И это так, это не выдумка. Ведь вот у Владимира Оскаровича Каппеля не распалась армия. У всех распалась: и у Юденича, и у Миллера, и у Деникина а у Владимира Оскаровича, наоборот, связалась еще крепченичто не в состоянии смять: борется, не уступает, валит через снега. И в нейрабочие, офицеры, крестьяне, поляки, эстонцы Значит, сплотить можно. Можно!..
Иногда Александр Васильевич молится. Чаще всего повторяет «Господи, помилуй».
Нет-нет, в молитвах он не просит у Бога заступничества, не выражает раскаяний или сомнений. Он молится за людей и отдельноза сына и Анну. Господи, каких детей могла бы ему родить!..
Уже с полчаса тюрьма в густом мракеопять не дает ток электростанция. Ее отключают несколько раз на день. В коридоре керосиновая лампа, но свет ее не просачивается в камеры, да и как просочиться
Глава IIИМЕНЕМ ТРУДОВОГО НАРОДА
На седьмые сутки заточенияпо коридорам грохот шагов, команды, матерщина, окрики, суета. В полдень к Александру Васильевичу заходит тот самый человек с непомерно громоздким маузером. Александр Васильевич узнает о передаче власти эсерами большевистскому ревкому. Политцентр самораспустился, а перед адмиралом стоит председатель местной, то есть губернской, чека гражданин Чудновский Семен Григорьевич. Отныне он, Чуднов-ский, ответствен за следствие, так сказать, по совместительству и преемственности. Во всяком случае, он не позволит следствию свернуть работу, даже если на то нет пока соответствующих бумаг ревкома. Будут
Объявляя все это, председатель губчека заставляет Александра Васильевича стоять. Адмирал не то чтобы шибко высок, но человек, который тут распоряжается, не достает и макушкой до груди. Это комично и жутковато. Жутковата и серьезность коротышки.
У Александра Васильевича сложилось впечатление, что у большевиков самые важные из комиссаров и чекистовили из евреев, или из латышей, а этот вроде русский. Но каких же игрушечных размеров! А маузернастоящий, просто выглядит чересчур громоздким.
«Без маузера их власть не может», подумал Александр Васильевич, присаживаясь с разрешения председателя губчека.
С этого дня Александру Васильевичу отпускают время только на сон. И утром, и днем, а случается, и ночьюдопросы, допросы И почти за всеми надзирает человечек с маузером и во всем кожаноммилостями народной борьбы за справедливый порядок на земле председатель Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем по городу Иркутску и Иркутской губернии товарищ Чудновский Семен Григорьевиччлен РКП(б), убежденный ленинец, кадровый подпольный работник, в ближайшие дничлен иркутского ревкома (не сразу ввели его в столь серьезный орган), а для партийцев и вообще своихтоварищ Семен, битый-перебитый всеми каторгами ненавистного старого режима, кремень-человек. Жги, пытайне отречется ни от одного большевистского слова. И нет в нем даже подобия органа, который смог бы разложить, понять и усвоить такое понятие, как выгода. Все в нем во имя одной целисчастья людей труда. И никакой жалости к себе, а презрениеза непрочную и хилую оболочку свою. Без нее не знал бы слабостей бессонниц, голода, устали, болейкроил бы только святое дело революции. Исполнится жизнь без паразитов и кровососов, непременно исполнится! Ну распрямятся люди, ну все будет без холуйства и обмана. Никто не станет мучить и гнуть к земле ближнего. Ну все-все будет по Ленинубез грязи и выгоды! Для того и живут на свете большевики, а с ними и он, Семен Чудновский.
Еще до передачи власти ревкому подпольный губком назначил товарища Чудновского председателем будущей губчека. И решил Семен Григорьевич не ждать дорогого дня, не сомневался: ревком получит властьи повел следствие, к этому звало его почетное чекистское звание. Ни на мгновение не сомневался: не уйдет адмирал живым, вот здесь, сучий хвост, отпляшет в последний раз.
А сейчас важно для революции добыть факты, выпотрошить адмирала до днарабочим и крестьянам всего мира показать, что есть белая сволочь и на чьи деньги душит молодую Советскую Республику.
