Лупил он юношу всю дорогу нещадно. Французы потешались над Беляшей: человек, а дает себя бить, ровно скотина.
Беляев и сообразил: негоже это, нет такого законабить в здешних землях. И когда барин замахнулсяперехватил его руку и молвил: «драться вы прекратите, потомуПариж виден!..»
И в самом деле, в Париже такое давно уже не проходит.
Князь и перестал на него поднимать руку. Что поделаешь, «Париж виден»!
И в Италии князь бить своего крепостного по-прежнему не осмеливался, зато волю языку давал. Какие только бранные слова не сыпались на Беляшу!
Важный чин из российского посольства, послушав выражения князя, посоветовал юноше уйти в посольство, поскольку в здешних землях порядки другие.
Беляев тотчас собрал вещичкии в посольство: мол, назад к князю не вернусьбьет, сквернословит.
А тотза ним в посольство. И вышел у князя разговор с послом, после которого он как бы забыл навсегда о своем крепостном, ровно и не водился такой.
Сметливый, мастер на все руки, скоро овладевший и французским, и итальянским, Беляев составил себе скромное состояние, обзавелся семьей.
Уже многие годы прошли, когда Беляева позвали в посольство поспособствовать в починке экипажа Николая Первого, гостил тогда он в Италии. Слава о Беляеве как переводчике укоренилась в тамошних местах, а с экипажем работали итальянцы, надо было переводить.
Вот так, переводя и сам пособляя, и столкнулся Беляев с самим Николаем Павловичем.
«Подошел совсем близко, взглянул мне в глаза грозно, да и спрашивает: ты эмигрант? политический?
Никак нет, отвечаю, Ваше императорское величество, я русский, беглый, дворовый князя К
Он посмотрел еще раз пристально: так вот ты кто! Ну, продолжай себе переводить! Повернулся и ушел»
Уже в годах Беляев решил глянуть на родную землю и зимой отправился в Россию, но «доехал до Гардского озера, а оно, поверите ли, у одного берега замерзло. Так мне это холодно показалось Так, думаю, что дальше, то больше холоднее станет».
И возвернулся Беляев назад, в теплую Италию.
И, уже прощаясь с Кони, сказал (это в 1873 г., через 12 лет после отмены крепостного права):
«Опять же и порядки русские мне не нравятся. Помилуйте! На что же это похоже? Крепостных там теперь нет Я вам по совести скажу: нельзя, чтобы господ не было!..»
Вот итог всей опоганенной и разоренной жизни: «нельзя, чтобы господ не было»!
И это вся правда жизни?!
Чудновский являлся человеком всепробивающей энергии. В считанные дни сколотил губернскую чека: и сотрудники, и машинистки, и оперативно-боевая группа, и даже осведомители. И это при всем том, что средств выделено не было. А вот обошлись!
Причитался всем всего лишь суточный паек: полбуханки ржаного, селедка-кормилица, четыре картофелины и несколько кусков сахару да чуток табаку, а женщинам в конце недели лично товарищ Чудновский выдавал дополнительно, от себя, 50 граммов мыла (Сережка Мосин его и нарезалпопридержали три ящика конфискованного).
Уже через несколько дней после прихода к власти ревкома в камерах и подвалах губернской тюрьмы и повернуться негде было. От этого в помещениях сделалось вполне тепло, во всяком случае выше нуля.
Хотели или не хотели белые, а проскользнуть мимо Иркутска не могли: не существует другого пути на восток и за границукругом снега да тайга с сопками. Вот и протискиваются сквозь игольное ушко иркутской губчека. Так нарисовал обстановку сотрудникам товарищ Чудновский.
Поэтому основные силы чека после первых широких арестов в городе были раскиданы по Глазкову и вокзалутам выуживали офицерье и прочих классовых врагов. С бывшего фронта все эти гниды, при оружии и отчаянности, редкий день чекисты не хоронили своих. Все как на фронте. А Иркутск и был в те дни фронтом.
Многие из именитых гадов затаивались в эшелонахи не подступишься. В любом составена сотни штыков белочехов, да при пулеметах и орудиях. И куда соваться, ежели при вокзале и всем путевом хозяйстве дополнительная белочешская дивизия? Эта уж жахнет!..
Да, по всем путям, переходам, депо и служебным помещениямзаслоны, патрули, разъезды, а непосредственно у перронакруглые сутки бывший адмиральский бронепоезд под парами.
