Это несущественный эпизод в нашей работе, ответила та. Нам нужно углубиться на два тысячелетия, а это всего лишь эпидермис.
Помолчав и посмотрев на небо, она добавила:
Если верить письменным источникам, форум должен быть под нашими ногами. Пуповина холма. Но как бы дождя не было. Целый день потеряли.
Все трое подняли головы. Далеко на западе, затянутое перламутрово-розовыми кружевами тучек, клонилось к закату солнце, над холмом гасли в безветрии полохи, на мгновения озарявшие жемчужные гирлянды облаков, а на востоке небо готовилось облачиться в ночную рубашку.
I
Затянутое перламутрово-розовыми кружевами тучек, клонилось к закату солнце, над холмом гасли в безветрии полохи, на мгновение озарявшие жемчужные гирлянды облаков, а на востоке небо готовилось облачиться в ночную рубашку. Стоя на площадке пятиугольной башни, воздвигнутой на краю вершины, Юсеф-паша окинул взглядом все то, что с прошлой ночи покорилось его деснице. Отсюда был виден весь холм хребет его тянулся полумесяцем, один рог которого спускался прямо в реку. «Да, сам аллах пометил эту благословенную для правоверных землю», подумал Юсеф-паша, и в сердце его шевельнулась радость, что он узрел знак, предвещавший удачу и победу.
Эмир, служитель веры и толкователь ее законов, один из немногих избранных в империи, он с детства обнаружил в себе дар свыше разгадывать божественные знаки, сулившие успех или невзгоды, и трепетно верил в него. То, что в столице считали его невероятной удачливостью, на самом деле было даром всевышнего, который Юсеф-паша обогатил внутренним зрением. Добром и злом распоряжался всевышний, но всевышний оставил ничтожных слуг своих действовать по своему усмотрению, хотя направление этих действий определял заранее, как предначертал заранее всё, что было, и всё, что будет. Поэтому он иногда посылал правоверным напутствующие знаки и возвышал отдельных своих слуг до их понимания, как возвысил Юсефа-пашу. И хотя Юсеф-паша был благодарен всевышнему за свое избранничество, за то, что сам аллах бдит над тем, чтоб он не сбился с предначертанного ему пути, как ни гордился своим умением разгадывать предзнаменования, он старался не переступить черты божественного знания, дабы не разгневать всевышнего своеволием. Видя очередной знак, он тут же начинал шептать слова смиренной молитвы, известные ему из сур священной книги, всецело предаваясь воле того, от кого зависела его сила. И сейчас, всматриваясь в изогнутый полумесяцем холм и завершая день согласно закону и по велению сердца сделанному выбору, Юсеф-паша промолвил: «Хвала проницательности аллаха!»
Драгоценным был этот холм, но невежественные, бестолковые и грешные правоверные чуть было не упустили его из своих рук, повымирали здесь, от чего холм смогло захватить многочисленное стадо неверных. И дабы он не превратился в землю войны, Юсеф-паша прибыл в город на холме, чтобы вступить в войну не только с чужими, но и со своими.
Так понял он приказ, и так велела ему душа.
Столицу он покинул в сопровождении шестидесяти двух всадников, без гарема и без обоза. Когда вчера в сумерках они приблизились к городу и в неровном свете увидели темневшую впереди громаду холма, Давуд-ага, поравнявшись с его кобылой, предложил Юсефу-паше разбить стан на берегу реки, отдохнуть и смыть с себя дорожную пыль, а на рассвете со свежими силами и с благословения всевышнего захватить конак. Не торопясь с ответом, Юсеф-паша натянул поводья, и кобыла под ним встала.
Сделаем остановку, чтобы привести себя в порядок и подкрепиться, наконец промолвил он. Ночь впереди длинная. И времени тебе хватит, Давуд-ага. Паша просунул руку под накидку и, достав небольшую серебряную пластинку, протянул ее собеседнику. Сними оружие, оставь только кинжал! Разыщешь начальника войска сердара Элхаджа Йомера, покажешь ему это, паша вскинул руку, и скажешь: «Юсеф-паша пожаловал в гости Шума не поднимать». Встретите нас на той стороне.
Как всегда, Давуд-ага точно исполнил его приказ. Из темноты вынырнули трое начальник отряда янычар Элхадж Йомер явился на встречу в сопровождении телохранителя.
Священный фирман, вместо приветствия сказал Юсеф-паша, протянув вперед руку с зажатым в ней свитком.
