Иона с Ездрой сидели в тиши и тьме кладовой, приспособленной под камеру временного содержания.
Когда я его видел, он был другой, сказал Ездра после того как Иона описал ему свою аудиенцию.
Видел? Его же никто и никогда
Видел, видел, хитро улыбнулся Ездра. Единождый раз, лет пятнадцать тому, ещё до всяких, это, санаториев. Он уже тогда в карательной психиатрии трудился в поте лица своего. Вот и говорю, это, другой он был, не такой, как ты расписал. Ну, да оно и понятно: моложе он тогда был лет на пятнадцать. Бороды, это, не носил, точно помню. Стареет, ирод кочерыжечный, хиреет на непростой государевой службе.
Почемугосударевой? Это же не учреждение.
Ещё как учреждение, звонким шёпотом возразил Ездра. Для консервации и постепенного уничтожения неугодных. Мы тут все, это, неугодные, понимаешь? прошептал Ездра.
Кому? не понял Иона.
Режиму, кому же ещё, усмехнулся Ездра. Нас тут гнобят по-тихому. Уничтожают, это, психически, а если повезёт, так и физически. Держат на всякой дрянинаркота, нейролептики, психотропы, или что там ещё у них в науках открыто.
Я с режимом вообще никак никогда, недоумённо поднял брови Иона.
Это тебе так сейчас кажется, здесь, в изменённой реальности. Глюки бывают у тебя?
Глюки?
Ну, там, минные поля, к примеру, виселицы, диковинные города, ещё что-нибудь, не знаю.
Войнавздрогнул Иона. Война вспоминается. Только я не помню, был я на самом деле на войне или не был. Иногда помнится, что был. В плену был. А иногда понимаю умом, что не был я ни на какой войне, какой там к собакам плен. Я же бомжом был. Из трамвая.
Ну вот, довольно кивнул Ездра. Вот, видишь. Это, стало быть, тебе уже сломали память, историю твою переписывают потихоньку, смешивают реальности. Можешь быть уверен, друг ситный, что не был ты никогда, это, бомжом. Да и на войне не былкакой из тебя вояка. Видел я, как ты палил, это, нынче в белый свет, как Хотя тоже не факт, что это не следствие обработки. Если они память могут сломать, то, может, им, это, и былые навыкираз плюнуть.
Бред какой-то, недоверчиво мотнул головой Иона. Что-то не клеится, Ездра.
Это, паря, смотря каким клеем клеить.
То есть, ты хочешь сказать, что на самом деле нас нет? Так, что ли?
Есть, куда же мы денемся, покачал головой Ездра, досадуя на непроходимую Ионову тупость. Мы-то как разесть. А нету тех, кем мы, это, были. По-настоящему. Есть Ездра, Иона, Дылданелюди, без прошлого, без будущего, это, без ничего. Ну, прочухал?
Нет, замотал головой Иона. Нет, всё равно не клеится. Это мне Сам примерно то же самое говорил. Нет, говорит, никакого санатория
Сам? опешил Ездра. Так и сказал?
Так и сказал. Это, говорит, глюк, а ты сам, говорит, наркот и псих.
Хитро!
Ты ведь видел План, Ездра? спросил Иона.
План-то? прищурился Ездра. План
Что там, Ездра?
Да ничего.
Что там?! Иона схватил его за грудки и затряс, вытряхивая правду, припрятанную за душой, да и саму душу готовый вытрясти, если понадобится.
Да ничего там, говорю же, неожиданно отрезал Ездра, сдёргивая с себя Ионины руки. Ничегошеньки. Нет никакого плана, парень, вот так-то. Чистый лист. Карт, стало быть, бланш.
Как это? поник Иона.
Да так это, огрызнулся Ездра, оправляя фуфайку. Разворачиваю я эту портянку, она размером с теннисный стол, а тамничего. Один только, это, заголовок: «План санатория Лета». Я уж и так рассматривал и этак, думал, может, постёрлось или засекречено как-нибудь. Ничего. И не было никогда. Чисто. Табула, это, раса и карт бланш, вот так-то.
Лето
Ну да. Лета.
Знаешь, что сказал мне Сам? Сказал, что вас нетни тебя, ни Кундри. Вы есть только в моей голове.
Хотел бы я, чтобы это оказалось правдой, усмехнулся Ездра. Да только вряд ли так карта ляжет.
Знаешь, иногда я сам сомневаюсь во всём, сказал Иона. Начинаю думать и перестаю понимать, где правда, а где вымысел. Глюки, как говорит Сам.
