Где искомый вами Ярополк мы не ведаем и помогать вам его искать не станем, пока об том из Рязани повеление не придет. То наше последнее слово. В Рязань шлите.
«Упрямый старикашка!» про себя в сердцах выругался Любим.
Тогда к осаде готовьтесь, холодно проронил он.
Больно испугали! опять влез в разговор Горяй.
Я не пугаю, а как есть все говорю. Стоит ли ради изгоя жен да детишек под стрелы наши подставлять? Коли выдадите, так никто вас не осудит.
Шлите в Рязань, упрямо повторил посадник.
Да как вы не понимаете?! вдруг заорал Любим, и голос его гулким эхом полетел вдоль гридницы. Даже если вы отобьетесь, и мы здесь все поляжем, Всеволод Юрьевич с большим войском придет, гореть земле вашей, слышите, гореть!!! он обвел разъяренным взором притихших вороножцев. Этого добиваетесь?!
Шлите в Рязань, пламенный напор Любима разбился о каменную непреклонность посадника.
Переговоры провалились. Надеялся ли Любим так, с ходу, добиться желаемого? Скорее нет. Отправляясь в Онузу, он знал, что сразу пробить стену вряд ли удастся, но все равно, глотая свежий речной воздух и оглядываясь на удаляющийся темный сруб города, владимирский воевода ощущал досаду. Что теперь? Действительно идти на штурм?
6
Вот теперь Любим не выжидал, он развил бурную деятельность: на сухом возвышенном месте владимирцы кинулись строить укрепленный стан, вырыли вал, натыкали колья засеки, поставили кущи и навесы от дождя, для воеводы и сотника разбили два отдельных шатра для Любима один, для Якуна чуть в стороне.
«Броды! Как спадет большая вода, необходимо разведать броды». Любим лукавил, когда заявлял в лицо онузсцам, что вот вот узнает, как перебраться на правый берег. Щуча со своими молодцами отправился в вороножские верви, выведать о переправах. Так же Военежич приказал купить у местных корма для лошадей и чего-нибудь съестного для дружины, так как свои, привезенные на волокушах припасы стремительно таяли. Вороножцев следовало припугнуть, что ежели они не пожелают продать искомое, то владимирцы отберут силой и задарма. А еще срочно нужны были лодки, потому как разведка требовалась и на том берегу, особенно на том берегу.
Любим догадывался, что брод должен быть где-то рядом, ведь Онузскую крепостицу ставили, дабы перекрыть половцам донской «перелаз». Это вселяло надежду. И брод действительно нашелся, совсем рядом, под носом у владимирцев, чуть правее, выше по течению. Когда вода начала сходить, его указали перепуганные смерды. Любим ликовал.
Ну вот, можно и осаду начинать, довольно тер руки и Якун.
Поляжем под стенами, укреплено больно надежно.
Воевода с сотником щурились на солнце, пытаясь всмотреться в правый берег.
А что ж тогда? Время-то идет, не зимовать же нам здесь, Якушка был как всегда напорист и нетерпелив, лестницы осадные сколотим, перевезем к Онузе, подойдем затемно и на приступ. Мне бы только со своими соколами на стену влезть, а там уж все само пойдет.
Ты высоту-то стены видел? Любим иронично приподнял бровь.
Чего на нее смотреть, авось с Божьей помощью
В лоб не полезем, заложников брать будем, познатнее и побогаче сынков и дочерей бояр местных. Вот тогда они сами нам Ярополка по рукам и ногам свитого принесут, и на стену лезть не придется, Любим решительно махнул головой, словно убеждая не только Якушку, но и себя самого. Здесь, в середке стана, загон, обнесенный высоким тыном, сделаем, внутри отхожие кущи поставим и навесы с лавками сколотим. И пусть «курочки» да «петушки» сиднем посидят, покуда их отцы наши условия не выполнят. А ежели попрут на нас вороножцы войском, чтобы своих отбить, так там и оборону сподручней держать будет.
Ты уж извини меня, Любим Военежич, Якун под нарочитой вежливостью старался спрятать раздражение, только мои вои не холопы, чтобы снова лопатами да топорами махать. И так с голодухи намаялись, что аж
Местных рубить тын заставим, потерпят, перебил стенания Любим.
Ну пусть так, только как ты этих деток ловить-то собрался? Щучу ночью в городец отправишь, чтобы с палатей стащил? Да и охота тебе таким грязным делом мараться?