Железнодорожную станцию белочехи цепко держат. Надо полагать, не только адмирала, а и всех русских друзей и полюбовниц за нее не моргнув выдали бы. Ну раздерут на части в нынешней бойне еще несколько сотен из выданныхчто с того для общего счета. Жаль, само собой, ну, а себя-тои сравнить нельзя И вообще, хватит, навоевались в плену, ославянили Русь с восточного боку
И все же ломились тюрьма и подвалы чека от разного рода кровососов и членов их семейств. Раскрывали и выманивали по системе, предложенной самим председателем губчека. Все просто: сотрудники работали под офицеров
Город оказался обысканным и подчищенным в несколько суток, а вот до вокзала, ежели действовать в лобовую (ну так, чтобы заткнуть все ходы-лазы), не дотянуться. И товарищ Чудновский переключил свою революционную энергию на тюрьму, главным образом на бывшего Верховного Правителя.
Первое, что сделал товарищ Чудновский как представитель рабоче-крестьянской власти, самолично спорол с него погоны. Они теперь хранятся при деле, как и награды; там жекарманные «лонжины» адмирала и документы.
Эсеры тоже мылились спороть погоны, но дрогнули, когда в полночь пятнадцатого января адмирал сказал (его только привезли в тюрьму): ему все равно умирать, так пусть не касаются погон, пусть он, русский адмирал, умрет в военной форметой, в которой служил Отечеству.
Товарищ Чудновский враз заткнул царского выкормыша:
А ну сесть и не рыпаться!
А как иначе? Спороли погоны с Николашки? С апреля семнадцатого и по 16 июля 1918 г. проболтался без них, покуда товарищи Белобородов и Голощекин не пресекли жизнь тирана и его семейства.
А этот чем лучше? Обыкновенная паскуда!..
Очень убивался товарищ Чудновскийнет под рукой семейства бывшего Верховного Правителя. Ну весь подлый род сразу под корень!
Ни ревком, ни губком, ни Сибревком, ни Москва с вождями, ни все сознательные революционеры, и вообще никто не знал, а товарищ Семен знает: не выпустит тирана живым, пусть хоть сам Троцкий присылает распоряженияне выпустит! В бумагу огонь не завернуть. Выше всех резонов его революционная ненависть и решимость служить трудовому народу.
В 1900 г. на яхте «Заря» к островам Новой Сибири взяла курс экспедиция барона Толля. К тому времени барон уже побывал на островах в экспедициях 18851886 и 1893 гг., показав себя настоящим полярным исследователем.
В этот раз Эдуард Васильевич Толль поставил целью исследовать остров Беннетта и непременно найти Землю Санникова, она должна находиться к северу от островов Новой Сибири.
Землю Санникова «Заря» не обнаружила, хотя плавала как раз там, где та должна была находиться. Весной 1902 г. Эдуард Васильевич с помощниками и двумя якутами отправился пешком по льдам на остров Беннеттаподойти вплотную на яхте не представлялось возможным. «Заря» ушла на юг.
Летом ей полагалось вернуться за исследователями, однако льды не пустили. В зиму же (1902/03) Эдуард Васильевич не вернулся. В назначенном для такого случая месте никто из группы не объявился.
Александр Васильевич вызвался найти барона. Александр Васильевич отлично понимал: по сути дела, он должен повторить предприятие барона и точно в таких же условиях; риск гибели велик. Следовало преодолеть Большую сибирскую полынью. Она практически не замерзает. Здесь во все времена года или шуга, или открытая вода. От острова до материкаоколо 130 километров.
Он отправился с добровольцами на вельботе к острову Беннетта, часть пути была пройдена на санях. Он проявил настойчивость, и ему удалось напасть на следы Толля и его спутников. Он обнаружил геологическую коллекцию и бумаги Эдуарда Васильевича. Энергичные поиски самих исследователей не увенчались успехом. Скорее всего, они погибли в странствованиях среди льдов. С тех пор в энциклопедиях и справочниках датой смерти барона Толля значится 1902 год. Прожил он 44 светлых года.
Уроженец Ревеля (Таллинна), Эдуард Васильевич Толль закончил естественный факультет Дерптского (Тартуского) университета. В 1892 г. побывал в Алжире и на Балеарских островах. В 18851886 гг. по поручению Академии наук вместе с доктором А. А. Бунге обследовал острова Новой Сибири и район реки Яны.