А вот задумываться-то, паря, и не надо, кивнул Ездра. Не надо задумываться. Если начнёшь задумываться, как тот баран, то тут тебе, это, и конец. На то у них и расчёт, чтобы заставить тебя сомневаться. Где, это, начинается сомнение, там и конец тебе. Нет, ты живи так, будто всё путём, всё нормально вписывается в обыденность твоей жизни. Что бы ни случилось, всё путём, говори себе, ничего, это, особенного не происходит, и баста. А если начнёшь сравнивать, это, анализировать да прикидывать, бывает так на самом деле или не бывает, добра не жди. Поедешь крышей, никто тебе не поможет. А им того и надо, чтобы поехал, для того нас тут и мурыжат.
Не понимаю, Ездра, ничего не понимаю, Иона потёр лицо ладонями.
Самое позднее на рассвете нас уконтрапупят, сказал Ездра. Наширяют какой-нибудь дрянью так, что ни тяти, ни мамы не вспомним. Это как стопарь принять. Так что бежать надо, паря.
Как и куда бежать?
Неважно, мотнул головой Ездра. Отсюда. Туда.
Ты же знаешь, это невозможно.
А что в этом мире вообще возможно, кроме невозможного? усмехнулся Ездра.
Дверь открылась. На пороге возник главврач. За его спиной лыбились охранники. Пленные уставились на вошедших, недоумевая, чего им ещё понадобилось.
Выходи, велел главный.
Кто? спросил Ездра.
Оба.
Куда? поинтересовался Иона.
На процедуры, дружок, усмехнулся главный, на процедурки, процедурочки, и повёл стволом автомата для ясности.
Ездра, закряхтев, поднялся.
Не пойду, сказал Иона. Ему вдруг стало страшно. Он не был сейчас готов ни к смерти, ни к пыткам, ни к инъекции какой-нибудь дряни, после которой он закатит глаза под лоб и начнёт пускать слюни, медленно, но верно становясь растением.
Ездра покосился на него неодобрительно, покачал головой.
Не срамотись, сказал. Идём. Хуже чем есть, всё равно не будет.
Здравая речь, усмехнулся главный. Давай, Иона, будь мужиком. Тебе ведь по-любому придётся с нами пойти, разница только в плюс-минус боли и обиде. Ты же, вроде, только псих и язвенник, но не мазохист, нет?
Иона тяжело поднялся.
15
Их вывели на улицу, где снежная крупа опять сменилась дождём. Обойдя админкорпус, повернули к медкорпусу, к тому, крайнему, у самого склада, в котором, говорят, располагались физиокабинеты до того, как под них построили новое здание. Потом, вроде, прежний корпус забросили и использовали под старую медтехнику. Но ходили и слухи, будто там устроили что-то вроде публичного дома для медперсонала и водили туда из женского корпуса тех, что по-податливей и готовы за укол хмари, стакан спирта с настоящим бифштексом и послабление режима наплевать на свою бабскую честь.
Иона подставил дождю лицо, шёл задрав голову, рискуя завалиться в грязь. Ездра ухмылялся каким-то своим мыслям, шагая рядом. Под стволами автоматов, оказывается, все чувства и мысли становятся обострённей, чётче, яснейвот что открыл для себя Иона. Он смотрел в серое небо, нависавшее так низко, что можно было разглядеть каждую нитку в полотне застилавших его туч, и думал о том, что в предвидении смерти даже такое невзрачное хмурое зрелище вдруг стало удивительно притягательным, уютным, невообразимо прекрасным.
Что, Иона, с белым светом прощаешься? хмыкнул главврач не без издёвки. Свет нынче не очень белый для такого случая, вот беда.
И тут откуда-то хлестнул выстрел. Главный как шёл, так и повалился, не пикнув, не дёрнувшись напоследок. Вот же неплохой был врач, душевный, а пошёл против народаи валялся теперь в грязи, и в дыре на его затылке клокотала кровь.
Охранники задёргались, заметались, пытаясь определить, откуда пришла за главным смерть. Пока пытались, ударил ещё один выстрел. Оставшийся в живых санитар метнулся под укрытие ближайшего корпуса, пуляя со всей дури по сторонам.
Иона с Ездрой не стали дожидаться, пока белохалатники переполашатся, повыбегают из корпусов и начнут искать неведомого стрелкабросились к продмедскладу.
Стоять! крикнул ополоумевший санитар и наверняка хотел дать вслед очередь, но не дал. Пуля, прилетевшая по его душу, ударила прямо в глаз, как белку, чтобы шкурку не попортить, и, проделав в мозгах аккуратный тоннель, вынесла половину затылка. Поползли из тесноты черепа в грязь красные червячки.