Сердар молча склонился, словно намеревался почтительно прижаться челом к свитку, но Юсеф-паша быстро отдернул руку, и приказ исчез в складках его одежды.
Через несколько минут сеймены стражники спешились у подножия холма и, не переговариваясь, принялись карабкаться по крутому склону. Вокруг не светилось ни одного огонька, нигде не слышалась перекличка стражи, город тонул во мраке и казался заброшенным и необитаемым.
Юсеф-паша знал, что здесь его могут подстерегать любые неприятности, и потому решил первым нанести удар точный и сокрушительный. Элхадж Йомер и не отходящий от него ни на шаг телохранитель приблизились к конаку, за их спинами прятался Давуд-ага, сердар рукояткой ятагана застучал в обкованные железом ворота.
Визирь! Визирь! время от времени выкрикивал он, не переставая стучать. Наконец заскрипело проделанное в воротах оконце, за ним дрожал неровный свет пламени. Сердара узнали, послышался визг вынимаемых из пазов запорных брусьев, щелкнул замок, и как только створки чуть разошлись, Давуд-ага, выскочив из-за спин янычар, всей тяжестью навалился на ворота. Не медля ни секунды, десяток стражников ворвалось во двор, отшвырнув в сторону державшего факел слугу. Совсем рядом застонали под чьими-то ногами скрипучие ступеньки невидимой в темноте деревянной лестницы, кто-то сдавленно выкрикнул: «Разбойники!..», но Давуд-ага, метнувшись на голос, навсегда похоронил крик в горле несчастного, а Юсеф-паша уже стоял на пороге конака. Стражники зажгли факелы, их кровавые блики заиграли на стенах, казалось, весь конак запылал в пожаре.
Все это происходило во дворе, а в покоях еще никто ничего не знал об обмане и насильственном вторжении в конак непрошеных гостей. Юсеф-паша шествовал впереди, сердар показывал ему дорогу, за ними следовали Давуд-ага и семеро специально отобранных сейменов, стоявшая у дверей стража склонялась в поклонах и распахивала перед ними двери, у входа в приемную их встретил толстяк с холодным бесстрастным взглядом. Торопливо поклонившись и коснувшись ладонью лба и груди, как того требовал обычай, он ненадолго задержал взгляд на покрытой пылью зеленой чалме Юсефа-паши, склонил голову и певуче произнес:
Добро пожаловать милостью всевышнего в наш счастливый город, эмир! Целую прах под вашими ногами вашей милости Ваш покорный раб, главный писарь области Абди Горе тем, кто не смог достойно встретить вас в этот час покоя, но тем больше ниспосланная мне благодать.
Подняв голову, он уткнул холодный бесстрастный взгляд в плечо Юсефа-паши и, помолчав, спросил:
О ком буду иметь честь доложить? Визирь бодрствует, он примет вас.
Отвечать ему Юсеф-паша счел для себя недостойным, поэтому из-за его спины вышел Давуд-ага, все еще державший в руке горящий факел.
Доложи, Абди-эфенди, что державный перст падишаха указал своему посланцу на ваш благословенный холм. Да светит нам в любой ночи негасимое солнце нашего повелителя!
Последние слова заставили писаря пасть и клубком свиться у ног пришельцев, затем он вскочил и, согнувшись в поклоне, спиной отступил в темноту, к противоположной стене, и скрылся за одной из трех дверей. Оттуда немедленно появился слуга, принявшийся ловко зажигать свечи и светильники. В продолговатом помещении стоял стойкий запах воска и чернил, кофейной гущи и бумажной пыли, и Юсеф-паша только теперь почувствовал, что после многочасовой скачки к горлу подступает тяжелый комок: желудок его не справился с жестким куском, проглоченным во время трапезы у реки. Он с отвращением сглотнул и осмотрелся. Вдоль короткой стены тянулась высокая лавка-миндер, на которой, видимо, в приемные дни восседал правитель области, посередине приемной стоял ненужный весной в этих краях мангал. Ни истоптанный ковер, ни стоявший в углу низкий, весь в царапинах, столик писарей, ни шторы на окнах и старые подсвечники не свидетельствовали о той роскоши, которая, как ожидал Юсеф-паша, должна была сразу же броситься ему в глаза. У входной двери валялся забытый половик: наверное, визирь недавно принимал неверных, и половик был брошен, чтобы они не сквернили землю.