В отчаянии Рут посветила фонарём по комнате и увидела своё пальто. Сгодится. Она закутала им девушку. Кэти дышала глубоко и ровно, показатели пульса и дыхания были низкими, и цвет лица тоже был в норме. Схватки прекратились, и матка на ощупь была именно такой, как надо.
В то время завершение родов оставляли на откуп природе. Акушеркам советовали не вмешиваться в естественный процесс отделения плаценты от стенки матки. В наши дни сразу же после рождения ребёнка женщине делают укол, стимулирующий схватку, которая помогает плаценте отделиться, и через несколько минут всё уже позади. В те времена такого не было нашими орудиями были терпение, опыт, наблюдательность и тщательно спланированное бездействие. Нам говорили: из-за попытки ускорить завершающий этап возрастает риск, что плацента отделится лишь частично, и возникнет отёк. Нас учили никогда не тянуть за пуповину и массировать дно матки только после начала схватки и только в случае крайней необходимости.
Рут осторожно присела рядом с кроватью и положила руку Кэти на живот, чтобы проверить, что происходит с маткой. Свет фонаря потускнел, и дабы сэкономить батарейку, она погасила его, и в комнате наступила темнота. Прошло двадцать пять минут, ничто не указывало на начало схватки, и Рут встревожилась. «Видимо, придётся оставить Кэти в одиночестве и отправиться за помощью», подумала она. Но в этот момент матка напряглась, и акушерка почувствовала, что процесс идёт. Кэти застонала и заёрзала.
Началось, сказала Рут, включила фонарик и потрясла девочку. Просыпайтесь. Теперь тужьтесь изо всех сил. Просыпайтесь и тужьтесь. Подтяните колени к груди, чтобы получилось сильнее, как будто пытаетесь прочистить кишечник. Давайте, сильнее!
Кэтлин следовала указаниям. Ощупав матку, Рут пришла к выводу, что плацента отделилась и лежит в нижнем отделе. Дно матки поднялось ещё сильнее и по-прежнему было твёрдым на ощупь.
Теперь расслабьтесь, Кэти, опустите ноги и дышите глубоко. Постарайтесь полностью расслабиться. Я сейчас нажму вам на живот. Будет неприятно, но не больно.
Рут осторожно, но сильно надавила на живот левой рукой, чтобы дно матки сработало как клапан, а правой взялась за пуповины и вытянула плаценту из вагины. К ней были прикреплены две пуповины, а третья уходила внутрь значит, там осталась ещё одна плацента.
Рут принялась энергично массировать дно матки, и у Кэти началась ещё одна схватка.
Снова тужьтесь. Надо всё вытащить.
Что происходит? тихо простонала бедная Кэти.
Потом объясню. Тужьтесь что есть мочи.
Девочка натужилась, и через несколько минут последняя плацента выскользнула на матрас.
На кровати лежала большая кровавая масса. Рут переложила её в лоток и поставила на стол. Обследовать ткани ей не удалось, поскольку фонарик уже еле-еле светил.
Теперь Кэти окончательно проснулась.
Что происходит? спросила она. У меня двойняшки? Где они?
Она оглянулась.
А вот и нет. У вас тройняшки, и они в комоде.
Тройняшки! Три ребёнка, что ли?
Да.
Но как?
Вы обессилели и уснули после второго малыша, и третий выскользнул из вас почти без усилий. Вы даже не проснулись. Я не видела, как всё произошло, потому что уронила фонарик, а верхний свет уже не горел.
И у меня теперь трое детей?
Да. Три мальчика.
Кэти откинулась на подушку и вздохнула, словно не веря в реальность происходящего.
Господи боже, да что ж моя мама теперь скажет! Внебрачные тройняшки! Вот и верь после этого морякам!
Рут навела порядок и уехала обратно в Нон-натус-Хаус. Кэти с детьми поместили в городскую больницу. У девочки никого не было, а в одиночку она не управилась бы с детьми в той комнате. У неё не было ни денег, ни одежды, ни отопления, ни даже еды, а младенцы были совсем крохотными.
