его вполне разумна и похож он на честного и правоверного человека. Если он приживется у нас и заместит покойного Аймата-суфия, то душа суфия будет на том свете обрадована». Эти мудрые слова пришлись по сердцу жителям Дехибаланда, и скиталец Хаджи сделался обитателем худжры при мечети.
То событие, когда юноша принес на плече замерзающего старика, а потом еще дважды ходил в долину, невзирая на лютую стужу, пробудило в душе у Ходжи-цирюльника безграничное уважение к молодому человеку. Из причины проистекает следствие, из глины возникает строение, из ночного происшествия возникло то, что юноша и Ходжа-цирюльник стали жить вместе.
Однообразные дни летели, догоняя и перегоняя друг друга. У Хатама не было никакого дела. Целыми днями он скучал, тосковал и не знал, как скоротать день до вечера, а потом оказывалось, что прошло уже много дней. С каждым днем и с каждым месяцем он все больше наливался молодой беспокойной силой. Это был тот возраст, про который говорят, что душа не умещается в теле. А между тем ему приходилось целые вечера проводить у сандала, поправляя и подкладывая в огонь пеньки, да слушать монотонный голос Ходжи-цирюльника, читавшего при свете коптилки разные книги: «Четыре дервиша» Хаджи Хафиза, «Тысячу и одну ночь».
В одну из таких зимних длинных ночей Ходже пришла мысль обучить Хатама грамоте.
Хатам обрадовался, но усомнился получится ли что-нибудь из этой затеи. Ведь он никогда не держал в руках ни пера, ни бумаги, хотя, правильно говорят, что при сильном, искреннем горе, даже если нет у человека обоих глаз, все равно он ведь заплачет При желаньи все можно преодолеть.
Вот с такими-то сомнениями он начал учиться грамоте у Ходжи-брадобрея. Сидя у сандала, он писал на дощечке букву за буквой и вскоре начал различать их. При всем том он помогал Ходже в работе: то подметал двор мечети, то сгребал снег. Если же кто-нибудь приходил побриться, то Хатам и тут не сидел без дела. Тотчас он подвязывал клиенту передник, увлажнял и размягчал ему волосы. Под его сильными, крепкими пальцами волосы, жесткие словно медная проволока, постепенно становились податливыми и мягкими, как шелк. А ведь известно, чем мягче волосы, тем безболезненнее действует бритва. Вот почему Ходжа, начиная брить голову клиенту, всегда теперь с благодарностью говорил: «Будь всегда здоров и счастлив, мой сын Хатамбек!»
Но такая жизнь была Хатаму не по душе. Кроме того, он думал: «Ну, допустим, я научусь ремеслу цирюльника и стану таким же мастером-брадобреем, как мой наставник, но ведь правильно говорят в народе, что два соловья на одной ветке не поют. Не окажется ли второй цирюльник лишним для одного кишлака?»
Со своей стороны Ходжа-цирюльник почувствовал настроение своего ученика и понимал его мысли. «Конечно, рассуждал он про себя, юноше скучно в этой худжре. Ему самая пора развлекаться, веселиться со своими сверстниками. Но, аллах всемилостивейший, откуда же здесь взяться развлечению и веселью? Если бы нашлось для него дело, которое увлекло бы его, он занялся бы им и утешился, но откуда возьмется здесь дело, способное увлечь и утешить молодого, сильного человека? В этих местах и без того многие не имеют никакого дела.