А кровь проливать христианскую лучше? сверкнул глазами Любим. Вон, видишь, посад у них за городом, значит и торг за стенами ведут. Смекаешь?
Нет, честно признался сотник.
Нельзя дать им понять, что мы броды ведаем. Пусть думают, что за Доном они в безопасности, да над нами, суздальскими, посмеиваются. Отправлю Щучу на торг, пусть разведает, как часто собирается, выходят ли из городца бояре с семьями прикупить чего. А потом под утро тайком переправимся и засаду сделаем, выскочим и похватаем отроков безусых и девиц, которые побогаче одеты будут. Авось кого надо-то и выловим. А потом и по Вороножу, по вервям пройдемся и там кого схватим. Десятков пять в залог нужно, не меньше, чтобы здесь засуетились.
Любим, да ведь хлопотно это, да и озвереть могут. А тогда уж не они курами в курятнике, а мы здесь посреди чистого поля кудахтать станем.
Послушай, Якуша, знаю обида тебя гложет, что не тебе князь воеводство дал, Любим решил бить откровенностью.
Да с чего ты взял? сразу замялся Якун.
Вижу. Ты старше, дольше под рукой Всеволода ходишь, я лишь третье лето при нем. Но мы сейчас общее дело делаем, нам этого Ярополка нужно изловить. А в другой раз может я под твоей рукой пойду, и тогда ты будешь решать, а я смиряться. Потому как за воеводой последнее слово, он бросил на Якуна тяжелый взгляд, а я вот так решил.
Вот положишь здесь все войско, тогда уж точно мы оба в немилость впадем, а может и до поруба дойдет. Спаси и сохрани, Якун спешно перекрестился.
Пчел бояться меду не пить, отмахнулся Любим.
Поздний вечер был уже по летнему теплым, ласковым. Где-то в лесу разливал мягкие трели первый соловей. Любим сидел на донском берегу, с наслаждением опуская босые ноги в теплую водицу мелководья. В налетевшем на реку тумане терялась Онузская крепость. Все готово: «курятник» построен, торг разведан. Завтра в это время, дождавшись глубоких сумерек, Любим поведет дружину к выбранному Щучей месту засады. Они пойдут пешими, оставив лошадей, чтобы животные нетерпеливым ржанием не выдали воев. Это завтра, а сейчас воевода расслаблено вдыхал запах молодой травы и речной тины.
После схода воды онузцы настойчиво кинулись приглядывать за чужаками. Под видом простых рыбачков доброхоты постоянно мелькали вдоль берега, замечали владимирцы соглядатаев и в лесу. «Пусть смотрят», усмехался в броду Любим, уверенный в своем замысле.
Над головой большим черным пятном пронесся в сгустившуюся тьму филин. Малиновый закат быстро таял за окоемом, в небе стали проявляться первые крупные звезды. Благодать! А как там дома? По венам пробежала легкая тревога. Как там матушка? Любим знал, что в этот, час, когда ночь, вступая в права, окончательно побеждает старый день, мать всегда на коленях молится пред светлым образом Богородицы за своего непутевого сыночка. А раньше она молилась за троих сыновей.
Старшего Благояра Любим почти не помнил, тот пал в своем первом бою тринадцати лет от роду, тогда Любимка встречал только четвертое лето. От брата где-то в уголке широкого короба долго хранилась деревянная лошадка подарок, вырезанный для малого детской нетвердой рукой. Лошадка сгорела вместе с теремом, как сгорел и дом второго брата Воислава. Погодки, они были с Любимкой очень близки. Брат с семьей погиб при набеге половцев, поганых, наведенных Ростиславичами. И за это Любим ненавидел Ярополка лютой ненавистью, греховной, осуждаемой, но придающей ему сил и упорства, горько-сладкой в ожидании возмездия.
Весть о смерти брата тогда оглушила Любима, прибила к земле, но надо было поддержать мать, как-то собраться, и он поднялся, стряхивая тяжесть потери.
Теперь Любомир был единственным сыном, и мать ставила свечи за упокой умерших и на коленях молила о нем, единственном. А что будет с ней, ежели его срежет шальная стрела? Ведь он даже внуков ей в утешение оставить не успел, все упирался, не хотел снова жениться, а она так просила Раздумья о будущем путались с воспоминаниями, принося то грусть, то горечь.