Мы так и не узнали, что случилось с ними впоследствии. Если моряка не удалось найти и заставить жениться на Кэти и содержать детей, их вряд ли ожидало что-то хорошее. По-хорошему, девушке стоило вернуться к родным, но в сельской Ирландии середины века многие семьи отказывались от незаконнорождённых внуков боялись нищеты и осуждения. Малышам предоставляли места в лондонских яслях, но предполагалось, что мать живёт отдельно и сама зарабатывает себе на жизнь. Кэти вряд ли бы удалось прокормить себя и сыновей. Мальчиков могли бы усыновить, но шансов, что кто-то взял бы их втроём, было немного, а значит, их, скорее всего, разделили, и они выросли, не зная, что у них есть браться.
Хотя мне не удаётся придумать счастливого окончания этой истории, Кэти была полна энтузиазма, и, возможно, жизнь пощадила её. Может, всё обошлось. Будучи медиками, мы встречаем людей в самые драматичные моменты их жизни и зачастую привязываемся к ним. Но они покидают нас, уходят, словно корабли в ночи, и больше мы о них ничего не знаем.
Синтия
Как-то раз после утреннего обхода я ехала обратно в Ноннатус-Хаус. Напевая себе под нос, я лавировала между грузовиками на Ист-Индия-Док-роуд на своём стареньком «Ралее» тяжёлом, словно сделанном из свинца, с двумя неработающими передачами из трёх, и тренировалась отпускать руль на ходу. Вдруг я заметила впереди себя Синтию она ехала куда медленнее, и её велосипед вилял по дороге. Я весело окликнула её, но когда мы поравнялись, увидела, что моя коллега плачет, и встревожилась:
Что случилось, милая?
Лицо Синтии сияло от слёз. Мимо нас прогрохотал грузовик: водитель беспрерывно жал на клаксон и изрыгал проклятия.
Так, давай-ка съедем на обочину, пока нас не задавили. Что произошло? Рассказывай. Первый раз вижу тебя такой.
В нашей компании Синтия считалась самой мудрой и взрослой и часто выступала в роли миротворца. Странно было встретить её в слезах посреди улицы. Я протянула ей свой носовой платок.
Ребёнок умер, прошептала она.
Не может быть! ахнула я.
Синтии не было всю ночь она вернулась только к завтраку, усталая, но радостная, и рассказала, что роды прошли успешно и на свет появился здоровый маленький мальчик. В шесть утра она оставила маму с сыном в абсолютно нормальном состоянии и должна была вернуться через четыре часа. В половине девятого я ушла на утренний обход. Синтия в это время мыла и стерилизовала инструменты и делала записи, чтобы вернуться к матери с новорождённым к десяти утра.
Что случилось? спросила я, когда она чуть-чуть оправилась.
Я поехала обратно, начала рассказывать Синтия. Мне и в голову не пришло, что что-то может пойти не так. Дверь была открыта, я вошла и увидела, что все плачут. Мне сказали, что малыша не стало. Я пошла и осмотрела его сама он действительно умер и уже успел остыть.
Но как? Почему?
Не знаю.
Она высморкалась и вытерла глаза.
Не знаю, не понимаю произнесла она и вновь залилась слезами.
Слушай, пойдём домой, только лучше не залезай на велосипед, а то ещё упадёшь. Давай я поведу.
Мы двинулись обратно. Я катила оба велосипеда жест благородный, но довольно бессмысленный. Вы когда-нибудь пробовали одновременно везти два велосипеда по мостовой, переполненной людьми, колясками и детьми? Вскоре Синтия плакала уже от смеха.
Давай-ка мой велосипед, пока ты кого-нибудь не покалечила.
Долгое время мы шли молча. Я не знала, уместно ли задавать вопросы или лучше помолчать, но наконец Синтия сама сказала:
Они его забрали.
Кто? Врачи?
Нет, полицейские.
Полицейские? Зачем?
Вскрытие. Родители были против, но они сказали, что так полагается по закону, если смерть наступила внезапно и без видимых причин, голос её дрогнул, и она снова заплакала. Не знаю, может, это я что-то не так сделала Постоянно вспоминаю, как всё происходило: мальчик родился, тут же закричал, я прочистила ему дыхательные пути, перерезала пуповину, всё было стерильно. Конечности двигались нормально, позвоночник был прямой, дышал он нормально, сосательный рефлекс присутствовал Я ещё подумала, что ребенок просто идеальный. Не понимаю, почему он умер. Неужели я виновата?
Синтия поёжилась. Было заметно, что она шагает с трудом. В этот момент переднее колесо её велосипеда врезалось в автобусную остановку, из-за чего руль резко повернулся, и бедняжка налетела на него грудью и вскрикнула от боли. Мы выкрутили руль обратно.