На день по нескольку раз берет товарищ Чудновский сведения в губкоме о переговорах в Томске. Там определяют будущее Сибири представители Сибревкома и Реввоенсовета Пятой армии с делегацией ПолитцентраФлоровыми подпевалами: меньшевиком Ахматовым и эсерами Колосовым и Кононовым. Вместе с ними представителем иркутского губкома РКП(б) уехал и Краснощеков, «американцем» зовут его за глаза. С 1907-го по самый 1917-й околачивался в эмиграции, заправлял в левом крыле американской профсоюзной организации «Индустриальные рабочие мира». Она объединяла в основном неквалифицированных рабочих и славилась как одна из самых левых. Руководили ею левые социалисты Ю. Дебс, У. Хейвуд и Д. Де Леон. Своим был среди них Краснощеков и на местесо своим опытом революции. Вроде бы закаленный товарищ, верный, но ушиблен интеллигентством, не тот тон с меньшевиками и эсерами. Испортили, избаловали Александра Михайловича в Чикаго. Ведь вот не поворачивается язык назвать его запросто«товарищем Александром», имеется какая-то чуждинка. Чуждарь, одним словом
И еще забота: 22 января ревком постановил сформировать в кратчайшие сроки Восточно-Сибирскую армию из повстанческих и партизанских отрядов, а также из восставших частей колчаковских армий. Своих людей надо внедрять, а где столько найдешь?..
Флор Федорович лежит на самом дне угольно-непроницаемой ночи. Тихая, но сверляще-надоедливая боль не позволяет заснуть, а может, кажется, что виной боль. Не спитсявот и вся недолга.
Он задремывает, снова приходит в себя, а теперь лежит вот и глазеет на темноту, что так черна над ним.
Флор подумал: «Черна»и тут же добавил: «Обволакивающе черна».
Он видит себя со стороны: ничего вдохновляющего. Бледный измятый человек с черной бородкой, воспаленные глаза, широкие плечи и впалый живот. Ему отвратителен этот тип с его именем. Он до предела набит ужасом и прочими душевными гадостями. Один ноющий во всем его существе ужас.
Нет, это не ужас перед пулей или расправой, хотя в них ничего радостного нет. Он проходил по самой черте небытия и знает: ничего хорошего. Лучше сразу лечь, не успев сообразить, что же стряслось.
А в общем, он не против пожить. Он не устал жить.
Флор Федорович прилежно считывает с темноты, что под глазами и лбом, свои мыслиони горячие: лоб от них словно обожжен.
«За ночь проходит целая жизнь. Я вырастаю, борюсь и умираю.
Как же мучительно длинны эти ночи! Что за жизни умещаются в эти часы наедине с собой!..»
Муторно на душе у бывшего председателя Политцентра. Хоть привязывай каменьи в омут. Все, что было дорого, ради чего жил, отнято. Нет республики эсеров! Не будет! Такой шанс имелся только у Керенского. Только подумать: республика социалистов-революционеров, крестьянская правда!.. Впустую жизнь
Господи, куда приткнуться? Где, как освободиться от боли?
Не душа, а нарыв. И дергает болью, как нарыв. Нарыв
Зверь ночи пытает Федоровича.
Помните воспоминания А. Ф. Кони о встрече с Беляевым«Синьор Беляев»?
Александр Федорович познакомился с Беляевым в Неаполе осенью 1873 г. Беляев когда-то был крепостным князя К. помещика Тульской губернии. Отец мальчика был деревенским старостой. Когда мальчику исполнилось двенадцать, барин велел прислать его к себе на службу в дворню. Повыла матушка, а что делать?..
Больше Беляев родителей не видел, вроде как осиротел.
Барин определил Беляшу в казачки. Дело нехитрое: подавать господину трубку, бегать за разной мелочью, а в промежутках дремать под дверью.
Спустя два года барин распорядился отправить мальчишку в Яр (знаменитый загородный ресторан), что за Тверской. Выучился Беляев поварскому искусству, особенно мастерски готовил Пожарские котлеты.
А потом опять угодил к князю в казачки.
Как-то пришла барину фантазия отдать подростка к немцу Карлу Ивановичу на Кузнецкий мост учиться «меднокотельному мастерству». За долгих четыре года Беляев овладел ремеслом, да так, что Карл Иванович решил отдать за него свою дочь, а с неюи все дело («Русая была. И косаогромадная! Полюбились мы друг другу»).
Три тысячи ассигнациями предлагал князю Карл Иванович, а не дал тот вольную Беляеву. И наоборот, взял с собой за границу: а пусть поприслуживает, ишь мастер выискался!..